Клеймо сводного брата

И уже спустя месяц я понял, что хочу вот так с ней сидеть всегда. Можно молча. Можно, болтая ни о чем. Просто с ней. Не важно где.

Она залезла так глубоко, что вырвать ее можно, только лишив меня сердца. А потом началось другое.

Меня тянуло к ней со страшной силой. Она, вся такая невинная, сексуальная, заняла сны, мысли, дни. И я понял, что если так и будет продолжаться, то я не выдержу и трахну ее. Разрешение мне бы не потребовалось. Ведь ничего не стоило задрать ее короткую юбчонку, оттянуть ткань трусиков и загнать член по самые яйца, чтобы дергалась и верещала, кляла, на чем свет стоит, но стала наконец моей.

Она стала.

Нет, она моя до сих пор. Навечно.

И я ей напомню об этом. Найду, запру и буду трахать, пока не сдохнет. А потом убью и себя. Большего в жизни и не надо.

— Демидов! — слышу лязг металла, прячу член и сажусь на нарах. – На выход!

Странно. Я никого не ждал.

Впрочем, поговорить с кем-то неплохо. Последнее время я стал чаще драться и меня запирают в одиночке.

Но это неплохо. Здесь можно дрочить, думая о Соне, пока пар из ушей не пойдет. Других занятий не было.

И не нарваться на какого-нибудь педика, который захочет тебя трахнуть. Собственно, из-за этого и драки.

Свою жопу я трогать не дам.

Меня проводят через все тюремные пенаты в кабинет, который предназначается как раз для встреч.

Тут железный стол. Два стула и, разумеется, камера. Руки скованны наручниками. Все по тюремному фен-шую.

Я кидаю быстрый взгляд на дверь, и голову начинает заполнять густая, как патока, фантазия, что сейчас на коленях, извиняясь, приползет ко мне Соня.

Достанет из моих штанов член и на зависть ублюдкам стражникам начнет мне сосать. Глубоко так, смачно, смотря на меня своими голубыми глазками, влажно причмокивая, так, что слюна потечет по ее подбородку и моим яйцам. После развернётся задом и на стол ляжет, раздвинув ноги в стороны.

Но фантазии не суждено сбыться. Стояк мигом пропадает, когда вижу своего бесплатного адвоката и, что странно, адвоката отца.

Вот тебе на.

— В чем дело? Старик вспомнил о порочном сынке? — поднимаю брови, пока один из них приветственно кивает и раскладывает бумаги.

— Добрый день, Герман. Как вы? — спрашивает этот мамин пиджачок Альберт Генрихович.

Усмехаюсь от его глупого вопроса.

— Я в тюрьме.

— М-да, — попытка улыбнуться сметена моим прищуром. – Ну ясно. Но у меня для вас хорошая новость!

— Валяй, — хорошо будет, если я здесь не сдохну, или если не сойду с ума.

— Ваше дело пересмотрено, — бьет он словами, как хлыстом. — Убийство признано самообороной. И срок становится условным.

Условка, серьезно? Что, бля?! Спустя год?

— А что… — в голове начинает шуметь. Неужели Соня? — А что произошло?

Не верю в происходящее, но кажется, мне наконец улыбнулась удача.

— Ну… — адвокат смотрит на камеру и наклоняется ко мне, говоря тише. — Дело в том, что на суд было оказано давление.

Интересно.

— Кем? — тут же загораюсь надеждой и уже призрачным чувством вины перед Соней.

Может не все ещё для нас потеряно?

— Медведевым Игнатом. Знаете такого? Он…

— Знаю, — падаю в бездну отчаянья. Мне бы радоваться, что выйду. Что Медведь не забыл про меня. Но страшно за Соню, потому что собираюсь ее найти. И спросить, а где она, тварь такая продажная, пропадала.

Глава 27.

— А что вы здесь делаете? – спрашиваю адвоката отца Гринько Валерия Максимовича.

Одет, как обычно, с иголочки, осанка прямая, он стоит, нервно переступая с ноги на ногу, смотрит вроде на меня. А вроде и мимо.

Чувствую сразу, что что-то здесь не так. Не просто так он заявился. И оказался прав.

— Ваш отец умер.

Умер.

Вот так. Просто и без каких-либо чувств. Констатация факта. Три слова, что могут ломать судьбы людней.

Умер, значит. И я пытаюсь в себе найти хоть отголосок боли. Тоски. Скорби.

Хоть что-нибудь.

Ни черта не чувствую. Ноль. Пустота.

Внутри словно выжженная солнцем земля. И ни один росток не пробьется сквозь толщу засохшей земли.

— Тем более не понимаю, зачем вы здесь, — задаю вопрос, уже чувствуя себя свободнее.

Внутри чувствую отголоски радости, совсем немного, но это придаёт жизненных сил.

Не сегодня, завтра я перестану быть заключенным. Не сегодня, завтра я глотну не смрад собственных фекалий, а настоящий, свежий воздух.

Скоро я встречусь с ней, с моей главной болью и посмотрю в эти блядские глаза, что преследуют меня давно. Исполню все свои фантазии, что кружили мою голову весь этот проклятый год.

И пока я думаю об этом, пропускаю фразу адвоката, переспрашиваю, потому что его слова звучат полнейшей ерундой.

— Это для всех было новостью, но, оказывается, в последний момент ваш отец переписал завещание, — говорит он монотонно, словно заученный наизусть диалог. — Все его имущество, акции, недвижимость поделены поровну между вами и, — делает паузу в несколько секунд, кидая на меня взгляд, — вашей сестрой.

Сестра.

Мне кажется, прямо сейчас кто-то цапнул мое сердце ножом, вошел по самую рукоятку. Повернул ее по часовой стрелке. Даже дышать тяжелее.

Мне хочется задать много вопросов о наследовании, о деньгах, о том, кто сейчас управляет компанией отца, но вырывается лишь:

— Где она? — где эта тварь? Сестра. Даже смешно. Звучит как бред.

Когда мой член был глубоко в ней, нас связывали только узы страсти.

— Госпожа Соколова в своем особняке под Москвой. Она оттуда почти не выбирается.

Соколова значит.

В голове шумит толчками кровь, мешает воспринимать информацию. Соколова. Соколова. Черт. Это фамилия Пети. А значит, значит…

Ох, малышка.

Вернулась-таки под теплое крылышко семьи. Она вернулась в клетку, из которой столько лет пыталась вырваться. Глупая. Наивная девочка.

Соня сделала свой выбор. Наверняка, очень удивится, что половина ее денег достанется мне.

А уж как удивится Петенька петушок. Вот бы его смазливую морду сюда.

Тут бы ее быстро подправили местные любители белых задниц.

Внутри тлеющий костер злобы и ненависти разгорался все жарче. И не угасает все то время, пока я выхожу из тюрьмы, задыхаюсь свежестью воздуха, привожу себя в порядок и наконец, спустя четыре дня, подъезжаю к кованным воротам серого особняка.

Ну все, это конец. Осталось только шаг сделать. Погрузить себя в ее жизнь вновь.

Хозяевами особняка являемся мы с Соней. Но как мне объяснили, всеми делами заправляет отец Пети – Эдуард, и он сам.

А София, как и положено многим женщинам, ни во что не вмешивается. Тогда вопрос «почему» я не задал, да это и понятно.

Она всегда плыла по течению. Однажды свернула не туда, но вернулась в нужном направлении.

Наверняка не ожидает, что увидит меня так рано.

Не только увидит.

Скоро она следами на своем теле поплатится за предательство. Она будет умолять меня простить ее, да мне будет плевать на ее просьбы. Я буду рвать ее тело вместе с душой, без сожаления, как и она сделала со мной.

Стою у входа в дом и скуриваю пятую сигарету, хочу набрать Медведю. Но не успеваю, дверь открывается и выходит Петя.

Мое тело в момент напрягается, готовое напасть на противника, искалечить ушлепка, что имеет доступ к моей Соне.

Ничуть не изменился. Все такой же лощенный, с прилизанными черными волосами. Мне даже не верится, что когда-то мы были лучшими друзьями.

Что же пошло не так? То, что он захотел себе Соню? Или то, что я взял ее на их свадьбе?

Черт его уже разбери.

— Привет, — он выходит из дома, оглядываясь, и как будто хочет мне улыбнуться.

Но я не отвечаю.

Единственное, что я желаю сделать, это сдвинуть его с дороги. Найти ее. Ту, что предала. Ту, что клялась в любви, а потом кинула меня.

И если Петя думает, что меня остановит штамп в паспорте, то он глубоко заблуждается.

Как бы я ненавидел Соню, она моя, только моя. И наказывать я ее буду в соответствии с этим. Тем более теперь проблем с деньгами у нас не будет. Она будет наслаждаться роскошью, как и мечтала, и кляпом во рту. Чтобы не орала, когда я буду ее трахать.