Страница 60 из 91
У нее была восхитительного пшеничного цвета кожа, твердые, высокие острые груди, упругие ягодицы. О, несравненная девичья стать! Широкие бедра и прочие прелести могли свести с ума любого, сколь-нибудь подвластного плотским утехам. И вожделение сочилось из всех пор чаровницы.
— Иди ко мне, воин! — позвала она взглядом, обещая такие ласки, что не снились ни одному смертному.
Поддавшись чарам, словен выронил меч и шагнул навстречу. Властительница притянула к себе человека и впилась в холодные уста северянина. Язычок русалки, глубоко проникнув ему в рот, жадно слизывая слюну. Тело пахло полем, степной травой и пашней, синеглазым базиликом и клевером. Руки сами собой вдруг сомкнулись вокруг тонкой талии. Длинные пушистые волосы щекотали ладонь. Еще миг, и он ощутил, как падает в глубокие нивы, и не нужно больше ничего, ничего на свете. Нежные пальцы полевицы направляли легкий бег его губ, так они спустились до талии, до первых изгибов бедер и живота. Русалка отвечала прерывистым дыханием, в котором проскальзывало воркование. Кожей он ощутил сладкие спазмы ее прекрасного тела, и от этого непостижимо радостного чувства в нем проснулась волна наслаждения. Она вздымалась и подхватывала, и несла их… пока розовый стяг зари не взвился над бескрайней степью и стало невыносимым ощущение конца.
— Ночь дремлет — бодрствует любовь? — ухмыльнулся котяра, — Ну-ну! Сенява кого хочешь соблазнит! Так что, ты не переживай! Одной бабой больше — одной меньше… — утешил он, и запел вдруг, затянул, загорланил…
Поутру, когда словен забылся в детском сне, полевица исчезла. Лишь измятые травы помнили о событиях дня минувшего.
— Не надо о грустном! Я чувствую себя предателем. Лучше кумекай, как нам с печенегом управиться! — отозвался Ругивлад.
— Нет, очего же? Разобрало меня на пение! Теперь, терпи — «щаз ещо запою»:
— Ты мне брось это дело, ну, переспал и переспал. К тому ж, она богиня… И зубы мне не заговаривай, коль никакой хитрости измыслить не можешь! — повел разговор словен.
— А чо? Богиня — она тоже баба, и все у нее, как у женщины, надо полагать… Разве не так? — насмешливо промяукал зверь. — А о хитрости? Cтарая шутка лучше новой. Скажешь, есть у тебя иноземное диво для ихнего хана…
— Дважды сработало, но, чую, в третий раз это нам не поможет, — возразил Ругивлад.
— Слушай сюда, парень, да запоминай! Как сменяешь меня на чашу — кончай пировать с печенегами, а скачи обратно путем-дорогой. Я тебя нагоню. И не вздумай выручать — знаю, «за друга в огонь и воду»! Мне сбежать от них — раз плюнуть!
— Больно приметы плохие, кот. Помнишь нищенку?
Пару дней назад, когда они перебрались через Сафат-реку, встретилась Ругивладу на дороге женщина. Нельзя сказать, что она была красива, но и безобразной словен ее бы не назвал. Одетая в лохмотья, сидела себе в пыли, не обращая на путников никакого внимания. Нищенка прижимала к груди спеленатого младенца, и, уставившись невидящими глазами в горизонт, напевала колыбельную:
— Не подскажешь, милая, далеко ль до Песчаного Стана? — спросил нищенку Ругивлад, но та не ответила.
Он спешился, поделиться с убогой своей нехитрой едой, как вдруг заметил, что ребенок на руках ее мертв, и уже давно. Несчастная нянчила маленький трупик. Чуть поодаль словен приметил тело селянина. Мужик лежал, широко раскинув руки, в одной ладони еще был зажат топор, а в груди, средь разорванного веретья, сидело две стрелы.
Волхв повидал немало смертей, но впервые она предстала пред ним во всей своей бессмысленности и уродстве. Ругивлад, разостлав скатерку, положил к коленям сумасшедшей одну из фляг, три лепешки и кусок мяса. Нищая не притронулась. Тогда он подобрал крому, валявшуюся тут же, и сунул туда нехитрые дары. Проголодается — авось, найдет!
Он уже был в седле, когда кот зашипел, а меч, вдруг, обжег хладом спину. Волхв внимательно осмотрелся. Степь пустынна — не иначе, враг затаился на пути.
— Шш-ш! Брысь негодная! — снова угрожающе зашипел Баюн.
Мех на звере стал дыбом, а пушистый хвост стал нервно хлестать по спине скакуна.
— Дело нечисто! — понял Ругивлад, и начал читать запасенный по такому случаю стих.
Чем отчетливей были заклинания, тем яснее становился и взор. Вскоре он различил черные полупрозрачные ткани, витавшие в воздухе, а затем и хозяйку зловещих одежд, что кружила, прихрамывая, возле нищенки с ее мертвым ребенком. В руке у колдуньи он заметил веретено с черной нитью, и если бы еще присмотрелся, то увидел бы, что нить постепенно опутывает жертву. Рукоять рунического меча сама прыгнула в ладонь, клинок дрожал и гудел, знаки мерцали зеленоватым пламенем. В сей же миг ведьма обернулась, их взоры скрестились.
— А, словен? Право, не знаю, как мы не встретились доселе! — молвила женщина в черном, продолжая отматывать нить.
Она была прекрасна, пышные волосы, темные, точно вороново крыло, ниспадали на плечи. Кожа незнакомки казалась белее самых чистых снегов. Если бы не хромота, волхв смело бы мог сказать, что нет в целом Свете красивее ее. Да, вот еще очи! Очи ведьмы оказались столь же черны, как незабываемые глаза Седовласа. Пусты и безжизненны, как сама смерть! И не было в них ничего, кроме косой да нелегкой. Ругивлад отвел взор.
— Что сделала тебе, Кривая, эта несчастная.
— Экий ты любопытный, волхв! Ехал, так и езжай себе дальше!
— Боюсь, она права, парень! — вдруг посоветовал кот, — Нам не стоит задерживаться!
Ругивлад тронул коня, но оглянулся еще раз. Нищенка лежала у дороги, все так же прижимая к груди драгоценную ношу. Темная Пряха махала ему вослед, и рваные нити колыхались на ветру.
— До встречи, волхв! — донеслось вдруг.
И смертный испугался. Страх, великий и непобедимый Страх пред незнаемым обуял человека. Он сдавил бока скакуну, и тот рванул по голой степи, словно мысли всадника передались коню.
Оставив многие версты позади, Свенельд и его очаровательная спутница очутились пред скалистой грядой, которую пронизывал, судя по всему, единственный в этих местах проход. Разнуздав коней, старик сказал, что переждут здесь ночь. Опрометчиво было слишком полагаться на выносливость скакунов, если не дать и им передохнуть. Древний воин недоверчиво поглядывал в сторону ущелья, нависшего над проходом. Ольга нарезала пучки выцветшей травы, скупо разбросанной по пустоши, задав корм животным. Теперь следовало бы позаботиться и о себе. Запасы еды подошли к концу, еще хуже обстояло дело с водой, а рассчитывать на их скорое пополнение в незнакомой местности не стоило и подавно.