Страница 59 из 91
В руках у Доли вновь возник клубок волшебных нитей.
— Но как? Как я, такая маленькая и неразумная справлюсь с тем, против чего не смеют выступить даже небожители? Я должна ему отдаться? Да?
— Не он ли отказался от тебя? Так и не задавай глупых вопросов. Когда вы с ним встретитесь — все и решится само собой, к радости или к горю. То и мне не открыто, и даже сестра моя старшая ничего про то не ведает. А если и ведает — не скажет. Коль захочешь найти своего героя — вот тебе клубочек, бросишь его наземь — и ступай следом. Ты ведь этого желала, и за этим приходила. Прощай! Мы не скоро с встретимся.
С этими словами Пряха вдруг стала медленно растворяться средь утреннего тумана, пока совсем не утонула в нем златокудрым видением.
Кто-то потерся о плечо, она вздрогнула, но то оказался гнедой. Мокрым, шершавым языком конь лизнул руку. Свенельд уже был в седле. Он молчал. Молчала и Ольга.
Когда туман рассеялся, и они огляделись — кругом была бесконечная степь, и ничего, кроме этой голой незнакомой степи, чуждой всякому северянину.
— Знать, Пряха что-то да умеет? — нарушил тишину старый воин.
Ольга молча согласилась с ним.
— Перед дальней дорогой не плохо было бы подкрепиться, — предложил Свенельд, — Кони, я смотрю, сыты. И на том, спасибо! Да и в сумках полно овса. Но зато я голоден, как волк.
Заботливая женка Стоича положила им немного вяленного мяса, да ячменные лепешки. Они оказались на удивление свежими, так что первое время путникам было чем утолить голод. В флягах булькала чистая родниковая вода, отведав которой, и девушка и Свенельд заметно приободрились.
— Спускаться вниз было бы тяжко. Я мечтала остаться там навсегда, — наконец, вымолвила девушка.
— Уж я догадался о том, — усмехнулся старик, прибирая на ладонь крошки со скатерки, — Двинулись, что ли?
— Чародейство! — только и сказала Ольга, разглядывая клубочек Доли.
— Ладно, ты думай пока, кидать тебе его али нет. Нам бы какую примету сыскать, чтоб знать, прямо ли едем. Поскорей бы солнышко выглянуло!
Человек богатой души, усмотрев рядом подобие своей мечте, помещает этот образ в самое сердце. Там он живет уже независимо. Там, в непонятых глубинах он испытывает волшебные превращения, какие вовек не случились бы здесь, снаружи. Лягушка сбрасывает бородавчатую кожу, сраженный людской злобой — воскресает, неизведанные пространства мироздания умещаются в крохотной песчинке, клеточке с серым веществом.
«Ты вдолбил себе в голову, что не можешь жить без Ольги. Но, ведь, живешь!? Да и та ли это девушка, чей портрет рисуешь каждое свободное мгновение в неуемной памяти? Не обманывайся! Отражение во много крат лучше — к нему ты приложил себя, то светлое, что в тебе осталось, детские сны под колыбельную матери… Об Ольге же позаботились обстоятельства, в просторечии их и зовут Судьбой», — слышалось волхву.
Уж сколько раз он подумывал решить все сомнения одним движением лезвия и пуститься в сладкое последнее плавание по реке забвения!
«Разве не высшее предназначение женщины, ее предначертание — служить вечным источником вдохновения? И одно то, что Ольга способна удержать тебя, Ругивлад, на пути разрушительной, ниспровергающей работы — одно это доказывает реальность девушки. Вот ведь, точно вырвали изнутри что-то легкое и нетленное! Может, это и есть душа?» — размышлял он.
— Душа? У тебя? Откуда она взялась? — отозвался кот.
Ругивлад по привычке всех одиноких людей говорил вслух и совсем забыл о существовании зверя.
— Я, наверное, излишне откровенен?
— А с собой так и надо. Кто ж тебя еще сумеет выпороть? И по спине! И по спине! И пониже, и повыше! Вообще-то, ты столько всего болтал, и так заумно, что скромному коту захотелось жрать. Вот уже третьи сутки, волхв, как ты терзаешь бока этого благородного скакуна, да тиранишь собственную задницу. Ведь, ездок ты посредственный, это прямо скажу. А я хочу жрать! Много и долго! Пусть это грубо и не столь возвышенно, я — кот. И если помнишь, приставлен к тебе только для того, чтобы доводить всякую умную мысль до конца.
— Да ты на себя посмотри! Тебе поститься и поститься!
— Я сделан из мяса и костей, а не из железа. И хотя за эти месяцы сильно привязался к тебе — ты величайший жмот!
— Каждый волхв жмот, — не соврав, ответил Ругивлад и начал пристально всматриваться вдаль, где заметил какое-то движение.
Баюн не увидел этого, потому что морда его, торчащая из мешка, глядела в прямо противоположную сторону. Это не мешало зверю вещать, упражняясь в насмешках:
— Я тебе нравлюсь, волхв?
— Ты ж не красная девица. Допустим, да, — улыбнулся себе Ругивлад.
— Так, можно ли быть таким жмотом с тем, кого любишь? — поддел его зверь.
— По этой причине, кот, я и боюсь любить. Вот и выходит, что я слуга своей непобедимой гадкой трусости.
— Дай мне пожрать, несносный, — взмолился тот.
— Все о своем? Ну, вот взберемся на тот холм — пообедаем, — успокоил словен попутчика.
— Можно подумать, мы завтракали! — обиделся Баюн.
Густые травы смыкались за спиной всадника, скрывая след. Степь шептала, точно молила небеса о влаге. Некогда проезжая дорога, ныне — едва заметная узенькая тропа круто вздымалась, заползала на склон и терялась в ковылях, выцветших под взглядом лучезарного Хорса. На холме высилась массивная каменная баба, обдуваемая всеми ветрами. Она более чем наполовину вросла в землю и, наверное, могла бы так стоять до скончания времен, если бы не дожди, которые обещали окончательно смыть с нее все человеческие черты, обратив в груду.
«Вот она — судьба! Так и девушка, прекрасна, пока невинна, а привяжи к дому, да поставь хозяйкой — и неподражаемая флейта мигом обратится в балалайку, сама того не заметит. Нежные слова, вздохи да ахи, страдания под крылечком, цветы да веночки — все это еще не любовь, а только лишь внимание мужика к красивой вещи на торжище, обзавестись которой страсть как хочется. Зажиточный покупатель выбирает дорогой товар, но не от того, что это действительно нужно — зато он будет выглядеть лучше среди прочих, подобных себе купцов. Вещь недолговечна, она надоедает — заменяют иной. Образ же любимой хранят в сердце, в худшем случае — в памяти, но им живут, с ним и умирают. Любовь — это помешательство без прозрения, это состояние больной души, но совсем не купля и не продажа. Вера стоит вне рассудка, и потому она — безумие. Любить искренне, по-настоящему, можно только ту, которая одной веры с тобой. Мы разные с ней — и даже если этот поход закончится удачей, как смею я воспользоваться законами рода, коль они столь несовершенны?»
— Что, волхв, приумолк, али беду какую почуял? — спросил котофей, запихивая в пасть последний ломоть вяленного мяса, — А вот не хочешь ли загадочку — развеяться?
Баюн был сыт, а потому и заботлив.
— Ты сожрал все наши запасы.
— Не беда, завтра кого-нибудь поймаю. А может, нас кто-то словит? Разница не великая… А загадка-то простая! Что такое «сзаду да в рот»?
— Яйцо это, куриное! — не задумываясь ответил волхв, — Ладно, тут и заночуем! — молвил он затем, обтирая усталого скакуна.
Мысленно словен похвалил себя, что давеча на Пучай-реке до отказа наполнил меха. Конь пил за семерых.
В полумраке мир изменил очертания. Странными казались длинные стебли, будто вырастали из шелестящей густоты бесчисленные тонкие тела. Вилы, скользя в росистой траве, затеяли пляс. В лунных бликах чудилось, множество влажных блестящих глаз смотрит отовсюду, и в очах этих настойчивая, но призрачная нежность, а тысячи, тысячи гибких рук, взметнувшиеся средь ночной мглы, колышутся волнами на бескрайних степных просторах. Завороженный, Ругивлад так бы и сидел на склоне, любуясь движением трав, да с удовольствием вдыхая свежий запах ночи, но меч, что лежал на коленях, вдруг вспыхнул рунами, а по лезвию побежал серебристый огонек.
Он вскочил, резко обернулся и обомлел…
— Матерь родная! Никак Полевица!?