Сжигая запреты

– Я так счастлива, – выдыхаю для них.

И они отвечают тем же.

– Счастлив.

– Сястливая.

Счастливые.

Это могло бы быть нашей фамилией. Но у нас есть загадочная и волшебная альтернатива – Шатохины. Мы зажигаем, расшатываем и кружим мир.

Свой мир.

В этом наша целость. И наше счастье.

ЭПИЛОГ I

Остров любви,

четыре года спустя

Дынька – прирожденная актриса. Причем, королева драмы.

Якобы не обращая внимания на меня, шлепает, выстукивая игрушечными пластмассовыми каблуками, мимо. Я поднимаю взгляд поверх ноута и, изо всех сил сдерживая улыбку, наблюдаю за тем, как она с «усталым» вздохом заталкивает коляску с куклой под стену и раздраженно поправляет съехавшую с плеча бретельку купальника. Еще громче вздыхает, с потешной грацией встряхивает мягкими кудрями, которые я убрал ей после обеденного сна в высокий хвост, и плюхается рядом со мной на шезлонг.

Вот она – настоящая кобра. В ней уже сок. Звезда в голове. Состав уверенности. Самолюбия – на толпу. Хулиганка неисправимая, но действует всегда тонко. В свои неполные шесть умеет окрутить и обставить любого, кто залипнет на ее внешней милашности. По манерам – безупречно изящная. По культуре речи – не придраться тоже. Маленькая леди со скрытыми феерическими спецэффектами.

Я скольжу взглядом в направлении ее внимания – по высоким шумным волнам, которые выдает сегодня океан. Отвешивая челюсть, в беззвучной усмешке выкидываю и подворачиваю язык. Возвращаюсь к графику на экране. Дожидаюсь третьего малыхиного вздоха. Поджимаю губы и, наконец, фокусируюсь на дочери. Она, едва поймав мой взгляд, с выражением глубокой муки прикладывает ко лбу тыльную сторону кисти.

– Дынька, что за вздохи?

– Мне грустно.

Ладно.

Откладывая ноут на столик, сажусь и приземляю стопы на деревянное покрытие террасы. Машинально разглаживаю собравшийся складками купальник. Желтый с красными и зелеными кляксами – Даринкин любимый.

– Почему тебе грустно? – разглядывая дочкино хмурое лицо, пытаюсь полностью вникнуть в ситуацию, какой бы пустяковой она по итогу не оказалась.

– Океан, пальмы, песок… – перечисляет Дынька, как нечто жутко скучное, способное ввергать ее в апатию. – Я не могу поймать дух нового года! – выкатывая глазки и губки, сотрясает раскрытыми ладонями воздух. – Снега нет, елки нет, огоньков нет… Я крайне разочарована! И жутко огорчена!

Фыркает умело, а я, давя улыбку, соображаю, от Ингрид она это переняла или все же от Маринки.

Ответ приходит чуть позже, когда я осторожно замечаю:

– Тебе же нравится жить на острове.

А она точь-в-точь, как моя любимая кобра, коротко и многозначительно выдает:

– Ха!

– Ну, что «ха», Дарина? – таки улыбаюсь, подвисая на родной красоте, которая моментами слепит и вызывает перебои в работе сердечной мышцы. – Не нравится разве?

Дочь обхватывает себя руками и, оттопыривая нижнюю губу, пожимает плечами.

– Нравится… – не особо определенно отвечает. Зато очень даже уверенно заявляет следующее: – Хочу в Одессу!

– Малышок, но в Одессе сейчас тоже снега нет. Там просто промозгло и сыро.

– Но там ведь есть елки! И бабушка с дедушкой! – подскакивая с шезлонга, загорается восторгом от тех картинок, что рисует чисто ее воображение. – Хочу в Одессу! Это что, проблема?

– Да, проблема. Мама нас убьет, если мы вдруг соберемся домой. Она третий час на кухне возится, чтобы накрыть завтра вечером шикарный праздничный стол.

– Зачем она в этот раз столько готовит? – снова трясет ладошками Даринка. – Дядя Тёма вечно шутит: «Негусто у вас с котлетами…», а у нас теперь – целый гусь! – очевидно, видела, как мать мариновала пернатого.

Ржу, представляя это, а заодно и вспоминая Чару. Эту ехидную фразу он обычно выдает, глядя на мой идеальный, мать его, пресс. Восемь кубиков, косые – все четко. Не скажет ведь Тёмыч, как моя Маринка: «Мм-м… Уроки анатомии от Дани Шатохина…»

– Нормально у нас с котлетами, – заключаю на автомате.

Чаруша, конечно, не готовит так много, как мама Таня или Лизка, но голодными мы уж точно не сидим. Всегда есть чем закинуться. Причем, трижды в день рацион разный.

– Папочка, – окликает Дарина разительно тише, чем говорила до этого. – А может, мне грустно, потому что у меня никого нет? – со слезами на глазах разводит руками.

Это уже не похоже на игру. Эмоции настоящие, и они, черт возьми, разрывают мне грудь.

– Как это никого нет? – приглушенно выдыхаю я.

– У Нюты – сестра, у Кира – целых две… А у меня ничего… – пока трясет руками, губы дрожат. Нижняя то и дело отвисает, как она ее ни ловит назад. И слезы все же проливаются. – Ни одной сестры! Даже мелкого вонючего брата нет! Ничего!

– Никого, – поправляю малыху якобы спокойно, а у самого за ребрами разгорается гребаное пожарище.

Ведь Даринка выражает одну из тех страшных мыслей, которые периодически возникали в моей голове, и которую я так боялся от нее услышать.

Безусловно, я не хотел, чтобы моя кроха ощущала себя одинокой. Я хотел дать ей все. Не мог допустить, чтобы она чувствовала себя хоть в чем-то обделенной. Я еще очень хорошо помнил, какие эмоции проживал, когда приходил к Чарушиным и видел Тёмыча с сестрами. Мать вашу, это охренеть как больно.

И что я должен делать теперь?

Еще и Маринка, хулиганка, словно предвидела момент, в последнее время, якобы в шутку наседала: «Давай размножаться, Данечка». Да, я, конечно, в тон ей отшучивался, типа, всегда готов к процессу размножения, но пока без последствий.

Мать вашу… Да какие дети?

Я на прошлых родах отдал себя целиком. Новые… Даже чисто в перспективе, вызывают во мне один сплошной ужас.

– Давай так… – прохрипел я, скрывая, как тело разбила долбаная дрожь. – Я организую елку, огоньки и что там еще… А ты напишешь письмо Деду Морозу. Подумаешь хорошо, чего больше всего хочется, и загадаешь. Помнишь же, что он все исполняет?

Задыхаюсь, видя, как проясняется дочкино лицо, и как загораются ее глазки.

– Помню!

– Значит, договорились? Будем ловить новогодний дух вместе?

– Да!

До последнего надеюсь, что Дарину собьют с пути какие-то другие, более личные хотелки. Но… Она, конечно, как и мы с Маринкой, с выбранной дороги никогда не сворачивает. Несется всегда до победного. И в новогоднем письме загадывает ни много ни мало – четыре сестры.

«Заебись…» – первая моя мысль.

– Абзац… Полный абзац… – бомблю уже вслух.

Мы все еще валяемся в темноте гостиной под елкой, куда пробрались, чтобы незаметно забрать дочкино письмо. Я просто неспособен разогнуться и подняться. Я буквально лбом о паркет бьюсь. Маринку пополам складывает смех. Вместе чуть не опрокидываем чертову двухметровую елку. Просто ведьма в какой-то момент ложится на спину и тянет меня на себя.

Гипнотизирует взглядом.

– Поцелуемся, Дань?

Так смотрит, что у меня не просто все дерьмо из головы выносит, но и воскрешает одно из ключевых событий нашего прошлого – мы в баре, и Маринка просит о поцелуе в первый раз.

– Помнишь? – шепчет моя кобра. Думает о том же, что и я, конечно. – Одна маленькая влюбленная девчонка «случайно» отправляет своему биг-биг-мэну провокационную эсэмэску… Танцы… Близость… Голова кругом… В крови – ядреные гормоны… В груди – безумство эмоций… В сердце – жадная-жадная любовь… Она просит ее поцеловать… Сыграем, Дань? Целуешь?

– Я обожаю ее целовать… – сиплю, накрывая Маринку собой.

Елка снова опасно шатается, какие-то игрушки звонко стучат друг о друга, но едва мы замираем, застывают и они. Тишине удается устояться не больше пары секунд. Ее разрушает наше учащенное дыхание. А после звуки самого поцелуя. Не врал ведь – обожаю целовать свою кобру. Только сливаемся, все тело молниями прошивает.

Такая она вкусная… Такая уникальная… Такая моя… С каждым годом все сильнее и ярче по ней схожу с ума.

– Я удалила спираль полгода назад, и таблетки уже месяц не пью… – напоминает Маринка так же тихо, пока я ловлю в ее глазах сверкающие огни.