Сжигая запреты

– Без тебя было так страшно, Данечка… А потом ты пришел…

57

Если ты не в курсе, такие решения принимаются вместе!

© Марина Шатохина

– Спасите малышку! Я вас умоляю, только спасите ее!!!

Больше двух месяцев прошло, а я все еще просыпаюсь от собственного крика. Разрезает ужасом он лишь мое подсознание, но Даня по тому, как я подхватываюсь и лихорадочно ощупываю живот, всегда понимает, что мне снится.

– Ш-ш-ш, – нашептывает, обнимая.

Я громко дышу, часто моргаю и судорожно вжимаюсь в его крепкое тело. Медленно выплываю в реальность, которая у нас, слава Богу, чудеснее любой сказки.

С появлением ребенка в нашей спальне мой Шатохин стал надевать на ночь боксеры, но верх по-прежнему остается обнаженным. А я по-прежнему обожаю запах и жар его кожи. C наслаждением вбираю в себя все, что могу.

– Я тебя люблю… – толкаю все еще задушенно.

И бесконечно искренне.

– Я люблю тебя, – отражает Даня, вытягивая свою сторону настолько высоко, что моя тут же следом ползет.

Поднимаемся и ловим баланс. В тот же миг, как все колебания прекращаются, вспыхивает и стремительно разрастается трескучее, словно высоковольтное электричество, сексуальное напряжение.

Три дня назад я получила от гинеколога «добро» на возобновление половой жизни. Даня эту информацию воспринял странно. По всем показателям – выдал дичайший голод. Но ни словом, ни действием его не подкрепил. Загасил все нежными объятиями, которые я, безусловно, люблю так же сильно, как и его поцелуи… И все-таки ожидала я совсем другого. Мне казалось, после длительного воздержания, он должен на меня в тут же секунду наброситься, не дав даже закончить речь. Но ничего не произошло ни в этот момент, ни вечером, ни на следующий день, ни через день.

Стоит ли говорить, что я начала нервничать?

Самым страшным предположением была мысль, что он утратил ко мне сексуальный интерес. Однако, взяв под контроль захватившую мой рассудок тревогу, я разнесла эти допущения в щепки фактами – очевидными признаками физических реакций Дани на мою близость.

Он совершенно точно испытывает ко мне плотское желание.

Почему же не предпринимает никаких шагов? Третий день над этим вопросом ломаю голову. И беспокоюсь, конечно, как бы себя не утешала.

Я не хочу выступать инициатором. И без того ощущение, будто мы вернулись на год назад. К тому времени, когда он пожирал меня глазами, но без провокаций с моей стороны никак не переступал черту.

Неужели и сейчас придется прибегать к каким-то хитростям? А как же наша всепоглощающая любовь?

Духовная близость – это величайшее счастье. Но в продолжительность и крепость платонических отношений я не верю. По крайней мере, не в нашем случае. Ведь прежде мы оба придавали огромное значение сексу. Мы развивали его. Возвели в некий культ. Это ведь не просто способ достигнуть удовольствия. Сексуальную разрядку можно получить и в одиночестве. Контакт же в паре – это один из самых мощных инструментов познать друг друга и сблизиться.

Чувствую усиливающее давление его ладоней на своей спине. Он трогает меня. Трогает так, как позволяет себе. Выражая в этих, казалось бы, невинных прикосновениях столько горючей пошлости и любовной страсти, что меня в жар бросает.

– Данечка…

Плавно скольжу по его телу выше, чтобы поравняться лицами. Едва наши глаза встречаются, по венам и вовсе будто жидкий огонь разливается.

Физически я успела позабыть эти ощущения. Я успела от них отвыкнуть настолько, что сейчас, едва пригубив, сходу безбожно пьянею. Тело в сладкой истоме содрогается. Кожу прочесывают колючие мурашки. Налитая грудь на выбросе гормонов тяжелеет значительно сильнее, чем от прилива молока. Низ живота скручивает чувственным спазмом. Между ног за считанные секунды становится горячо и мокро.

Все… Я готова умолять Даню заняться сексом…

Только вот до слов даже не доходит. Едва мы толкаемся друг к другу губами, в кроватке дочери начинается движуха – сначала непродолжительное кряхтение и увлеченное гуление, а за ними и характерные звуки максимального наполнения подгузника.

Остужает, словно обрушившийся сверху ледяной ливень.

С хрипловатым, несколько звенящим смехом расходимся по широким половинам родной двуспалки. Практически одновременно соскакиваем на пол. Даня отправляется к малышке, а я в ванную, чтобы за то время, что он будет менять подгузник, успеть пописать и привести себя в порядок. Ведь потом Даринка надолго повиснет на груди. Всегда так. После полуночного кормления спит четыре-шесть часов, но утром пробуждается с особым аппетитом.

На пороге оглядываюсь, чтобы позволить своему сердечку в миллионный раз екнуть от умиления при виде моего красивого полуголого Бога Даниила Шатохина с нашей крошечной малышечкой на руках. С острым трепетом он прижимает к ее личику свое лицо, целует в лобик и на мгновение замирает.

Показали бы мне эту картинку год назад – ни за что бы не поверила, что это станет реальностью. По крайней мере, не так скоро. Столько мы за этот пережили, что у Бога моего появились первые седины, а у меня – дважды сползла кожа и полностью обновилась кровь.

Со вздохом отворачиваюсь, шагаю через порог и прикрываю дверь в ванную.

Пока чищу зубы, с некоторым отрешением изучаю свое отражение. Внешне выгляжу точно так же, как и год назад, когда в пределах этих же апартаментов на нашей семейной даче разрабатывала план по завоеванию Дани Шатохина. Но внутренне… Я очень изменилась.

Говорят, полное восстановление гормональной системы женщины наступает лишь после завершения грудного вскармливания. Но лично я ощутила огромную разницу сразу после родов. Только это не был откат к той добеременной восемнадцатилетней девчонке. Нет, это была абсолютно новая усовершенствованная версия меня. И создали ее прочный несгибаемый каркас отнюдь не гормоны. Кирпичик за кирпичиком ее строила я, из той ответственности, которую ощущала перед дочерью и перед Даней.

Перед Даней особенно.

Я ведь видела, чего ему стоила та ночь. Эти затраты нельзя назвать выходом одной лишь силы. Он отдал мне такой букет личностных и духовных качеств, что мне по сей день кажется, будто я ощущаю его присутствие внутри себя. Может, это помешательство, но во мне определенно не одна душа живет. Часто их внутри меня две, а временами – никого.

Я точно чувствовала все, что он испытал. Я точно знала, как сильно он меня любит. Я точно понимала, что если сдамся – погибнет и он. Как минимум духовно.

Поэтому я сражалась. Яростнее, чем когда-либо. За Даню, за дочь, за родителей, и только после всех них за себя.

Восстановление после операции было по моим ощущениям долгим, по оценкам врачей – стремительным. Сразу после того, как меня перевели из реанимации в отделение интенсивной терапии, я просто поднялась, натянула бандаж и, стиснув зубы от боли, начала ходить. В тот период я в принципе все делала сквозь слезы. Разминала разбухшую грудь, сцеживала скопившееся в ней молозиво, стойко терпела все процедуры, которым меня подвергали врачи… Но не плакала.

Я очень хотела к дочке и к Дане. Я должна была оставаться сильной.

Лишь на четвертые сутки нам удалось воссоединиться. Вот тогда меня и прорвало. Колотило от эмоций так, что я боялась за швы. И слезы, конечно, были. Сквозь стиснутые зубы, тихим градом. Цепляясь за мужа, опасалась брать дочь, потому как не контролировала силу. На подкорке бился страх, что прижму крепче, чем следует, или уроню.

Даня помог мне успокоиться и, непрерывно страхуя, помог взять нашу маленькую, но стойкую девочку первый раз на руки.

В тот момент я познала новые оттенки счастья. Я переродилась. Я стала мамой.

Именно тогда.

– Дань… – я будто другими глазами на него взглянула. И он на меня тоже совсем иначе смотрел. Такое яркое общее биополе нас стянуло, словно весь мир изменился. Казалось бы, мы уже научились вновь взаимодействовать друг с другом без чересчур сильных, смертельно выматывающих эмоций. И вот – очередная волна, которая способна сбить с ног, если не будем держаться за руки. Окутанная со всех сторон Даринка растерялась и затихла. Я то на нее, то на мужа – взбудораженно металась. И шептала: – Спасибо, Данечка, что заботился о нашей доченьке за двоих. Берег, кормил и нежил – знаю. Спасибо, мой родной. Спасибо.