Страница 38 из 88
– Чего бояться, Марин? На острове, кроме нас, никого!
– И все?! Все так просто для тебя, Дань? – искренне удивляюсь его непониманию ситуации. – Мой папа никогда бы не оставил маму одну в доме! – осознаю, что звучит как упрек, и сравнение не в лучшую сторону, но сдержаться не получается. – Помнишь, как тебя звали к нам ночевать, когда в доме оставались только я и сестры? Втроем! Нам было страшно без мужчины. А ты оставляешь меня здесь совсем одну! Одну, Дань! И неважно, что людей, кроме нас, нет!
Сначала кажется, что в Даниных глазах что-то мелькает – какое-то прозрение… Но на последних фразах он прищуривается, и я снова натыкаюсь на пылающую стену.
– Марин, у тебя все в порядке с головой? Ты ведь сама меня выгнала! И вообще хотела, чтобы я улетел!
– Да когда это было, Дань?! Пф-ф, вспомнил! Позавчера я просила тебя остаться, но ты ушел! Вчера просила – ты снова ушел!
– Да ты, блядь, взрываешь мне мозг, Марин!!!
– А ты мне нет, что ли?
– А я ебу, что ли? Чаще всего ты говоришь, что тебе просто на меня насрать!
– Ты же не веришь мне!
– Не верю, конечно! Но я еще помню, из-за чего ты меня выгнала. Проблема как бы не решена. И мне надо все это упорядочить, прежде чем я снова лягу с тобой в постель.
И снова «проблема»!
Ступор. Обида. Боль.
– Ты – идиот, Дань! Ты, блядь, просто идиот!!!
Слезы подступают, как всегда, не вовремя. Чтобы не позволить им пролиться при Шатохине, ухожу.
Только вот он… Нагоняет и, дергая меня за локоть, разворачивает обратно.
– Подожди сейчас, Марин… Скажи мне, ты подожгла беседку лишь для того, чтобы я пришел?
– Нет! – выкрикиваю я, пряча настоящие чувства. – Мне просто стало скучно! Решила поддать жару!
– Я тебе, блядь, сейчас такую жару устрою… Перья опалишь, поджигатель, – цедит сквозь зубы, играя желваками.
– Да, блин, попробуй! Давай!
Толкаю его, он ловит обратно. Песок взбивается и летит вверх от нашей возни.
– Чего так мелочно, Марин?! Почему ты не подожгла сразу дом? А?
– Ты там, кажется, где-то был сильно занят...
– Медитировал, блядь!
– Отлично, Дань! Вали дальше! У тебя – йога, у меня – фаер-шоу!
– Какая, на хрен, йога? Йога – это ебаная гимнастика. Притянуть ее к медитациям тяжелее, чем анал к высоким чувствам!
– Мне вообще пофиг! Ясно тебе, Дань?! В жопу твои медитации! В жопу твой анал! В жопу твои чувства! Лекции я не заказывала! Тоже мне коуч!
– Гуру, Марин. Я – гуру, – заявляет на полном серьезе. И якобы устало вздыхает. – Вот опять ты сводишь все к тому, что мне придется тебя выебать!
Тут я, естественно, захлебываюсь от возмущения.
– По-ше-е-ел ты!
Как же мне хочется уйти! Но что я ни делаю, Шатохин не позволяет.
– Стой! Стой, блядь! – удерживает, еще крепче впиваясь пальцами в плечи.
– У тебя там вроде Бог робости на вахте? – припоминаю, не в силах тормознуть. Не хотела задевать за живое, но он меня так растрепал, что я просто вылетаю из собственной оболочки. – Это он, блин, такой охреневший мудак? Передай, что застенчивые люди так себя не ведут!
Даня… Он вдруг смеется и горланит на весь пляж:
– Я выебу тебя робко, Марин! Очень робко!
Понимаю, что мы одни. Но все равно смущаюсь.
И злюсь, конечно.
– Я тебя сейчас сама…
– Отлично! Отлично, Марин! – восклицает одобрительно. – Сейчас только, подожди. У меня все-таки пересменка.
– Можешь не тасовать своих чертей, Шатохин! Толку, если все они заточены на секс?!
– А тебе это типа не нравится, Марин!
– Типа нет, Дань!
– Угу… Вот именно, что «типа». Ключевое слово!
Ключевое, или нет, мы этими словами будто бьемся. Я пытаюсь достучаться, выразить свои чувства, но Даня… Он меня не слышит!
– Ты пьян, что ли?
– Разве что тобой.
– Проспись.
– Не помогает.
– Ну и… Твои проблемы, Дань! Я обиделась! – потеряв терпение, заявляю уже прямо. – И я от тебя ухожу!
– Стой, Марин… Какой ухожу?! На что именно ты обиделась?
– Нет, ну ты дурак, что ли?!
Нет, правда! Сколько можно меня мучить?
– Скажи, Марин!
– Я уже все сказала, Дань! Слушать надо!
– Да ты, блядь, надо мной издеваешься! – рявкает снова на максималках.
– Это ты, блядь, надо мной издеваешься! – вторю ему я.
– Марина… – звучит предупреждающе. – Давай поговорим на спокойных тонах. Иначе я тебя тут завалю.
О, он уже не просто рекламную кампанию разворачивает, а готовится к основному действу спектакля.
– А вот и не завалишь, Дань!
– Уверена?! То есть, горящая беседка – это не ведьминский транспарант «Давай поебемся, Дань! Ты лучше всех!»?
Я только с шумом сцеживаю воздух. Почти рычу от бешенства.
– Это транспарант: «Я соскучилась, Дань! Но ты – козел!»
Шатохин застывает. Переваривает.
Потом медленно переводит дыхание.
– Понял. Принял, – выдает разительно тихо. И не скрывая печали, так же приглушенно спрашивает: – Значит, секса не будет?
Вздыхаю и я, успокаиваясь.
– У меня живот болит, ясно?
Не вру. В самом деле неважно себя чувствую. Мало того, что спала ужасно, наработалась, еще и эти нервы. Лиза бы советовала мне выпить но-шпу и отдохнуть. Так я и сделаю, как только удастся удрать в хижину.
– И что это значит? Почему он у тебя болит?
Цепенею от потрясения, когда улавливаю в Даниных глазах беспокойство.
Он только обо мне волнуется? Или о ребенке тоже? Знать бы… Боже!
– Ничего страшного. Просто отдохнуть нужно, – шепчу я не без грусти.
– Ок, – выдает совсем коротко. Такую реакцию, как правило, выказывает в мгновения полной растерянности. – Иди.
Хочу обратиться с просьбой, чтобы он пришел поговорить утром. Но не успеваю. Даня отходит. Пересекая пляж, садится на песок у горящей беседки. Свесив на ноги руки, наблюдает за тем, как она полыхает, будто это обыкновенный костер.
Я вздыхаю. И молча ухожу, чтобы в свою очередь подумать.
Что мы делаем не так? Как нам найти друг к другу дорогу без криков и споров? Возможно ли это?
29
Давай разруливать, Марин.
© Даниил Шатохин
Чем больше я открывался, тем неустойчивее становилась моя нервная система. Что эйфория, что уныние – далеки от гармонии. Кто бы что ни говорил, моя душа не мертвая. Я чувствовал. И чувствовал очень много. Достигнув последнего уровня, я провалился. Провалился под лед.
Ожидаемо ли? Наверное, да.
Но…
Я и был к этому готов. И вместе с тем не был.
Когда уходишь под лед, первое, что следует сделать – задержать дыхание. Второе – полностью расслабить тело. Третье – заблокировать сознание.
Последнее – самое сложное.
Но если ты допустишь мысль о том, что вода ледяная – тебе станет холодно. Если посмеешь анализировать, насколько здесь глубоко – тебя охватит страх. Если начнешь прикидывать свои шансы на то, чтобы выжить – развернувшаяся паника овладеет всеми системами твоего организма.
В панике человек обречен. Охваченный истерикой не выплывет никогда.
Чтобы научиться не думать, мне потребовались годы медитаций. В критических ситуациях именно это: а) спасает от сумасшествия; б) заставляет работать подсознание, в котором и кроется вся сила человеческого мозга.
Есть вещи, которые следует принимать в темноте, в тишине и в полном одиночестве. В одной из тех пещер, которые я обнаружил на острове, нашлось подходящее место. С момента той яростной близости я провел пять таких сессий. Марине они казались длительными, но опытный буддист надо мной бы поржал. Трехсуточное непрерывное уединение было бы в разы эффективнее. Вот только я боялся, что за такой период двинусь кукушкой. Обычному человеку в изоляции от света и звуков для разгона хватает получаса. Я не являлся обычным, но изменения, что происходили внутри меня, были слишком глобальными. Поэтому я прерывался и выходил во внешний мир, чтобы сделать паузу. И каждый такой выход приносил мне новые ошеломляющие открытия.