Родишь мне сына

Он снова мне моргнул, и я великодушно разжал ладонь.  

— Черт... — растирал Володя свою поганую рожу. — Похоже, я нос сломал. Нос сломал, твою мать. 

— За собакой пригляди, — бросил я перед тем, как войти вслед за Ланой. — И кстати — мы будем ДОЛГО. — Я сказал это специально. Чтобы он понял, как все серьезно. — Никого к нам не пускать. 

— Нос сломал. Хренов ублюдок. 

Но я просто сделал вид, будто не слышу. Потому что если вернусь — будет некому выгуливать Марлу. Лана расстроится. 

А я не хочу видеть Лану расстроенной.  

16

Лана 

Мне просто не верилось, что я снова здесь. Он привез меня в бассейн. 

Тут пахло хлорированной водой. Звуки были звонкими, много эха из-за голых твердых стен, покрытых кафелем. Я переоделась в купальник и непроизвольно погладила живот.  

Он был самым обычным. Не округлялся, как это бывает при беременности. Но срок еще маленький — просто слишком рано для такого. И хотя мне иногда казалось, будто малыш толкается... врачи говорят, что это невозможно. Мне просто кажется, не более того. 

Может, так и есть. Скорее всего. Просто если у тебя нет зрения, то все остальные чувства работают с надбавкой. Вот и прислушиваешься к каждому звуку, каждому процессу внутри себя. Порой доходит до самовнушения. 

Так или иначе — я беременна. 

Узнала об этом месяц назад. Когда поняла, что задержка слишком затянулась. Мы сделали тест — он оказался положительным. И второй тест — то же самое. Были странные ощущения. Отчасти страшно, отчасти радостно. Отчасти грустно. Но только потому, что не могу ни с кем поделиться, кроме самого отца ребенка. Моя прежняя семья смотрелась теперь чем-то фальшивим, я не хотела им звонить. Ни маме, ни папе, ни сестре. Мне казалось, я им не нужна. Так какое отношение они имеют к ребенку? 

Марат был прав. Он сказал, что заменит мне все, что я потеряла. И я ему верю. Он уже это сделал. И только фраза Володи о том, что он ходил ко мне домой, немного резанула слух. Все же они родня. И в памяти свежи те дни, когда мы жили под одной крышей душа в душу. Хотя и понимаю теперь — меня просто держали как собаку на привязи. С уютной будкой и старой миской, в которой всегда будет корм. Но не более того. 

— Вау! — услышала я за спиной.  

— Марат... подожди, я не одета еще. — Он вошел ко мне в раздевалку и обнял за талию. Уперся в поясницу набухшим членом. — Ох, ты так напряжен. Не сможешь плавать.  

Я натянула бретельку купальника и повернулась к нему лицом. Хоть и не видела эмоций, но кончики пальцев скользили по складкам у рта — это говорило о том, что Марат улыбался.  

— Хочу тебя. Прямо сейчас. 

— Нет... — уворачивалась я от наглых губ. — Мы еще даже не поплавали. Ты ж меня вроде в бассейн пригласил. Пойдем, — взяла я его за крупную ладонь. 

— Я не могу. Стояк ходить мешает. 

Марат помог мне подойти к перилам — я аккуратно спустилась в прохладную воду. Сперва она кажется холодной, но стоит окунуться до плеч, как все быстро меняется. Вот я уже плыву. Делаю глубокий вдох и отдаюсь такой знакомой стихии. Без остатка... 

Мама не верила, что я смогу когда-то плавать. Когда я вцепилась в эту идею, она просто сказала, что инвалиды не плавают. Вот так. Сказала, что мне надо думать о чем-то реалистичном. Например, вязать, лепить фигурки из глины. Развивать моторику рук, занимаясь чем-то таким, что не требует денег. Что не причинит неудобств домочадцам. Но уверена, будь ее воля, моя мама посадила бы меня в тесной комнате и закрыла бы все выходы. Ей просто хотелось забыть о том, что я существую. 

Ей было больно. Они с отцом очень страдали, много плакали, корили себя за то, что допустили мою слепоту. Но время шло, все менялось. Родители устали видеть меня рядом, ведь все прекрасно понимали, что зрение ушло и не вернется. Я инвалид, я испорченный человек. Я обуза для всей семьи. Я всех раздражала, угнетала, расстраивала. Люди чувствовали вину и от этого злились на меня как на причину. 

Продолжаться так вечно не могло. 

И когда мне должно было исполниться восемнадцать, поднялся вопрос о переезде в интернат. Я уже совершеннолетняя, буду жить в специальном учреждении для таких же, как сама. Для "людей с ограниченными возможностями" — именно там, где эти возможности ограничивались полностью. Ты просто сидишь на скамейке, в окружении таких же незрячих. Никуда не ходишь, никуда не ездишь. Я понимала, что если попаду туда, то уже не вернусь. Я там повзрослею, состарюсь и умру.  

Никто и не вспомнит, что была такая. Что у Лены Николич была сестра. Но где она, где? Ее никогда и не было... 

Спасло меня лишь чудо. В мой день рожденья нам позвонили — из общества слепых пришел подарок. И это было натуральное спасение. Абонемент в бассейн и собака-поводырь. У меня появилась Марла — появился лучший друг. И возникла мечта. Стать реальной пловчихой, состязаться с остальными. Просто делать что-то такое, что доступно только зрячим. Что-то такое, что не умела делать даже в детстве, еще до потери зрения.  

И это меня спасло. 

— Эй, малыш! — окликнул Марат. — Ты быстро плывешь — я не успеваю за тобой! Подожди! 

— А ты догоняй... — хихикнула я и нырнула под буйки между рядами.  

Хоть я и слепа, но знаю бассейн наизусть. Конечно, сперва было трудно поверить, что могу. Меня тренировал инструктор, он повторял, что человек отлично плавает еще в утробе матери. Когда глаза еще закрыты, мы ничего не видим, но умеем плавать. В воде нам комфортнее, чем на суше. Именно поэтому дети плачут после рождения — им хочется вернуться обратно. Опять в привычную и теплую среду. 

И он был абсолютно прав. Потому что в воде я себя чувствую как рыба в море.  

— Постой! — кричал он мне вдогонку. А я веселилась. Было приятно себя чувствовать свободной.  

Это по земле я ходила как слепая. А здесь мои глаза всегда закрыты. В соревнованиях мы все одеты в черные очки для равенства. Так что нет разницы, видишь ты плохо или вообще ничего — в бассейне работает внутренний навигатор. 

И от того, что он во мне проснулся... мое либидо росло как на дрожжах. 

Адреналин. 

— Эй, мужчина, — медленно плыла я на спине. — Не желаете в сауну? 

— В сауну? — удивился Марат. 

Определив по голосу, где он, я подплыла и обвила руками его шею. Толстую, мускулистую. Одних только тактильных ощущений от этого тела было достаточно, чтобы возбудиться и тут же кончить. Мне хватит просто потереться об него — он сразу все поймет без лишних слов. 

— Спасибо, что привез меня сюда. Мне здесь очень хорошо. Я счастлива. 

Сказав это, я куснула его за ухо. А потом прошлась по этому же уху языком. 

— Ох, малыш... — довольно выдал Марат. — Ты меня приятно шокируешь. 

— Почему? Чем я тебя шокирую? 

Я говорила это, а сама не прекращала лизать его жилистую шею. Присасываться губами, покусывать, словно он моя добыча, а я дикая кошка. Хищница темной ночью. Решила затащить в постель кого-то гораздо крупнее себя. От этого внизу просто ныло, горело. Хотелось принять его внутрь без прелюдий. 

— Ты совсем не похожа на то беззащитное создание, к которому я привык. В воде ты превращаешься в русалку какую-то, — хвалил меня Марат.  

И это было приятно слышать. Но хотелось большего. 

— В какую русалку? — спросила я, приблизившись губами к его рту. — Опиши одним словом. 

Я ощущала его дыхание. Хотела прикоснуться, почувствоваться это тепло языком. 

— Сексуальную, — ответил он именно то, что я хотела услышать. 

 Марат Стрельбицкий — тот человек, который достоин как наказания, так и благодарности. Он меня похитил, сделал козой отпущения, пытался надломить и надругаться. Но уже тогда я твердо решила, что с ним мне лучше, чем там, откуда я пришла. В его руках я была желанной. Была женщиной, была объектом домогательств, приставаний. Была причиной похоти.  

В том мире, из которого он меня вытащил, я о подобном могла лишь мечтать. Мы кружились в дивном танце жертвы и охотника. Зверя и его добычи. В вальсе двух заблудших одиноких душ, которым только и требовалось для счастья, что островок тепла. И уюта. Маленький кусочек счастья посреди сумеречной зоны Петербурга.