Страница 74 из 75
– Что насчет кишок? – поинтересовалась я. – Пригодятся, как по-твоему?
Бри задумчиво наморщила нос. Джейми смог унести (вернее, притащить волоком) только саму тушу, правда, двадцать-тридцать фунтов кишок он все-таки предусмотрительно захватил, наскоро вычистив содержимое. Тем не менее за пару дней в брезентовом мешке состояние внутренностей, и без того не очень-то аппетитных, только ухудшилось. Испытывая некоторые сомнения, я все же положила их на ночь в емкость с соленой водой: если кишка сохранилась в целости, она сгодится в качестве оболочки для колбас.
– Не знаю, мама, – неуверенно произнесла Бри. – Думаю, они уже порядком протухли. Хотя какую-то часть, наверное, можно спасти.
– Ну, нет так нет. – Я вытащила самую большую пилу для ампутации и проверила зубья. – В крайнем случае сделаем котлеты.
Колбасы в оболочке при надлежащем копчении хранились практически бесконечно. Котлеты на вкус не хуже, но с ними больше хлопот: для сохранности их необходимо укладывать в деревянные бочонки или ящики, перемежая слоями топленого сала. Бочек у нас не было, зато…
– Сало! – воскликнула я, поднимая взгляд. – Черт, совсем вылетело из головы! У нас ведь нет большого горшка, а кухонный котел мы занять не можем.
На вытапливание сала требуется несколько дней, а в котле варили по крайней мере половину пищи, не говоря уже о кипячении воды.
– А если попросить в долг? – Заметив шевеление за дверью, Бри повернула голову. – Джем, это ты?
– Нет, тетя, это я. – Жермен заглянул внутрь и осторожно принюхался. – Мэнди захотела навестить petit bonbon[86] Рэйчел, и Grand-père разрешил пойти, но только со мной или Джемом. Мы бросили монетку, и он проиграл.
– Хорошо. Тогда будь добр, сходи и принеси мешок с солью из бабушкиной хирургической.
– Там ничего не осталось. – Я взяла кабана за ухо и вставила пилу в складку на шее. – Последняя ушла на кишки. Придется и ее позаимствовать.
Я сделала первый надрез и с удовлетворением отметила упругость звериной плоти, хотя разложение уже тронуло соединительную ткань между мышцами и шкурой: кожа слегка отслоилась, стоило на нее надавить.
– Вот что, Бри, – сказала я, ощущая, как при нажатии зубья пилы цепляют шейные позвонки, – мне потребуется время, чтобы снять шкуру и расчленить тушу. Может, пока разузнаешь у хозяек в округе, не одолжат ли нам котелок для варки на пару дней и полфунта соли в придачу?
– Ладно. – Бри с явным облегчением ухватилась за подвернувшуюся возможность. – Что мне предложить взамен? Может, окорок?
– Что ты, тетя, за горшок это уж слишком! – потрясенно воскликнул Жермен. – Да и вообще не стоит торговаться, – добавил он, нахмурив светлые бровки. – Ты ведь просишь об одолжении. Когда-нибудь и тебя попросят.
Брианна глянула на племянника то ли с удивлением, то ли с недоверием, потом перевела глаза на меня. Я кивнула.
– Похоже, я слишком долго отсутствовала, – шутливо заметила она и, потрепав Жермена по волосам, отправилась выполнять поручение.
Чтобы отделить голову, пришлось повозиться, правда, всего несколько минут: пила вошла удачно, да и опыта мне не занимать, чего уж там. Я разрезала последние пучки мышечных волокон, и массивная голова с глухим стуком шмякнулась на столешницу, отчего поникшие уши дрогнули. Я прикинула ее вес – около тридцати фунтов, разумеется, с учетом языка и щековин. Пожалуй, лучше их срезать, прежде чем варить студень в котле. На это уйдет целая ночь, значит, овсянку надо замочить с вечера, а потом подогреть кашу на золе. Или пожарить с сушеными яблоками?
От физических усилий я слегка вспотела и перестала чувствовать холод. Отделив ноги, я бросила их в маленькое ведерко для последующего маринования, затем отложила пилу и взяла большой нож с зазубренным лезвием: свиная шкура, хоть и сырая, была жесткой. Сняв кожу наполовину, я остановилась, чтобы отдышаться и вытереть лицо фартуком. Опустив подол, я увидела Жермена: мальчик все еще сидел на бочке с соленой рыбой, которую Джейми выменял у Георга Фейнбека, одного из моравских братьев в Салеме.
– Знаешь, это тебе не увеселительное представление. – Я жестом подозвала Жермена и вручила ему маленький нож. – Вот, возьми-ка и помоги. Стягивай кожу. Не срезай слишком много, просто отделяй ее лезвием от мяса.
– Я знаю как, бабушка, – терпеливо сказал он, беря нож. – Все равно что свежевать белку, только очень крупную.
– Ну, в общем, да. – Я слегка повернула запястье внука, направляя лезвие под правильным углом. – Разница в том, что с белки снимают шкурку целиком, ради меха. А кабанью мы разделим на большие куски и потом их используем. С одной ляжки хватит кожи на пару ботинок.
Я показала Жермену линию среза – вокруг бедра и вниз по внутренней стороне ноги, – а сама приступила к передним конечностям.
Несколько минут мы работали в тишине. Видимо, внук так увлекся заданием, что забыл свою обычную разговорчивость. Вдруг Жермен опустил нож.
– Бабушка… – начал он, и что-то в его голосе заставило меня тоже остановиться. Я внимательно посмотрела на внука впервые с тех пор, как он пришел в коптильню.
– Ты знаешь, что означает фраза «voulez-vous coucher avec moi»? – выпалил он. Его бледное и напряженное лицо залила краска. Очевидно, сам он прекрасно знал.
– Да, – ответила я как можно спокойнее. – От кого ты ее услышал, милый?
И впрямь – от кого? В окрестностях Риджа, насколько я знала, никто по-французски не говорил. А если и говорил…
– Ну… от Фанни, – выдавил Жермен и побагровел. Он с такой силой стиснул нож для снятия шкуры, что костяшки его пальцев побелели.
Фанни? – ошеломленно подумала я.
– В самом деле?.. – Я медленно протянула руку, взяла у него нож и положила рядом с наполовину освежеванным кабаном. – Душновато здесь, правда? Пойдем-ка на улицу, глотнем воздуха.
Я не осознавала, насколько гнетущая атмосфера в коптильне, пока мы не вышли на свежий воздух. Желтые листья кружились на ветру. Жермен глубоко, судорожно вздохнул, а за ним и я. Вопреки только что услышанному, я почувствовала себя немного лучше. Он тоже: лицо обрело нормальный цвет, хотя уши все еще горели. Я улыбнулась ему, и он неуверенно изобразил ответную улыбку.
– Пройдемся до кладовой над родником, – предложила я и повернула к тропинке. – Не отказалась бы от чашки холодного молока, а дедушке к ужину захочется сыра.
– Итак, – непринужденно продолжила я, поднимаясь по тропе. – Где вы были с Фанни, когда она это сказала?
– У ручья, бабушка, – тут же ответил он. – Ей к ногам присосались пиявки – я их снимал.
Что ж, довольно романтичная обстановка, – подумала я, представляя, как девочка сидит на камне, приподняв юбку, а ее белые и по-жеребячьи длинные ноги усыпаны пиявками.
– Видишь ли, – Жермен поравнялся со мной и горел желанием объяснить, – она попросила научить ее, как по-французски будет «пиявка», «водоросли», а еще «дайте мне поесть, пожалуйста» и «пошел прочь, гнусный тип».
– И как же сказать «пошел прочь, гнусный тип»? – поинтересовалась я.
– Va t’en, espèce de mechant, – пожал он плечами.
– Надо запомнить. Кто знает, вдруг где-нибудь пригодится.
Внук не ответил: его мысли занимало слишком серьезное дело. Очевидно, произошедшее сильно его потрясло.
– Жермен, а тебе-то откуда известно про «voulez-vous coucher»? – полюбопытствовала я. – От Фанни?
Он поднял плечи, по-лягушачьи надул щеки, потом выдохнул и покачал головой.
– Нет. Papa однажды вечером сказал это Maman, когда та готовила ужин, а она засмеялась и ответила… Я не совсем расслышал… – Жермен отвел взгляд. – Поэтому на следующий день попросил его объяснить.
– Понятно.
Вероятно, Фергус так и сделал, причем без утайки. Он родился и до девяти лет рос в парижском борделе, пока Джейми волей случая не забрал его оттуда. Фергус открыто рассказывал о своем прошлом и вряд ли стал бы увиливать в ответ на любые детские вопросы.
86
Зд.: сладкого мальчика (фр.).