Страница 9 из 16
Не могу сдержать довольной улыбки и срываюсь навстречу. Когда мы сталкиваемся, я поглаживаю животное по округлым бокам.
– Ну, здравствуй, приятель, – шепчу я, ощущая под рукой плотную, грубую кожу. – Ты вырастил цветы. Просто молодчина!
Животное с шумом выдувает воздух из носа и кряхтит, обходя меня по кругу. Я рассматриваю цветы. Помимо тех нескольких, которые на коже носорога посадила я сама, выросли и новые – уже его собственные. Они ещё совсем нежные и мягкие, но в них бурлит жизненный сок.
Я подвожу животное к корытам, и носорог начинает с хрустом жевать предложенную траву-пустышку, пока я закрываю глаза и мысленно прощупываю клетки. В прошлый раз чувствовалось, что они обезвожены и обессилены, однако теперь кажутся гораздо более свежими и бодрыми. Медленно, но верно мощное, неповоротливое тело исцеляется.
– Уже лучше, – хвалю я, открыв глаза и продолжая гладить ворчуна. – Гораздо лучше. Цветы – это хорошо.
– Он идёт на поправку? – с интересом уточняет Фортунат.
– Да! – радуюсь я. – В теле энергии более чем достаточно.
– Говорят, он пришёл в ужасном состоянии? – спрашивает парень, ненавязчиво давая мне возможность похвастаться своими успехами.
Я стараюсь сделать вид, что меня это не трогает, но на самом деле, отвернувшись к носорогу и продолжая гладить его, я скрываю счастливую улыбку.
– Он появился у нас впервые около недели назад. На боку зияла серьёзная рана. Отказывался от пищи: видимо, пропал аппетит – плохой знак.
– Верная смерть, – догадывается Фортунат, хмурясь, и его слова повисают между нами, когда я согласно киваю. – Откуда берутся такие раны?
– Животные любят резвиться, но ловкость порой их покидает, – я пожимаю плечами. – Иногда проблема в том, что они сами не способны получить столько энергии, сколько им нужно. А ещё… – замолкаю, чувствуя, как горло пересыхает, но говорю прежде, чем успеваю подумать, – ещё они страдают от жестокости корриганов.
Между нами повисает напряжённая тишина – гораздо более угнетающая, чем пару минут назад. Я испытываю облегчение, когда Фортунат убеждённо заявляет:
– До поселения им не добраться, Габи.
Такие простые слова, но они сказаны человеком, которому авгуры доверяют охрану нашего Фрактала. Если кому-то и знать наверняка, что корриганам сюда путь закрыт, то это Фортунату.
– Трудно было исцелять? – спрашивает парень, возвращаясь к разговору, и я охотно переключаюсь на прежнюю тему:
– Кровь остановили, но рана была слишком большая, чтобы затянуться самостоятельно. Я предложила посадить фацелию. Конечно, нельзя тревожить священный цветок, – поспешно добавляю в ответ на серьёзный взгляд Фортуната, – но целители согласились, что это особый случай, и можно пересадить несколько на этого ворчуна.
Я похлопываю носорога по спине, а он забавно хрюкает, не отвлекаясь от еды.
– Целые сутки после этого он пролежал, но потом рана начала постепенно затягиваться. Носорог поднялся на ноги, у него появился аппетит. Следующие несколько дней он ел так много, что приходилось то и дело молиться, чтобы, срезая для него траву, давать в уплату солнечную энергию, а потом превращать растения в пустышку. Носорог съедал всё, что для него готовила я и другие целители. Как видишь, сейчас у него по-прежнему неплохой аппетит, – я улыбаюсь, наблюдая, как животное с наслаждением жуёт траву. – Главное, что цветы появляются. Когда они отцветут, тело окончательно исцелится.
– Значит, ты справилась. И не в первый раз, – слова Фортуната, а главное восхищение, с которым он их произносит, меня смущают.
Я могу уйти от ответа, пока носорог продолжает жевать траву, но, когда он наедается и, пару раз благодарно хрюкнув, радостно убегает в лес, в прятки уже не поиграешь. Тем более, что, обернувшись к Фортунату, я наталкиваюсь на пристальный взгляд – один из тех, какими парень последний год время от времени заставляет почувствовать растерянность и трепет, которые раньше между нами не возникали.
– Это воодушевляет, – задумчиво говорит эдем. – У тебя по-настоящему высокий уровень осознанности.
Считается, что именно это оказывается решающим фактором, позволяющим исцелять других, от растений до животных, а иногда даже людей, так что я стараюсь себе напомнить, что это едва ли можно считать комплиментом – скорее просто констатация факта.
– Тебе стоит себя ценить. Твоя бабушка делает это лучше, чем ты.
Мягкий тон голоса, едва ли не ласкающий. И по-прежнему сосредоточенный взгляд, повергающий в трепет.
«А это можно считать чем-то большим, чем констатацией факта?» – с надеждой шепчет внутренний голос, и я с трудом прячу глупую улыбку.
– Приятно, если могу считаться достойной своей бабушки, – признаюсь я.
«… но гордиться или тем более чувствовать особую уверенность из-за того, что я целитель, у меня никогда не получалось».
Я не произношу эти слова вслух, но это и не требуется. Фортунат с лёгкостью догадывается, о чём я думаю, и его понимающий взгляд превращается в печальный. Он грустно улыбается, когда медленно подходит ко мне.
– Ты с детства мечтала быть полезной своим ближним. Своего ты добилась. Остались ещё мечты?
На последней фразе его тон резко меняется на какой-то неожиданно серьёзный, даже немного напряжённый, и уж точно лишённый жалости или тоски…
– Над головой небо голубое, а ближние рядом – разве нужно что-то ещё?
Только задав вопрос внезапно охрипшим голосом, я понимаю, насколько эти слова искренние – пришедшие из глубины моей души.
Парень останавливается на достаточном расстоянии от меня, но его взгляд скользит по моему лицу прямо и откровенно. Мне хочется бежать и спрятаться от такого внимания, но я напоминаю себе, что это же Фортунат, и мне не стоит смущаться.
Парень мягко улыбается, и становится так легко и спокойно, что, если бы кто-то спросил о прошлом – моём или целой планеты – я бы вряд ли дала внятные ответы. Даже тоска, которую я испытывала в Аметистовой аллее, превращается лишь в смутное воспоминание. Здесь, на природе, которую я люблю, и рядом с Фортунатом время течёт медленно, а, может, вообще останавливается.
– Понимаю, – наконец говорит эдем, а я уже и не помню, на какой вопрос он отвечает, тем более, когда неторопливо делает несколько шагов ко мне.
Я гораздо ниже его и едва дохожу до плеча, поэтому запрокидываю голову, когда парень приближается.
– Твои глаза… – начинает он, но подбирает слова так долго, что я не удерживаюсь от того, чтобы не поддеть:
– Зелёные, как у всех.
Он закатывает глаза, но в этом нет раздражения, и я прикладываю к губам ладонь, скрывая улыбку. В этот же момент взгляд Фортуната перемещается на мои губы, а его рука нежно касается моей, отводя её от лица.
– Хорошо. Я скажу, – обещает эдем, и от его внезапного шёпота и пронизывающего взгляда я забываю, как дышать. – Ты смотришь на рассветы и закаты всегда влюблёнными глазами, с наслаждением слушаешь песню цикад в ночи, а когда молишься, твоё тело светится так ярко, словно это происходит впервые или, наоборот, последний раз в этой жизни. Когда авгуры у цветного костра рассказывают легенды, или ты наблюдаешь за химерами, твои глаза искрятся. Ты умеешь получать удовольствие от момента, и мне безумно нравится это. Но вместе с тем во взгляде всегда таится какая-то грусть, пускай, светлая, но всё же… будто… тебе открыты некие тайны, о которых ты не должна рассказывать другим и вынуждена в одиночку нести на хрупких плечах нелёгкий груз.
Словно с трудом подбирая слова и наконец справившись с ними, Фортунат судорожно сглатывает. А я… Я с шумом выдыхаю, потому что до этого мгновения в полной мере не осознавала, насколько хорошо парень меня знает. Он прав во всём.
«И даже в том, что касается тайн», – ехидничает внутренний голос, намекая на инсигнию за ухом, но я забываю обо всём, когда сильная рука нежно обвивает меня вокруг талии. Парень не прижимает меня к себе, но я сама не хочу отстраняться или отводить взгляд.