Как бы…

– Вы поймите, – говорил на их доводы Костя. – Ваша дочь, куда бы ни поступила, везде будет учиться на «отлично», она, как всякий гений, имеет от природы много даров, много талантов, но её главное призвание – это быть художником. Она им родилась. А вы… Вы за кусок хлеба лишили её смысла жизни. Вы лишили её воздуха!

Слова Кости Беляева оказались пророческими. Всю дальнейшую жизнь, до самой старости, как рассказывала многие годы спустя своим внукам сама Зоя, она ощущала себя рыбой, выброшенной на берег, без глотка воды. Этой живой водой для неё была живопись, к которой доступ был перекрыт. И когда ей, взрослой женщине, доводилось бывать в картинных галереях, и она с восторгом смотрела на полотна известных мастеров, её сердце при этом сжималось, будто кто-то вонзал в него нож. Там, в сердце, саднила всю жизнь незаживающая рана, это были её боль, её стремление творить и создавать собственные шедевры.

Был прав Костя Беляев и в своём прогнозе относительно возможных успехов Зои на любом, выбранном ею, поприще. Юную Зою Коровину благодаря диплому отличницы, полученному по окончании медтехникума, приняли без экзаменов в Ленинградский медицинский институт. Очень скоро её имя стало в стенах вуза известным. Её блестящие успехи абсолютно по всем предметам не были результатом автоматической зубрёжки. Это было истинно творческое, вдумчивое и крайне добросовестное отношение к учёбе. Зоя не пропускала занятий, она внимательно слушала лекции и обязательно их конспектировала. Написанные чётким каллиграфическим почерком конспекты имели для неё особую значимость в цикле усвоения материала. По возвращении в общежитие она первым делом усаживалась их читать, чтобы закрепить в памяти свежие знания. На кафедре восхищались Коровиной. «Она знает скелет так, как не знают иные мои коллеги», – говорил потрясённый её развёрнутыми, далеко вне рамок программы, ответами анатом, профессор З.

Большеглазая, стройная, миловидная Зоя вызывала интерес у юношей. И хотя в её сердце был Петя, она в силу молодости не испытывала стремления сидеть взаперти, и с радостью ходила с девчатами на вечера танцев. Она обожала танцевать, и, конечно, делала это превосходно, всё, что бы она ни делала, получалось превосходно. У неё были чувство ритма, пластичность, грациозность, с ней стремились потанцевать, а другие со стороны любовались её умением так красиво и легко летать в паре.

Так же легко она, кстати, летала и на брусьях, участвуя в соревнованиях по спортивной гимнастике, где брала первые места до тех пор, пока однажды не случилось досадное падение из-за сломавшегося снаряда, поломанная рука уже никогда в будущем не давала возможности восстановить прежнюю спортивную форму. Эта тяжёлая травма поставила так же крест и на её ещё одной привязанности – художественной гимнастике, тренеры и опытные спортсмены и здесь прочили Зое блестящее будущее, отмечая её природную пластичность, грациозность и работоспособность.

Ей предлагали руку и сердце женихи разных сословий, известные, преуспевающие, богатые, старые, молодые. Она отказывала. Какие бы приключения молодости и соблазны не подбрасывала ей судьба, Зоя умела с присущей ей мудростью взвешивать, анализировать и благодаря своей рассудительности избегать возможные ловушки.

В числе тех, кому она отказала, был немолодой профессор-вдовец. Он расписывал в беседах с Зоей преимущества брака с ним, рассказывал о своей удобной и просторной, хорошо обставленной, многокомнатной квартире в центре Ленинграда, но Зоя не была склонна к расчётливости или корысти.

Как-то на танцах в одном из городских домов культуры её приметил представительный, хорошо одетый молодой мужчина, он не отходил от Зои на протяжении вечера. Вызвался её с подругами провожать. Он оказался знаменитым спортсменом, чемпионом мира, имеющим всевозможные материальные блага, и лишь одного ему не доставало – скромной, доброй жены. В Зое он увидел свой идеал, и стал заходить к ней в общежитие, будучи, быть может, излишне самоуверенным и избалованным вследствие достигнутых в жизни успехов. Он демонстрировал ей свои золотые медали, звал друзей, чтобы те рассказали Зое о достоинствах всемирно известного жениха. Но бесполезно.

О недоступности Зои ходили легенды, и это ещё больше подогревало интерес к ней соискателей на руку и сердце. Курьёзным оказалось сватовство сокурсника-грузина, поступившего в мединститут исключительно благодаря богатству родителей, о чём парень, не стесняясь, рассказал Зое. Он пожаловался, что горит получить знания, которых ему, ах, так не хватает. Он упросил отличницу-студентку прийти к нему домой и дать несколько уроков. Зоя поначалу не раскусила хитроумный план ловеласа и с чистосердечным желанием помочь товарищу явилась по указанному адресу. Но её ждали не учебники, а яства с шампанским.

На покрытом белоснежной накрахмаленной скатертью огромном круглом столе каких только угощений не было, что выдавало настойчивое стремление ублажить гостью. В комнатах сновала прислуга. Всё вокруг сверкало и говорило о большом достатке хозяина. Эту роскошную квартиру сыну оплачивали живущие в Грузии высокопоставленные родители. Зоя изумлённо оглядела пиршественный стол и заговорила было о занятиях, но грузин жестом остановил её. Как можно учиться на голодный желудок, да ещё «такой, вах, ослепительный красавица», эмоционально говорил он и прикладывал руку к сердцу. «Чемо сихаруло! Ламазо! Мшвениеро!». Она тут же ушла, удивляясь, как сразу не поняла этого человека».

4 глава

Народная память оставила потомкам и такие воспоминания:

«К огорчению преподавателей, она подала документы о переводе в южный город С. в мединститут. Формальным поводом стали затяжные простуды. Слабому, подорванному здоровью не подходил сырой климат северной столицы. Но в глубине сердца Зоя знала настоящую причину своего решения. Её забирала из Ленинграда любовная хандра, положить конец которой могло единственное – быть там, где любимый.

Перспективную студентку не отпускали. Руководство Ленинградского мединститута уговаривало Коровину передумать. Ей предлагали путёвки в лучшие санатории страны, обещали много чего хорошего. Но нет. Решение принято.

На юг она ехала с огромными надеждами и верой в счастье. Все мысли её были о Пете. Когда за окном поезда запылало яркое солнце, побежали сухими волнами степные просторы, сердце Зои переполнилось радостью. Казалось, не жаркие горизонты, а сама жизнь открывалась перед ней многообещающим ликованием.

Как это было в Ленинграде, так повторилось и в городе С. – отличницу Зою в вузе заметили и полюбили. Открытая, бескорыстная натура, она принимала жизнь всем своим сердцем, не впуская в него плохого, и как бы не видя это плохое. Она с удовольствием помогала новым подругам в учёбе, сидела с ними над учебниками, делилась конспектами. Но главным стержнем жизни в тот период был для неё Петя. Встречи с ним теперь стали частыми, и влюблённые, пожалуй, впервые получили возможность ближе узнать друг друга.

Разочарования начались очень скоро.

– Ты не мужик, а баба!

Услышав знакомый голос, Зоя остановилась. Идти или нет. Петя кого-то ругал, над кем-то насмехался. Она решилась и вошла в его комнату. На кровати сидел молодой мужчина, он вязал и как бы не обращал внимания на адресованную в его адрес брань. Своего соседа по комнате Петя терпеть не мог. «За бабство», – говорил он. Соседа звали Богдан. Родом из украинского села, его любимым занятием было вязание. «Я семье помогаю, зарабатываю вязанием», – объяснил товарищам. Да, собственно, никто его и не поддевал за такое увлечение. Кроме Пети. «Чего ты взъелся на него?» – урезонивали товарищи. На этот раз охладить Петю пришлось Зое. Таким она его не знала. Она с удивлением посмотрела на жениха, перевела взгляд на Богдана. Тот улыбнулся ей, показал глазами на Петю, мол, видишь, успокоиться не может. Зоя не без интереса взглянула на рукоделие в руках молодого мужчины, ей вспомнились швейные труды отца, Коровина Павла Павловича, с детства по велению родителей занимавшегося семейным ремеслом – плетением кружев, а затем и шитьём кафтанов.