Как бы…

Петя будто и Зою не видел, он говорил громко, на его виске билась от напряжения синяя жилка, лицо стало красным, он был очень зол в эту минуту и весьма казался сейчас ей отвратительным.

– Петя, ты что? Зачем ты так? – она в изумлении смотрела на него, не веря, что видит перед собой того, кого всегда считала лучшим на свете.

Он сдвинул брови. Он, конечно, заметил её присутствие, но это ещё более распалило его. С чего я должен менять своё поведение в угоду кому-то, останусь тем, какой есть, нечего скрываться и подлаживаться под кого-то, будь даже это и моя любимая, примерно такие мысли будто тёмной тучей носились в его голове. И эта шумящая тьма заслоняла всё и вся, даже Зою, не позволяла взглянуть в её широко открытые ясные глаза, такие красивые, выразительные, в обрамлении густых, длинных чёрных ресниц. Сколько раз доводилось Пете глядеть в эти милые, дорогие ему глаза – словно душа ребёнка, такие они чистые, любоваться этой красой. А уж друзья ему откровенно по-хорошему завидовали – «Ишь, какую красавицу-отличницу отхватил!» Не раз говорили Зое подруги, как это ей удаётся столь искусно пользоваться косметикой, чтобы добиться красоты ресниц, выразительности глаз, нежного румянца и бархатистости белой кожи. Не верилось девушкам, что Зоя не пользуется ни румянами, ни красками, а прелестна она потому, что такой родилась. По просьбам подруг она в их присутствии умывалась с мылом, и следов косметики действительно никто не видел, лицо продолжало сиять красотой, глаза – выразительностью, ресницы не теряли пушистости…

Петя резко обернулся на её голос.

– А тебе что?

– Как это что? Разве так можно? Почему ты оскорбляешь этого человека?

– Да кто его оскорбляет. Разве можно оскорбить вот такого, он же баба, тряпка, сопля, вон, вяжет, это же бабство!

Зоя укорила было Петю, но тот вспыхнул, не потерпев, чтобы его поучали, да ещё девушка, да ещё на глазах других. И послал невесту, грубо выругавшись в её адрес.

Она взглянула на него ошеломлённо. В эту минуту будто вся недолгая жизнь пронеслась перед её глазами, будто улицы воспоминаний пролегли длинными тенями, заполненные событиями разных периодов и разного толка. В эту минуту ей вспомнились те многие ухажёры, которым отказывала, те различные кавалеры, которые предлагали руку и сердце, стояли перед ней на коленях, страдали, не веря отказу.

А вот в одном из уголков воспоминаний затерялся Игорь Щербатый, поклонник из родного города, учащийся медицинского техникума. Он сильно приударял за Зоей, буквально волочился там и сям, преследовал на танцах, не давал проходу на занятиях. Она помнит его наглый взгляд, белобрысый чуб, падающий на лицо, словно владелец чуба прятал от стыда глаза. Ему, наверное, было чему стыдиться, мысли в нём были далеки от чистоты, и это Зоя вскоре поняла, когда наконец он добился от неё разрешения проводить её домой после танцев. Вот там, на тёмной улице, когда подходили к дому Зои, он и показал себя, проявил вольность, дал свободу страсти, подхватил лёгкую, тонкую, как тростинка, на руки, закружил, стал губами искать губ в желании получить ответный поцелуй. Зоя вырвалась, отвесила яростную пощёчину, он на всю жизнь запомнил, и убежала домой. Он долго не мог поверить, что на этом всё закончилось, что своим вольным поведением он воздвиг между ними пропасть, он не хотел поверить, что будущего с Зоей у него не будет, и всё почему, почему?! Лишь потому, что попытался поцеловать, какая чушь, неужели такой пустяк, и девушка он него отказалась? Невероятно, этого быть не может, он был потрясён, обескуражен, уязвлён. Он приходил и к ней, и к её родителям, каялся, по-настоящему плакал, умолял о прощении, божился, что любит. Бесполезно.

И вот теперь перед ней тот, кого она всем сердцем любит, ради которого бросила связанное с наукой блестящее будущее в Ленинградском мединституте, бросила северную столицу, оставила всё самое лучшее, что ей сулила судьба на берегу Невы, и приехала в этот красивый, пропитанный солнцем, город, приехала к любви, к надежде на огромное счастье. И это огромное счастье в одно мгновение перечёркнуто несколькими словами, грубыми, страшными словами, каких никогда никто не смел произносить в её присутствии. И эти слова она услышала из уст горячо любимого человека, которому желала отдать сердце и душу. Эти гнусные слова вошли в сердце как нож, резанули по любви, и кровь будто хлынула невидимо на землю, и казалось, в ответ земля зарыдала, потрясённая случившимся. И шла по этой, будто обагрённой её собственной кровью, земле Зоя и не могла прийти в себя, не могла поверить в случившееся горе. Слёзы так палили её лицо, что уже не нужны были морские ветры и белые птицы над синей гладью, её щёки были солью и горячей болью морских волн, её глаза были солью и болью жестоких ветров, ворвавшихся в сердце, уничтоживших нежность и доверие к тому, что до вчерашнего дня казалось святым и непорочным. Святость отношений исчезла, непорочность надежд сгорела под натиском горячих, как пламя, девических слёз. Она точно и навсегда поняла – с этим человеком ей больше не по пути, и никогда, ни за что она не свяжет с ним свою жизнь.

Боже, как трудно было резать по живому, как тяжело говорить вновь и вновь «нет» в ту последнюю ночь, когда состоялся спустя несколько месяцев между Зоей и Петей решительный разговор по душам.

Но прежде, чем этот разговор произошёл, случилось нечто такое, что окончательно утвердило Зою в правильности принятого решения относительно Пети.

После той размолвки он как бы забыл дорогу к ней, а она о себе ему не напоминала. Быть может, ссора всё же завершилась бы перемирием, как это обычно и бывает между влюблёнными, на это в глубине души, кстати, надеялся весьма уверенный в себе Петя. Он относился к женскому полу свысока, и не считал женские капризы серьёзной причиной для прекращения отношений. Он был уверен, во всём случившемся виновата, конечно, Зоя, и на поклон к бабе он, мужчина, первым ни за что не пойдёт, рано или поздно сама прибежит, горделиво думал он в глубине души, и при случайных встречах с ней демонстративно отворачивался.

Прошла сессия, начались каникулы, но она не подошла к нему, и он, несколько озадаченный, уехал домой, к матери. Но и после каникул, осенью, Зоя не давала о себе знать. Это вызывало в нём удивление, он не мог допустить мысли, что она его разлюбила, в такую нелепость разве можно поверить, а оттого её молчание, неприступность и исчезновение из поля зрения вызывали в нём приступы гнева, и он вновь и вновь ожесточался и не желал её видеть, и знать ничего не хотел о ней, ни у кого ничего не спрашивал, почему её нигде не видно.

Он не знал, что летом пришла срочная телеграмма от сестры. Зина просила немедленно приехать. Без объяснения причины.

Чувствуя сердцем беду, Зоя, не откладывая, отправилась в военный городок К., куда к тому времени переехали Кочергины. Начались каникулы. Вследствие размолвки с Петей теперь ничто не держало её в С. Уже сидя в автобусе, направлявшемся в военный городок, она, тревожась, поняла, случилось горе, это читалось во взглядах, что были направлены на неё со всех сторон. Она по опыту знала, в силу их внешнего, несмотря на девятилетнюю разницу в возрасте, сходства с сестрой, что её принимают за Зину, и сейчас эти серьёзные, сочувствующие взгляды, полные соболезнования, предсказывали ей: за порогом Зинаидиной квартиры она столкнётся с чем-то ужасным. Так оно и оказалось. Зеркала завешаны чёрными тканями. Тенью шмыгнула за занавеску на свою кровать бабушка Аня, ничего так и не сказала, лишь молча открыла дверь, а рукой закрыла рот, сдерживая рыдания.

Зоя поставила дорожный чемоданчик на пол, скинула туфли и с замирающим сердцем, в пугающей тишине, прошла в комнаты. Всё вымерло будто. Первое, что бросилось в глаза: нигде не видно обычно разбросанных игрушек пятилетнего Андрюши. Она медленно, на цыпочках, шла, будто по минному полю, холодея от ужаса, не слышно звонкого голоса ребёнка, топота детских ног. Кто там, слева, на кровати, свернулся мёртвым коконом? Это Зина. Кто там, на диване, распластался, не дышит и не смотрит? Это Макарий. Слёзы хлынули, Зоя всё поняла, она бросилась к сестре, встала на колени перед кроватью и молча, чтобы не кричать во весь голос, затряслась в рыданиях.