Страница 8 из 20
— Вечно ты опаздываешь, — проворчал Кудинов.
Машина застучала колесами на промерзших колдобинах. Еременко подошел к Кудинову и сказал:
— Злости у тебя!.. На двоих хватит…
На другой день Василий Кудинов стоял на посту, охраняя канцелярию заставы. Вчерашний инцидент не давал ему покоя, хотя сердцем Василий понимал, что, стреляя по колесам уходящей машины, поступил правильно.
Но обидные слова, брошенные в лицо небритым солдатом, задели самолюбие. «Стрелять научились. В тылу таких много. А немцев, небось, в глаза не видели. И вшей в окопах не кормили. Храбрецы»… Последнее — «храбрецы» было сказано с нескрываемой иронией и издевкой. Это слово до сих пор звенело в ушах.
Неудовлетворенность не покидала Василия Кудинова все последние месяцы.
«Разве моя вина, что не на передовой, а здесь застрял? Я же ехал фашистов бить, понимаешь, фашистов!» — безмолвно шевелились губы.
И чем больше об этом думал, тем сильнее распалял себя Кудинов, тем обиднее становилось ему. Ефрейтора стали раздражать и тарахтящие повозки, и понукающие лошадей ездовые, держащие курс на запад. Опираясь спиной на плетень, прибитый к стене мазанки, когда-то, видимо, чистенькой и беленькой, а сейчас серой, с заметными выщербинами от пуль и осколков, он нетерпеливо ждал смены. По его подсчету время уже настало. Кудинов еще раз смерил свою тень — насчитал четыре больших шага. «Так и есть. Опаздывает. Наверное, анекдоты свои паршивые рассказывает», — злился он.
— Не, не забыл. Счас буду, — сказал, появляясь, сменщик.
В один из ноябрьских дней дежурство его у шлагбаума благополучно подходило к концу. Скоро двенадцать. У ефрейтора не было часов. Однако он научился точно определять время: по солнцу, по собственной тени и, наконец, интуитивно, чувствуя неумолимое движение невидимой минутной стрелки. Сюда, на пост, он шел с надеждой сделать хотя бы часть того, что могло бы оправдать в собственных глазах долгое пребывание его в стороне от боев. Бомбежки, бессонные ночи он в счет не брал. И сейчас, когда внутреннее напряжение спало, когда в эти последние минуты казалось, что ничего, уже случиться не могло, Кудинов вновь почувствовал себя бесполезным. За четыре часа он осмотрел столько автомашин, проверил столько офицерских удостоверений и солдатских книжек, что со счета сбился. Солдатские книжки он листал особенно внимательно, искал строку, в которой была умышленно допущена опечатка. Но ничего не находил. На вечернем инструктаже начальник заставы подробно рассказал, на какой странице солдатской книжки, в какой строке, в каком слове сделана опечатка. Тогда, выйдя из канцелярии после инструктажа, Кудинов восхищенно сказал Сизову:
— Вот работают, черти!
— О ком ты?
— О разведчиках наших. Надо же, куда пробрались. В самое гнездо, где документы шпионам делают. Теперь гада поймать — раз плюнуть.
— Думаешь? Тогда считай, что шпион у тебя в кармане, если, конечно, на твой пост притопает. Ты ведь с восьми утра заступаешь?
— С Алексеевым.
— Сливки снимать идешь, — злил Сизов друга. А потом серьезно добавил: — Умерь свой пыл. Шпион не дурак. Он, может быть, километрах в ста отсюда спокойно сидит, хлебает борщ у какой-нибудь вдовушки. И ни капли не сочувствует моему другу, которому отличиться хочется.
— Мне?.. Отличиться?
— А то нет?
— Рехнулся?
— По глазам вижу… Какой же я был бы друг, если бы не знал, что в твоей душе творится? — Сизов миролюбиво обнял Василия…
«Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом», — вспомнив разговор у канцелярии, мысленно оправдывал Кудинов свое честолюбие.
Ефрейтор неторопливо топтался у шлагбаума, безразлично поглядывал по сторонам. Он понимал, что и на этот раз не повезло. «Не этот же шпион, — думал Василий, глядя на подходившего сержанта в мятой шинели. — Одной руки нет, рукав пустой болтается. У такого и документы грех проверять. Ясно, что из госпиталя идет…»
Но документы он решил проверить. По привычке козырнул:
— Ваши документы, товарищ сержант.
Не очень чисто выбритый сержант неторопливо достал левой рукой служебную книжку.
— Как видишь, отвоевался я, — невесело пошутил он, спокойно оглядывая Кудинова. Левую руку он снова сунул за борт шинели.
Василий заметил это, но виду не подал. Он машинально полистал служебную книжку и почти не задержался на памятной странице, памятной строке и памятной опечатке, а сердце гулко застучало в груди. Сдерживая волнение, он улыбнулся, приложив руку к пилотке.
— Все в порядке. Можете следовать дальше.
Сержант взял документ и, как показалось Кудинову, облегченно вздохнул, сунув книжку в карман гимнастерки.
— Из госпиталя?
— Угадал. Из Андриановского госпиталя. Утром только выписали. Ни одной попутной, как на грех.
— Отдохни малость. Какая-нибудь оказия подвернется. Большак бойкий. Посадим…
— Сделай одолжение, браток. Век благодарен буду. Слово «браток» обидело Кудинова, но виду он не подал. Лишь подумал про себя: «Не так еще благодарить будешь. А «братки» твои за линией фронта остались».
Из будки вышел командир отделения. Кудинов, показывая глазами на раненого, сказал:
— Подвезти сержанта надо. Из Андриановского госпиталя идет.
Последние слова он чуть заметно выделил. Сержант отлично знал: Андриановский госпиталь полмесяца назад переведен в другое место, что человеку в помятой шинели и невдомек, а потому порадовался выдержке ефрейтора.
— Из госпиталя, говоришь? А ты его даже в будку не пригласишь, — осуждающе сказал командир и обратился к раненому: — Холодновато на улице. Заходите в помещение.
Незнакомец поколебался слегка, но согласился.
— Спасибо. И правда, на улице свежо, — и повернулся к Кудинову: — Не прогляди машину, служивый.
— Не беспокойся, все будет, как надо, — весело улыбаясь, заверил Кудинов.
Несколько минут, оставшиеся до смены, показались ефрейтору вечностью. Он то и дело поглядывал на дорогу, мысленно поторапливал Еременко и Сизова. Не забывал и о двери будки, хотя был уверен, что из рук Алексеева незнакомцу не уйти. Наконец появилась смена. Василий, не выдержав, сделал несколько шагов навстречу.
— Будьте начеку, — зашептал он. — Задержали тут одного.
— Где он?
— В будке. Вы оставайтесь здесь, а я пойду к Алексееву.
Когда он открыл дверь, сержанты мирно беседовали. Командир отделения сидел на лавке по левую руку от незнакомца и что-то оживленно рассказывал. Увидев ефрейтора, безрукий спросил:
— Нет еще машины?
— Нет.
— А почему пост покинул?
— Смена пришла.
Незнакомец хотел встать с лавки, но Алексеев крепко взял его за кисть и строго сказал:
— Сиди. Теперь уж некуда торопиться.
— Что это значит? Над фронтовиком издеваться? — почувствовав пальцы-клещи, взвизгнул инвалид, стараясь вцепиться зубами в воротник собственной гимнастерки.
Кудинов, заметив это движение, вмиг оказался рядом и, ударив ладонью по подбородку, запрокинул голову задержанного, прижал его к стене.
— Хватит комедию ломать! — предупредил Алексеев. — Андриановский госпиталь полмесяца назад переехал в другое место. Понятно? Обыщи его, — приказал командир ефрейтору.
Кудинов, не спеша, обыскал. Из кармана, вшитого под правый рукав шинели, вытащил один пистолет, из левого кармана брюк — другой.
— Хорошо в госпитале снаряжают, — засмеялся Алексеев.
Незнакомец молчал.
— Вася, — Алексеев впервые так ласково назвал Кудинова, — освободи его от ампулы с ядом. Она, по-видимому, в воротнике гимнастерки зашита. Пусть человек успокоится.
Кудинов нащупал ампулу и вырезал ее ножом.
— Поднимайся! — приказал командир отделения. — И запомни: дурака валять не советую. Хуже и больней будет.
Все трое вышли из будки. Впереди Алексеев. За ним задержанный. Кудинов еще раз внимательно оглядел незнакомца. Человек как человек. Лет тридцати, белобрысый, светлые голубые глаза. Еременко с Сизовым тоже с интересом рассматривали его.