Страница 18 из 21
И Малой почему-то сразу вспомнил Маяковского. Вернее, тот был первый, кто пришёл ему на ум. Тоже ведь и женщина была, и нелады с самим собой в своём деле. Но мозги-то у Маяковского были!!!
Однако разве можно сравнивать! Маяковский был поэтом. Слова и предложения моделировал. Красоту делал… Не всегда понятную… И не всем… Но цель имел такую! А этот? Предприниматель… Барыга! Деньги — его цель. Ему было даже не важно, чем заниматься, лишь бы бабло шуршало.
«Так, стоп!!! — замер Малой. — Маяковский же не в голову выстрелил! Он сердце пулей пробил. А почему? Интересно… Знал, может, что-то про себя? Да нет — бред это. Что он мог знать? Но в голову-то ему после смерти никто не смотрел. А если он сам не хотел, чтобы смотрели? Нет, серьёзно! Это же стереотипно — убить себя в голову. Я ведь тоже вот не сразу вспомнил, что он не в голову стрелял…»
Рассуждая таким образом, Малой прервался на телефонный звонок. Незнакомый номер…
— Да.
То ли детский, то ли женский, но, в любом случае, идиотский голос — явно ненастоящий:
— Антон Малой, вы получили письмо? — фамилия была произнесена правильно.
И сразу же, словно подбадривая себя, незнакомец непонятного пола и возраста произнёс эту же фразу в утвердительной форме:
— Вы получили письмо…
— Ка-кое письмо? — успев растеряться от неожиданности, ставшей таковой в дальнем углу ожидания, быстро мчась по сериальным фрагментам памяти и беря себя в руки, ответил вопросом Малой.
— Бросьте кривляться, — голос нервничал-таки, судя по торопливости. — Это мы вам писали… — с ударением на «мы», из чего Малой смог предположить, что звонит одиночка. — Слушайте, Антон Малой… — опять полное обращение, как не принято, имя-фамилия, наверное, специально для отвлекающей, искусственной особой приметы. — …Сохранение в тайне произошедшего в туалете травматологического отделения будет стоить сто тысяч долларов. Срок — неделя. Куда и как — сообщим. Повторять не буду. Затянете — факт станет известен. И уж точно не полиции.
— Послушайте! Сто тысяч долларов — несуразная цифра. Откуда?!
Он остановил свой эмоциональный трёп — толку-то говорить в пустое пространство. И тут же выделил первое обнадёживающее противоречие: «мы писали», но в конце «повторять не буду». Точно одиночка! Уже хорошо. Чем это лучше, додумывать не стал — другими соображениями увлёкся:
«Та-ак… Номер абонента — вот он. Ничего примечательного. Симка-то, поди, уже в мусорную урну полетела… А почему в урну? С улицы разговор шёл — гул был слышен, машины… Та-ак… Ну, в любом случае, начинать надо с телефонистов… Рано я из отдела ушёл. Придётся возвращаться… Плохая примета, чёрт!»
Антон вдруг поймал себя на том, что про «плохую примету» он подумал не отвлечённо по тысячелетней традиции мракобесия, а совершенно серьёзно — испуганно, словно бы раньше не раз убеждался в справедливости правила не возвращаться.
Упрекнул себя в мнительности. Но по приходу обратно в отдел удивил дежурного не только своим возвращением, но и просьбой посмотреться в зеркало в дежурке.
Снова оказавшись в отделе полиции — теперь по другому поводу — Малой очень быстро начал себя костерить за глупость: «Какого чёрта я сюда, дурак, за помощью попёрся?! Нашёл, где помощь искать — в ментовке!»
И действительно, вполне прогнозируемая реакция его знакомых и даже приятелей (друзей у него там не было, то ли потому, что там дружба в принципе невозможна из-за людоедской сути организации, то ли потому, что Малой и сам с трудом сдруживался с кем-либо) выражалась в выкатывании насколько это возможно глаз из орбит и вопроса-недоумения «Как это можно без санкции-то?!». Служивые могли не только незаконные действия, но и законные — профессионально обязательные даже! — свои действия делать строго по приказу, а не по служебной обязанности. Но среди тех, кто приказывает, у участкового были даже не приятели… Да и знакомые только наполовину — он их и о них знал, а они о нём — совсем необязательно. Впрочем…
Прежде чем Антон окончательно убедился в своей суетливой ошибке и начал её исправлять, уйдя из отдела для самостоятельного расследования в незаконном режиме, его успели вызвать к начальнику.
— В чём дело, господин участковый инспектор? — полковник с пропечённым в солярии лицом, напоминавшим жареный пельмень, сразу обозначил служебные позиции.
Вытягивать руки по швам Малой, одетый в «гражданку», не стал, но и демонстративно «борзеть» — тоже. Хотя хотелось… Ох, как хотелось! Так, как никогда раньше — до удивления. Но захватил интерес: Антону вдруг представилось, что у полковника лицо не пельмень, а пятно.
— Вы о чём коллег просите? О проведении следственно-оперативных мероприятий. Так?
Малой кивнул — вилять или, тем более, отказываться смысла не было — полковник сам бывший опер.
— Ну а почему в таком неофициальном порядке-то? Потерпевший есть? Заявление есть? — Малой потряс головой — не про себя же рассказывать! — Ну дак, а в чём же дело тогда?!
Даже если возмущался полковник театрально, являя миру — и себе как его части! — представление максимальной законопослушности, то делал это до такой степени убедительно, что это его «ну дак!» звучало, как будто с «м» в начале.
Затем начальник отдела рассыпался пятиминутной лекцией из области воспитательной работы с личным составом, в конце которой подошёл к Малому вплотную, склонился к его уху и прошептал:
— Сам, Антоша, сам… И тихо… А как раскрутишь дело, тогда и докладывай — победителей не судят… Мало того, ещё и незаконные действия помогают узаконить…
И сразу же, сделав шаг назад, в голос… Командирский:
— Идите пока. Почитайте ещё раз закон «О полиции»… Пусть он, вообще, у вас станет настольной книгой. Это будет вам напоминать обязанности и, главное, права участкового уполномоченного. Свободны.
И характерный жест-отмашка рукой: «Пшёл вон». Хотя… После искреннего шёпота, скорее всё-таки, менее пренебрежительно: «Вали отсюда».
Выходя из кабинета в приёмную, Малой подумал, что полковник стал для него Полковником, который своими беззвучными словами почти стёр из воображения, как тряпкой с доски, пятно-блин, вертикально стоявший на бюсте-подставке с золотыми погонами. А финальный во встрече жест смахнул и развеял все осыпавшиеся остатки-пылинки этого нечеловеческого образа, оголив-таки под пельменем ещё и человеческое лицо.
— Ну сам, так сам! — сказал он вслух, когда за ним закрылась входная дверь в отдел. — Сразу было ясно.
Взгляд в студенческую юность — Антон
— Здравствуйте, Антон, — услышал он как-то в коридоре уверенно-правильный голос за спиной и повернулся с вопросом на лице.
Перед ним стоял в дешёвой пиджачной паре и отработанно оптимистично улыбался университетский активист из числа студентов. Иван Петрович Сидоров. Ни больше ни меньше. Именно так в паспорте. Именно так в студенческих разговорах. Иногда просто одно слово — «активист». Точнее, конечно, было бы «карьерист», ибо туповат и учение подменяет общественной незаменимостью, но в «карьеристе» все было бы слишком прямолинейно, без изящества. «Активист» был приятней для ушей эстетствующих во всём молодых людей — студентов университета. Так вот это Активист его окликнул. Антон кивком ответил на приветствие и сохранил вопрос на лице: чем могу, дескать?
— У меня к вам, разговор, Антон. Важный. Даже не просто разговор. Предложение. Серьёзное.
— Слушаю вас, Иван Петрович.
— Может мы не здесь пообщаемся? Может к нам в штаб пройдём? Там удобнее будет.
«Кому?» — подумал Антон и согласился.
В штабной комнате Активист, сняв пиджак и повесив его на высокую спинку директорского кресла, привычно удобно уселся за свой начальственный стол и жестом функционера пригласил Малого садиться на один из приставленных к совещательному закруглению стульев.