Тотальные институты

Унижению путем принуждения постояльца к определенным словам и действиям соответствует унижение путем специфического обращения к нему других. Стандартными примерами являются вербальные или невербальные оскорбления: персонал или другие постояльцы обзывают индивида, ругаются на него, выпячивают его отрицательные качества, дразнят его или говорят о нем или других постояльцах так, словно его здесь нет.

Какими бы ни были форма или источник этих унижений, индивиду приходится осуществлять действия, символическое значение которых несовместимо с его представлением о себе. Распространенным примером такого рода умерщвления Я является ситуация, когда индивиду изо дня в день приходится жить чуждой ему жизнью — исполнять роль, лишающую его идентичности. В тюрьмах невозможность гетеросексуальных отношений может вызывать страх утраты маскулинности[68]. В военных учреждениях заведомо бесполезная, бессмысленная работа, которой заставляют заниматься рабочие команды, может вызывать у людей чувство, что они тратят время и силы впустую[69]. В религиозных институтах специально предусматривается, чтобы все постояльцы по очереди выполняли самую неприглядную работу, обслуживая остальных[70]. Предельной формой является практика, встречающаяся в концентрационных лагерях, когда одним узникам приказывают сечь других[71].

В тотальных институтах существует и другая форма умерщвления Я: с момента поступления постоялец оказывается подвержен контаминации. Во внешнем мире индивид способен не допускать контактов между объектами, с которыми связано его самоощущение, — например, своего тела, своих непосредственных действий, своих мыслей и некоторых личных принадлежностей — и инородными загрязняющими вещами. Но тотальные институты вторгаются на эти территории Я: граница, которую индивид выстраивает между собой и окружающей средой, нарушается, и материальные воплощения Я оскверняются.

Во-первых, нарушается информационная неприкосновенность Я. При поступлении постояльца данные — в том числе дискредитирующие — о его социальных статусах и поведении в прошлом собираются и заносятся в дело, доступное персоналу. Позднее, если учреждение официально стремится к изменению способов внутренней саморегуляции постояльца, могут организовываться групповые или индивидуальные признания — психиатрические, политические, военные или религиозные в зависимости от типа института. В этих случаях постоялец должен раскрывать факты и переживания, касающиеся себя, перед новыми аудиториями. Наиболее зрелищные примеры таких саморазоблачений предоставляют коммунистические лагеря и публичные покаяния, которые составляют часть повседневной жизни католических религиозных институтов[72]. Те, кто проходил так называемую средовую терапию, непосредственно сталкивались с динамикой данного процесса.

Новые аудитории не только узнают дискредитирующие и обычно утаиваемые факты о человеке, но и могут прямо воспринимать некоторые из них. Заключенные и пациенты психиатрических больниц не способны помешать своим посетителям видеть их в унизительных обстоятельствах[73]. Другой пример — плечевая нашивка с указанием этнической идентичности, которую носили заключенные концентрационных лагерей[74]. Медицинские осмотры и проверки безопасности часто предполагают физическое обнажение постояльца, иногда — перед лицами обоих полов; такое же обнажение неизбежно в общих спальнях и туалетах без дверей[75]. Крайним примером здесь является, пожалуй, ситуация, когда пациента психиатрической больницы с самодеструктивными наклонностями раздевают догола ради, как считается, его же собственной безопасности и помещают в постоянно освещаемую одиночную камеру, в которую через смотровое окошко может заглянуть любой, зашедший в палату. В целом, постояльца, конечно, никогда не оставляют одного; он постоянно на виду и часто на слуху, пусть даже только у других постояльцев[76]. Тюремные камеры с решетками вместо стен делают такую разоблаченность абсолютной.

Вероятно, наиболее очевидный тип контаминации предполагает прямое физическое воздействие — загрязнение и осквернение тела или других объектов, тесно связанных с Я. Иногда это предполагает невозможность обычных способов самоизоляции от источника контаминации, как, например, в случае, когда приходится самому выносить за собой нечистоты[77] или ходить в туалет по расписанию, как в китайских политических тюрьмах:

Один из аспектов их тюремного распорядка, который показался бы западным заключенным особенно гнетущим, — то, как там приходится удалять из организма мочу и кал. «Помойное ведро», обычное для русских камер, в Китае часто отсутствует. В Китае принято разрешать дефекацию и мочеиспускание только один или два раза в день в строго отведенное время — обычно утром, после завтрака. Охранник выталкивает заключенного из камеры, гонит его бегом по длинному коридору и дает ему около двух минут, чтобы усесться на корточки над открытым китайским отхожим местом и справить все свои нужды. Спешку и публичность особенно сложно перенести женщинам. Если заключенные не успевают сделать свои дела за две минуты, их прерывают и гонят назад в камеру[78].

Очень распространенная форма физической контаминации отражается в жалобах на плохую еду, неубранные помещения, испачканные полотенца, обувь и одежду, пропитанную потом бывших владельцев, туалеты без сидений и грязные душевые[79]. Пример можно найти в рассказе Оруэлла об интернате:

К примеру, овсянку нам подавали в оловянных мисках. У них были загнутые ободки, и под этими ободками скапливалась скисшая каша, которая отслаивалась длинными полосками. В самой овсянке было столько комков, волос и непонятных черных крупинок, что это казалось немыслимым, если только кто-то их туда специально не клал. Приступать к овсянке, сперва ее не изучив, было небезопасно. А эта склизкая вода в общей ванне — она была двенадцать или пятнадцать футов длиной, и вся школа должна была окунаться в нее каждое утро, и я сомневаюсь, что воду в ней меняли так уж часто. А еще эти вечно сырые вонючие полотенца… А потный запах раздевалки с ее грязными раковинами и, вдобавок, рядом мерзких, обшарпанных туалетных кабинок, двери в которых нельзя было ничем запереть, так что, стоило присесть, кто-нибудь к тебе обязательно вламывался. Мне сложно вспоминать о своих школьных днях, не ощущая запаха чего-то холодного и зловещего — запаха потных носков, грязных полотенец, кала, которым постоянно пахло в коридорах, вилок с засохшей едой между зубьями, жаркого из бараньей шеи, а также хлопающих дверей в туалетах и отдающегося эхом стука ночных горшков в спальнях[80].

Есть и другие источники физической контаминации, как показывает описание концлагерной больницы из интервью с бывшим узником:

Мы лежали по двое в кровати. И это было очень неприятно. Например, если кто-то умирал, его убирали только через двадцать четыре часа, так как старший по баракам хотел, разумеется, получить порцию хлеба и супа, полагавшуюся умершему. Поэтому о смерти человека сообщали лишь через двадцать четыре часа, чтобы успеть получить его паек. И нам приходилось лежать все это время в постели с покойником. <…>

Мы лежали на среднем уровне. И это было жутко, особенно ночью. Во-первых, покойники были совсем тощими и выглядели ужасно. В большинстве случаев они в момент смерти обделывались, и это было не самое эстетичное зрелище. Я очень часто видел подобные случаи в лагере, в бараках для больных. Люди, умершие от гнойных флегмонозных ран, лежали на переполненной гноем постели с теми, кто мог быть не так серьезно болен, у кого могла быть всего лишь небольшая рана, но она теперь инфицировалась[81].

68

Sykes. The Society of Captives. P. 70–72.

69

Например: Lawrence. Op. cit. P. 34–35.

70

Устав святого Бенедикта. Гл. 35 [Указ. соч. с. 624–625].

71

Kogon. Op. cit. P. 102.

72

Hulme. Op. cit. P. 48–51.

73

Более обширные сообщества в западном обществе, разумеется, тоже использовали эти техники в форме публичных бичеваний и повешений, колодок и позорных столбов. С публичностью способов умерщвления Я в тотальных институтах функционально коррелирует часто встречающийся строгий запрет на унижение одного сотрудника другим в присутствии постояльцев.

74

Kogon. Op. cit. P. 41–42.

75

Behan. Op. cit. P. 23.

76

См., например: Kogon. Op. cit. P. 128; Hassler. Op. cit. P. 16. Описание данной ситуации в религиозном институте см. в: Hulme. Op. cit. P. 48. Автор также описывает отсутствие акустической приватности, так как в индивидуальных кельях, в которых спят монахини, в качестве дверей используются тонкие хлопковые занавески (p. 20).

77

Heckstall-Smith. Op. cit. P. 21, Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 53.

78

Lawrence E. Hinkle Jr., Harold G. Wolff. Communist Interrogation and Indoctrination of «Enemies of the State»: Analysis of Methods Used by the Communist State Police (A Special Report) // AMA Archives of Neurology and Psychiatry. 1956. Vol. 76. № 2. P. 153. Чрезвычайно информативное описание оскверняющей роли фекалий и социальной потребности в контроле над собой и над окружающей средой представлено в: Charles Е. Orbach, Morton Bard, Arthur M. Sutherland. Fears and Defensive Adaptations to the Loss of Anal Sphincter Control // Psychoanalytic Review. 1957. Vol. 44. № 2. P. 121–175.

79

См. напр.: Johnson, Dodds. Op. cit. P. 75; Heckstall-Smith. Op. cit. P. 15.

80

George Orwell. Such, Such were the Joys // Partisan Review. 1952. Vol. 19. № 5. P. 523.

81

David P. Boder. I did not Interview the Dead (Urbana: University of Illinois Press, 1949). P. 50.