Тотальные институты

Поскольку многим пациентам не терпится увидеть доктора во время обхода, санитарам приходится служить посредниками между пациентами и терапевтом, чтобы не допускать давки вокруг последнего. В палате № 30, как правило, пациентам без физических симптомов, принадлежавшим к одной из двух наименее привилегированных групп, почти никогда не разрешали говорить с терапевтом, пока доктор Бейкер сам не просил об этом. Настойчивая и назойливая группа больных с бредовыми расстройствами — на жаргоне санитаров их называли «надоеды», «докучалы», «ищейки» — часто пыталась прорваться через санитара-посредника, но с ними всегда быстро разбирались[44].

Наряду с ограничением разговоров через эту границу существуют и ограничения на передачу информации через нее, особенно — информации о планах персонала относительно постояльцев. Чаще всего постояльца не допускают к знанию о решениях, касающихся его судьбы. Каковы бы ни были официальные соображения — военные, как в случае сокрытия от рядовых конечного пункта их пути, или медицинские, как в случае утаивания диагноза, плана лечения и приблизительного срока госпитализации от туберкулезных больных[45], — такое исключение дает персоналу основание дистанцироваться от постояльцев и контролировать их.

Все эти ограничения контактов, по-видимому, способствуют формированию антагонистических стереотипов[46]. Складываются два разных социальных и культурных мира, которые существуют бок о бок, вступая в официальные контакты, но почти не проникая друг в друга. Показательно, что и персонал, и постояльцы считают здание и название института чем-то, что некоторым образом принадлежит персоналу, так что, когда член любой из этих групп отсылает к взглядам или интересам «института», он имплицитно отсылает (как это буду делать и я) к взглядам и интересам персонала.

Разделение между персоналом и постояльцами — первое из основных следствий бюрократического управления большими группами людей; второе касается работы.

Обычная организация жизни в нашем обществе такова, что власть рабочего места заканчивается, когда работнику выплачивают денежное вознаграждение; трата этих денег дома и на досуге является личным делом работника и представляет собой механизм, посредством которого власть рабочего места удерживается в жестких рамках. Но сказать, что расписание дня постояльцев тотальных институтов составляется за них, значит сказать и что удовлетворение всех их насущных потребностей планируется не ими самими. Каков бы ни был стимул к работе, он не будет иметь того структурного значения, которым он обладает вовне. Будут существовать другие мотивы для работы и другое отношение к ней. Это базовое обстоятельство, к которому должны приспосабливаться постояльцы и те, кому приходится заставлять их работать.

Иногда от постояльцев требуется так мало работы, что они, часто не умея организовать свой досуг, страдают от глубокой скуки. Требуемая от них работа может выполняться очень медленно и сопровождаться системой небольших, часто церемониальных, платежей вроде еженедельной нормы табака и подарков на Рождество, которые могут побуждать некоторых пациентов психиатрических больниц оставаться на своей работе. В других случаях, конечно, работника заставляют тяжело трудиться сверх полного рабочего дня, стимулируя его не вознаграждением, а угрозой физического наказания. В некоторых тотальных институтах вроде лесоповалов и торговых кораблей практика принудительного сбережения отсрочивает обычные контакты с миром, которые можно купить за деньги; все потребности удовлетворяются институтом, и зарплата выдается лишь по окончании рабочего сезона, когда люди покидают территорию. В некоторых институтах существует что-то вроде рабства, когда персонал полностью распоряжается временем постояльца; в них чувство Я и чувство собственности постояльца отчуждаются от его трудовой роли. Т.Э. Лоуренс приводит пример в своем рассказе о службе в учебном центре Королевских ВВС:

Когда мы встречаем на работах парней, отслуживших шесть недель, они до глубины души возмущают нас своим наплевательским отношением. «Вы тупые___, салаги, надрываетесь чего-то», — говорят они. Дело в нашем раже новичков? Или это остатки гражданской жизни в нас? Ведь ВВС обязаны платить нам за все двадцать четыре часа в сутки, три полпенса за час; платить за то, что мы работаем, платить за то, что мы едим, платить за то, что мы спим: полпенса капают постоянно. Поэтому нет смысла хорошо выполнять работу, будто это что-то достойное. Она должна занимать максимум времени, потому что по ее окончании ты будешь не у камина сидеть, а получишь следующую работу[47].

Независимо от того, приходится ли работать слишком много или слишком мало, индивид, чье отношение к работе сформировалось во внешнем мире, скорее всего, будет деморализован трудовой системой тотального института. Примером такой деморализации является практика «стреляния» или «выклянчивания» пациентами государственных психиатрических больниц пяти- или десятицентовых монет на покупку еды в буфете. Этим занимаются — зачастую с некоторым вызовом — люди, которые вовне сочли бы подобные действия ниже своего достоинства. (Члены персонала, интерпретирующие такое попрошайничество сквозь призму своей вольнонаемной ориентации на зарабатывание денег, как правило, видят в нем симптом психической болезни и еще одно свидетельство того, что постояльцы действительно нездоровы.)

Таким образом, тотальные институты и базовая структура труда и заработка в нашем обществе несовместимы. Тотальные институты также несовместимы с другим важнейшим элементом нашего общества — семьей. Семейную жизнь иногда противопоставляют жизни в одиночестве, но на самом деле она гораздо резче контрастирует с жизнью в коллективе, так как те, кто ест и спит на работе вместе с группой сослуживцев, вряд ли могут вести нормальное домашнее существование[48]. И наоборот, необходимость заботиться о семье часто позволяет членам персонала оставаться интегрированными во внешнее общество и не поддаваться стремлению тотального института к закрытости.

Независимо от того, является ли тот или иной тотальный институт благом или злом для гражданского общества, он в любом случае обладает силой, и его сила отчасти обусловливается способностью оказывать давление на весь круг реальных или потенциальных домохозяйств. И наоборот, учреждение домохозяйств является структурной гарантией того, что тотальным институтам будет оказываться сопротивление. Несовместимость этих двух форм социальной организации должна рассказать нам кое-что об их более широких социальных функциях.

Тотальный институт — это социальный гибрид, помесь соседского сообщества и формальной организации, чем он и интересен для социологии. Но есть и другая причина для интереса к подобным учреждениям. В нашем обществе они представляют собой дома для принудительного изменения людей: в каждом из них ставится естественный эксперимент по определению возможностей воздействия на человеческое Я.

Выше были перечислены некоторые ключевые черты тотальных институтов. Теперь я хочу рассмотреть эти учреждения с двух точек зрения: сначала — в перспективе мира постояльца, затем — в перспективе мира персонала. В завершение я скажу кое-что о контактах между этими мирами.

Мир постояльца

Для постояльцев ключевое значение имеет то, что они попадают в институт с «культурой представления себя» (если модифицировать психиатрический термин), производной от «домашнего мира» — способа жизни и круга занятий, считающихся само собой разумеющимися до поступления в институт. (По этой причине приюты для сирот и подкидышей следовало бы исключить из списка тотальных институтов, за исключением того, что сирота социализируется во внешнем мире в процессе своеобразного культурного осмоса, даже если этот мир систематически отвергает его.) Какой бы стабильной ни была организация личности нового постояльца, она была частью более широкой структуры, встроенной в его гражданское окружение, то есть круга опыта, подтверждавшего удовлетворительное представление о себе и допускавшего использование ряда оборонительных приемов, применявшихся им по собственному усмотрению, чтобы справляться с конфликтами, дискредитациями и неудачами.

44

Ivan Belknap. Human Problems of a State Mental Hospital (New York: McGraw-Hill, 1956). P. 177.

45

Исчерпывающее исследование данного вопроса на материале одного случая представлено в статье Джулиуса А. Рота «Информация и контроль за лечением в туберкулезных диспансерах» (Julius A. Roth. Information and the Control of Treatment in Tuberculosis Hospitals // Eliot Freidson [ed.]. The Hospital in Modern Society [New York: The Free Press]. P. 193–318). Его готовящаяся монография обещает стать образцовым исследованием тотального института [Джулиус Альфред Рот (Julius Alfred Roth, 1924–2002) — американский социолог, специалист по медицинской социологии. Защитил докторскую диссертацию по социологии в Чикагском университете в 1954 году. Профессор Калифорнийского университета в Дэвисе. Упоминаемая Гоффманом монография вышла в 1963 году: Julius A. Roth. Timetables: Structuring the Passage of Time in Hospital Treatment and Other Careers (Indianapolis: Bobbs-Merrill, 1963). В ее основу лег личный опыт лечения Рота в туберкулезных диспансерах.]. В предварительной форме его идеи излагаются в статьях: Julius A. Roth. What is an «Activity»? // ETC. 1956. Vol. 14. № 1. Р. 54–56; Julius А. Roth. Ritual and Magic in the Control of Contagion // American Sociological Review. 1957. Vol. 22. № 3. P. 310–314.

46

Идея высказана в: Ohlin. Op. cit. P. 20.

47

Т.Е. Lawrence. The Mint (London: Jonathan Cape, 1955). P. 40.

48

Интересный радикальный случай представляют собой израильские кибуцы. См.: Melford Е. Spiro. Kibbutz: Venture in Utopia (Cambridge: Harvard University Press, 1956); Etzioni. Op. cit.