Крутые повороты

Задумаемся: о каком же все-таки вызове идет речь?

Мне кажется, дело здесь не только и не столько в самих претензиях Журавлевых к бывшим своим друзьям. Что делать — не смогли люди смириться с тем, что Алексей Ильич не дежурил сутками возле их постели. Нина Васильевна ждала, думала: вот раскроется сейчас дверь, войдет виновник всех их несчастий и скажет: «На руках буду вас носить». А он не заходил. Или заходил не так часто, как ей бы хотелось… «Дружба его измерялась шагами по коридору», — оскорбленно объяснит мне потом Нина Васильевна. Ладно! Как говорится, бог им судья. В конце концов, личное их дело. Разные складываются у людей претензии друг к другу, и счеты между людьми тоже бывают разные. Жизнь есть жизнь…

Но личные эти счеты и претензии надо же, наверное, и выяснять лично: самим, друг с другом, один на один. Без башенных колоколов.

О недоданной ложке черной икры, про которую Журавлевы заявили в суде — вслух, громко, публично, — говорит сегодня весь город.

Понимаете? Ладно бы только с имущественным спором пришли Журавлевы в суд: имущественные споры положено решать в суде. Нет, пришли они, сами признают, чтобы на глазах у всех отомстить своему бывшему другу за плохую дружбу. Что это — общественная жилка в нас так сильно развита? Но общественная жилка состоит, вероятно, не в том все-таки, чтобы прилюдно, на площади обнажаться, а, напротив, в боязни своими действиями оскорбить скромность, деликатность, совесть общества. В стремлении сохранить перед миром человеческое свое достоинство.

Нина Васильевна говорит мне сейчас: «Вы бы посмотрели, как явилась Вера Михайловна на суд. С улыбкой, будто на праздник». А я ведь догадываюсь, зачем на этом суде улыбалась Вера Михайловна. Чтобы людям не показать, какой ад у нее в душе. Чтобы не унизиться демонстрацией своих переживаний. Из чувства собственного достоинства улыбалась…

А Нина Васильевна? Секретарю суда она подробнейшим образом объяснила, каких мытарств ей стоит каждая явка в суд: денег на такси ведь нет. И костыли, в которых давно уже миновала надобность, тоже в суд прихватила: глядите, люди — добрые, жалейте ее… Театр!

«Я прямая, как дорога», — гордо признается мне Нина Васильевна и ждет: «неужели не оценю? А мне очень хочется спросить ее: да зачем, всегда ли уж так нужна эта жестокая, бесцеремонная прямота? Может, иной раз лучше, наоборот, с церемониями? И самим нам легче будет жить, и людям кругом меньше причиним неприятностей?

Мы вот охотно говорим о культуре поведения, о культуре общения. А может, культура эта и состоит в том, чтобы почаще друг с другом церемониться, не ронять себя в глазах людей и не спешить выставлять на всеобщее обозрение то, что творится иной раз у нас в душе?

«…Мы требуем только то, что полагается нам по закону», — говорит мне Сергей Тимофеевич Журавлев, и Нина Васильевна подтверждает: «Только!» Она спрашивает: «Значит, вы хотите сказать, аморален наш закон?»

Что ответить мне им?

Закон наш морален. А вот воспользоваться им или иной раз лучше постесняться, решает не закон. Решаем мы с вами, каждый для себя. Одному, повторяю, важнее всего свое получить, другому — не потерять себя. Кому что…

Если бы где-то на жизненном пути встретились однажды автор анонимных, подметных писем Алексей Матвеевич Олейник и супруги Журавлевы, вполне возможно, никакой тяги друг к другу они бы не испытали. Чужие, разные, совсем не похожие друг на друга люди!

Но ведь что-то их все-таки роднит, сближает, не так ли?

Что?

А я вам скажу: позиция. Позиция, утверждающая вседозволенность.

Все можно, никаких барьеров! Можно написать пасквиль на честных людей и подписать его чужим именем. Можно, не стесняясь, на глазах всего города, из-за ложки черной икры затеять судебный процесс с близкими друзьями. Ничего нет запретного. Дозволено все!

Откуда же проистекает этакая вседозволенность? Из чего складывается? Удается ли всегда проследить, куда ведут ее корни?

Всегда — не знаю. Жизнь сложна. Но случаются ситуации, когда истоки той или иной позиции человека достаточно ясны.

Глава вторая

Не в свои сани…

Художественная школа

Некоторое время тому назад в детской художественной школе номер два Дзержинского района Ленинграда сменился директор: член Союза художников, искусствовед Светлана Андреевна Онуфриева ушла заканчивать монографию о живописце Головине, место ее занял Николай Потапович Катещенко, преподаватель художественно-педагогического графического училища, где готовятся учителя черчения и рисования для средних общеобразовательных школ. И года не прошло со дня назначения нового директора, а половина педагогов второй детской художественной школы — шесть из двенадцати — подали заявления об уходе. Причина? В заявлениях сказано: «уступая давлению нового директора», «из-за сложившейся в школе обстановки», «из-за того, что работать стало невозможно». В художественной школе коллектив маленький, собственного комитета профсоюза нет, действует объединенный комитет всех художественных школ Ленинграда. В один прекрасный день на его заседание приглашены были покинувшие школу учителя, присутствовал и новый директор. Объединенный комитет — цитирую — «с горечью признал свое бессилие оградить хороших педагогов от несправедливости». В различные учреждения Ленинграда, Москвы, в редакции разных газет стали поступать письма от учеников школы и их родителей. В письмах тревога, призыв, мольба: «Школа гибнет. Спасите школу!» Ситуация настолько обострилась, что городские организации, занимающиеся культурой, создали специальную комиссию.

…Я приехал в Ленинград, пришел на улицу Некрасова, дом 10, поднялся на третий этаж и над табличкой: «Детская художественная школа номер два» увидел выведенные черной краской крупным детским почерком слова: «Была когда-то…»

Знаю по опыту, если где-то вспыхнул служебный конфликт, коллектив раскололся на два лагеря, стенка пошла на стенку, чаще всего виноваты обе стороны. Так почти не бывает: одни — сплошь мирные агнцы, другие — отпетые злодеи. А потому, выполняя редакционное задание, спешу прежде всего узнать: из-за чего же загорелся сыр-бор? Виноват новый директор? А может, зерна нынешнего конфликта уже заложены были в той школе, которую он принял? Уходят педагоги? Но важно ведь: какие это педагоги? И почему они уходят?

Беседую с прежним директором Светланой Андреевной Онуфриевой. Первый вопрос: что такое детская художественная школа? Узнаю: три раза в неделю, после уроков в обычной школе, ребенок едет сюда учиться лепке и рисованию. Занятия продолжаются с четырех часов дня до девяти вечера. Возраст учащихся — двенадцать — пятнадцать лет (пятый — восьмой классы общеобразовательной школы). Разумеется, дети здесь получают специальные знания, проходят живопись, рисунок, скульптуру, композицию, историю искусств, но документ об окончании школы сам по себе никаких прав не дает. Сдаст подросток на общих основаниях вступительные экзамены в среднехудожественное учебное заведение, поступит — художество будет для него профессией. Не сдаст (или в другое место решит поступать) — полученные в школе знания и навыки останутся без профессионального применения, так сказать, для себя. На официальном языке это называется эстетическим воспитанием.

— Вот этому «для себя» придавали мы в школе особое внимание, — говорит мне Онуфриева.

— То есть?

Она на секунду задумывается.

— А вы сами посудите… Если после полного рабочего дня ребенок спешит к нам и напряженно работает еще пять часов, значит, что-то его влечет, манит? Что же именно? Соображение: научусь рисовать, приобрету когда-нибудь ценную профессию? Очень важно, конечно… Но вам не кажется, — она весело смотрит, на меня, — ужасно, если детской душой владеет одно только утилитарное соображение? Впрочем, — Светлана Андреевна смеется, — это и невозможно. К счастью! Ребенка в художественной школе канатом не удержишь, если у него не пробудятся здесь увлечение, интерес, восторг… Праздник в душе.