Страница 70 из 84
— Сказки, — сказал Коршунов. — Такую ораву авторемонт не прокормит.
На запрос Петроградской авточасти Морского комиссариата, возьмется ли завод отремонтировать два автомобиля марки «Джеффери», Коршунов вынужден был ответить: «За неимением рабочих не возьмется».
Все, что оставалось Балтийскому судоремонтному и механическому, бывшей красе и гордости отечественного судостроения, — это плужные лемеха, отвалы, веялки, оси для телег, топоры, колуны, гвозди…
Делали их откровенно на товарообмен.
В деревню везли колуны, из деревни привозили муку и конину.
8 июня 1921 года заводу выпал заказ посложнее: рабочий кооператив Новгородского губсоюза запросил у балтийцев сушилку для ягоды смородины.
Машинист, отвозивший сушилку новгородцам, обратным рейсом привез Коршунову на паровозе… живую козу.
— Ты с ума сошел! — сказал Коршунов. — Где я ее пасти буду? На верфи, да?
Козу себе взяла жена главного механика Терлецкого Ольга Николаевна.
Она рассказывает мне:
— Коза паслась между цехами. Люди говорили: у Терлецких коза есть на черный день. Мы ее так и прозвали — Машка-на-черный день… Знаете, как тогда было с продовольствием?
Да, я знаю.
Архивные документы сохранили след чуть ли не каждого съеденного в те годы ломтя хлеба, фунта крупы, ржавой селедочной головы..
Машинистки, перепечатывавшие бумагу, наверное, до смерти боялись ошибиться, перепутать хоть, одну драгоценную цифру.
«…При условии окончания работ в установленный срок цеху будет выдано 2 пуда муки и 12 фунтов сахара и крупы…», «поощрительный паек, имеющий быть выданным по исполнению заказа: 20 фунтов муки, 1 фунт соли, ¼ фунта табаку, 4 коробка спичек, 3 фунта крупы, 3 фунта рыбы, ½ фунта сахарного песку…»
Читаю эти бледные фиолетовые строчки и, мне кажется, сейчас еще ощущаю, как дрожат от напряжения пальцы машинистки…
Два дня подряд коллегия заводоуправления заседала с единственной целью: найти наиболее удобное место для надежного хранения и быстрой, без очереди, раздачи пайков. Пришли к выводу: «единственно удобным по вместительности и подходящим во всех отношениях, позволяющим производить раздачу пайков в четырех-пяти и более пунктах, что устранит совершенно хвосты, является только пустующее ныне помещение механической чертежной».
Пусть читатель вообразит себе — разрубленные на растопку чертежные столы, обрывки калек с чертежом так и не состоявшегося русского океанского парохода и считанные-пересчитанные, на вес золота, мешки и ящики, отдающие кислым подвальным запахом…
Впрочем, даже эти последние запасы приходилось от себя отрывать, делиться с теми, кому еще хуже, еще тяжелей.
«10 февраля 1922 года. Слушали: краткий доклад т. Осипова о положении голодающих Поволжья и призыв его отнестись к делу помощи серьезно, т. к. только рабочий может помочь крестьянину, равно как и крестьянин помочь рабочему..
После тов. Осипова выступил тов. Милейковский. Он сказал:
— Когда-то Самарская и Саратовская губернии всю Россию кормили, только за границу вывозили 125 миллионов пудов хлеба, а теперь сами пухнут с голода. Нельзя им не помочь.
— Помочь надо, — сказал рабочий тов. Федоров. — Но среди товарищей имеется недоверие: доходит ли до Поволжья наша посильная братская помощь или, может, прилипает по дороге к чужим рукам? Есть мнение, чтобы составы с пожертвованием до самого места сопровождали заводские представители.
— Возражений нет, — сказал докладчик тов. Осипов. — Этот вопрос мы пробьем.
Проголосовали единогласно: каждый работник от своей нормы отчисляет голодающим четыре фунта муки и один фунт сельдей в месяц.
О соли поспорили. Большинством голосов решили: нет, соль не выдюжим. Соль заменили тоже сельдями.
Поставили вопрос: как долго помогать? Решили: «Не устанавливать срок отчисления, предоставив право общему собранию в любое время изменить или упразднить его в зависимости от продовольственного положения Петрограда».
Одновременно с продуктами голодающим помогли бесплатным товаром.
8 октября, в День металлиста, на бесплатную работу вышли 2347 работников завода. Сохранилась точная статистика: 1675 рабочих, 507 служащих, 165 служителей, 1852 мужчины, 495 женщин.
Голодающим Поволжья в тот день отгрузили товаров на 8 миллионов 500 тысяч рублей. Послали все то же: лемеха, оси для телег, топоры, колуны, гвозди… Основную и единственную тогда продукцию Балтийского судостроительного и механического завода…
Главный корабельный инженер Павел Густавович Гойнкнис, который осенью 1918-го считал уже дни и часы до начала строительства в России крупнейших океанских судов, впоследствии, вспоминая тяжелые двадцатые годы, напишет:
«Нутром все чувствовали необходимость рывка, который бы вывел завод из летаргии и поднял бы его авторитет в руководящих кругах».
Но кто и как мог это в ту пору сделать?
Какое великое чудо было для этого необходимо?
Константин Николаевич Коршунов сказал однажды Гойнкнису:
— Рушить старое мы все мастера. А вот будущее строить — пацаны желторотые.
Мысли о будущем завода тесно были связаны именно с проблемой желторотых пацанов.
Не меньше, чем завтрашние заказы, балтийцев заботили завтрашние молодые рабочие руки, молодые рабочие головы.
Балтийцы понимали: думать о юной смене надо уже сегодня, уже сейчас, не дожидаясь выгодных будущих заказов.
Во многом побуждала их к этому и прямая партийная дисциплина.
В ту пору некоторые заводы, не имевшие денег и продовольствия, старались оставить в цехах лишь самых квалифицированных рабочих, а неопытную зеленую молодежь — услать за ворота.
Пресекая эти настроения, Совет Труда и Обороны в июне 1921 года принял специальное постановление: 5–6 процентов всех рабочих мест бронируется исключительно для подростков пятнадцати — семнадцати лет.
Кое-кто на Балтийском заводе говорил:
— Вот нахлебники!
Коршунов сказал:
— В наших силах из нахлебников сделать помощников.
Осенью 1921 года на заводе организовали первую школу-мастерскую, преобразованную позже в школу фабрично-заводского ученичества.
Сперва она была небольшой: на 125 человек. Однако имела три специальных отдела: токарно-станочный, слесарный и кузнечный. Полнился скоро и четвертый отдел: модельно-столярный.
Заведующий школой Добросердов представил Коршунову целую программу действий. Занятия должны проводиться в две смены, но пять часов каждая — с восьми до часа и с часа до шести. Школе следует отдать бывший снарядный цех, и тогда емкость ее возрастет со 125 до 232 мест, 50 мест еще останется для чужих, небалтийских, детей — известно ведь, в Петрограде сейчас 7427 безработных подростков. Чтобы школа прокормила себя, красный директор должен обеспечить ее станочный отдел хорошими заказами. За полгода можно будет изготовить 2000 плугов рязанского типа, веялки типа «Крестьянка», 2000 водопроводных кранов и различный инструмент.
Коршунов на бумаге Добросердова написал: «Согласен». Но при встрече ему сказал:
— Мне не нравится твой коммерческий подход к обучению подростков.
— Почему коммерческий? — не понял Добросердов.
— Не столько думаешь об образовании детей, сколько о веялках типа «Крестьянка».
— Веялки — прекрасное образование, — возразил Добросердов.
— Ну вот что, — сказал Коршунов. — У нас не Государственная дума, состязаться в речах мы не будем. Постарайся исполнить мое распоряжение, которое получишь через четыре дня.
Четыре вечера Коршунов увлеченно писал Инструкцию для школы-мастерской. Она должна была, как сказали бы сегодня, уберечь детей от однобокого, ремесленнического уклона, дать им широкий, универсальный производственный кругозор.
Инструкция эта длинная: пять машинописных страничек. Всю ее я, к сожалению, привести не могу, но несколько абзацев процитирую. Мне она очень нравится — понимаешь, как хорошо был осведомлен красный директор в различных тонкостях заводского производства, чувствуешь не декларативный, а сугубо практический, заинтересованный его подход к обучению молодой смены.