Крутые повороты

К узкой, сугубо тепловозной проблеме Ломоносов переходить не спешил. Заговорил сперва о вещах более общих, а стало быть, и более бесспорных, очевидных.

Известно, сказал он, что для осуществления всякой новой технической идеи, как бы гениальна она ни была, нужны по крайней мере три предварительных условия. Во-первых, он загнул палец, она должна отвечать реальным потребностям момента. Во-вторых, должна выкристаллизоваться в жизненные, практические формы. В-третьих, тут Ломоносов посмотрел на председательствующего, необходимы сильные люди, которые сумели бы сломить стену человеческой косности, неизбежно, он повторил, неизбежно встречающую любое новшество.

Спорить с этим было невозможно, и Ломоносов поэтому уверенно сделал паузу.

Напротив него за зеленым столом коллегии сидел человек в форменном инженерном кителе. Пенсне на переносице, коротенькая щеточка усов, острая седенькая бородка. Типичный спец, интеллигент.

Он смотрел на Юрия Владимировича весело, с явным интересом.

Ломоносов заметил это. И учел.

— Имеются ли у нас, в современной России, все эти три условия? — спросил Ломоносов.

Да, сказал он, конечно, имеются. Имеются безусловно.

Юрий Владимирович знал: чтобы скорее убедить слушателей, надо им поменьше доказывать и побольше их просвещать.

Люди охотно узнают новое, но не столь охотно присоединяются к чужому, тем паче непривычному пока мнению.

Он объяснил бегло, не вдаваясь в подробности.

Огромные безводные степные просторы и запасы нефти делают идею тепловоза для России особенно заманчивой. Электрическая тяга, по крайней мере в ближайшие десятилетия, с тепловозом конкурировать не сможет. На электрификацию всех русских железных дорог пришлось бы затратить около семи миллионов рублей. Сейчас это нереально, фантастично. Выгодно отличаясь от электрического локомотива, тепловоз не привязан к проводам, его можно легко и быстро перебросить на любую дорогу. Тепловоз не требует постройки электрических станций, затраты на него окупаются сразу, моментально…

Инженер визави согласно кивнул Юрию Владимировичу.

Задержав взгляд на инженере, Ломоносов произнес:

— Теперь встает вопрос чисто практический: где строить наши первые тепловозы? Дома или за границей?

Самое трудное Юрий Владимирович уже сказал: тепловоз созрел для России, Россия созрела для тепловоза.

Дальше оставались вещи, с его точки зрения, вполне очевидные, бесспорные.

Русские национализированные заводы, сказал Ломоносов, наполовину разрушенные, лишенные опытных, квалифицированных рабочих рук, построить сегодня первый в мире магистральный тепловоз не в состоянии. Да и нет в этом никакой нужды. Мы должны быть умными, практичными и, поелику возможно, хитрыми.

Он опять задержал взгляд на инженере визави, улыбнулся ему. Разночинец был Ломоносову симпатичен.

Железнодорожная миссия Красина, в которой он, — Ломоносов, имеет честь сотрудничать, сделалась сегодня крупнейшим в Европе заказчиком паровозов. В русских заказах заинтересованы лучшие, самые знаменитые заводы Европы. Они стоят пустые, без средств и без работы, жадно смотрят в руки русских работодателей. Они готовы начать работать для России даже до того, как получат от нас наличное золото, под одно только честное слово, под одно обещание… Парадокс, но парадокс, складывающийся в нашу пользу. Нищая Россия, заказывающая у Европы технику, может диктовать Европе и собственную техническую политику… Ирония судьбы, ирония истории, но ею нельзя, преступно ею не воспользоваться…

Сказав это, Ломоносов почувствовал, что он взволнован.

Не стесняясь торжества своего, он произнес:

— Мы, нищие, голодные, лапотные, можем сегодня оказаться на капитанском мостике всей международной промышленности. Мы можем заставить заводы построить наконец магистральный локомотив покойного Рудольфа Дизеля, который добровольно они отказываются строить вот уже несколько лет.

В конце концов, не в тепловозе даже дело. Они, умные русские люди, неожиданно получают сейчас шанс взять долгожданный реванш на европеиском рынке самолюбия и престижа.

Инженер визави не может этого не понимать.

Он не может не испытывать того самого торжества, которое испытывает сейчас Ломоносов.

Юрию Владимировичу показалось, что инженер готов что-то сказать. Ломоносов остановился выжидая.

Инженер негромко произнес:

— Когда дьявол хочет посмеяться, он бедного заставляет помогать богатому…

— Простите, — сказал Ломоносов, — не понял…

Инженер объяснил не сразу.

Помолчал. Двумя пальцами поправил пенсне на переносице.

— Я говорю, грешно своим, русским золотом оплачивать свою же будущую техническую отсталость. Если мы сейчас станем вкладывать капиталы в германскую промышленность, то сами не сдвинемся с базарных зажигалок.

В комнате сделалось тихо.

— Не имею, простите, чести… — сказал Ломоносов.

— Яков Модестович Гаккель, — представился инженер.

— Очень приятно, — сказал Ломоносов. — Вы предлагаете, Яков Модестович, первый в мире магистральный тепловоз построить сегодня, сейчас, в России?

— Именно, — сказал Гаккель. — Предлагаю его построить дома… — Он объяснил — Пока мы его будем строить, он будет строить нас.

Ломоносов с ответом помедлил.

Подумал: когда шел сюда, на коллегию, очень опасался консерватизма, ретроградства, трусливой осторожности. А оказывается, ему надо было пуще всего бояться российской маниловщины, вредного фантазерства и прожектерства…

Юрий Владимирович объяснил спокойно, стараясь сохранить вежливый, рассудительный тон.

Да, он сам всегда возражал против того, чтобы Россия, как повелось с петровских времен, постоянно оглядывалась на Запад, ожидала непременного указания европейской практики.

— Но это не значит, что нам можно перестать быть реалистами, — сказал он. — Техническая революция, коллега, боюсь, не совершается на отходах от базарных зажигалок…

Инженер визави чуть поднял бровь.

— Как знать, — произнес он. — Может быть, Юрий Владимирович, вы просто недооцениваете ту именно иронию истории, о которой нам сейчас так интересно докладывали…

Заседание коллегии Наркомпути сильно затянулось.

Дискуссия — где разумнее строить первый в мире магистральный тепловоз, дома или за границей, сменилась спором о том, каким он должен быть, этот новый, ломающий все прежние каноны железнодорожный локомотив.

Ломоносов объявил, что целесообразнее всего сперва выстроить машину, по традиционным понятиям плохую — грубую, тяжелую, тихоходную, даже не слишком экономичную…

Подавляя в себе все растущее раздражение, Ломоносов сказал:

— Не техническая, не эстетическая задача прежде всего стоит сегодня перед создателями нового локомотива. Задача стоит психологическая!

Он развил свою мысль.

По первому тепловозу будут судить не только о нем самом, но и о тепловозах вообще, вообще о тепловозной тяге. Первое впечатление всегда самое сильное, решающее. Чтобы затем его побороть и опровергнуть, иногда уходят десятилетия.

Первый тепловоз, объяснил Ломоносов, должен безотказно работать на рельсах республики, ни часа не простаивая в депо. Иначе он дискредитирует самое тепловозную тягу. Он должен быть прочным, только прочным. Пускай за счет скорости, красоты, дешевизны… О красоте и скорости мы поговорим, когда пять, десять тепловозов безотказно начнут уже ходить на наших рельсах. Когда к ним привыкнут люди…

— Что люди! — сказал Ломоносов. — Британский парламент запретил когда-то употребление паровоза Стефенсона, защищая спокойствие… британских коров.

Юрий Владимирович по памяти продекламировал исторический декрет британского парламента:

— «Британский парламент вполне отдает себе отчет в том, что новые паровозы помешают коровам пастись, а курам нести яйца. Деревни по соседству с железными дорогами прогорят. Отравленный паровозами воздух убьет птиц. Разведение фазанов и лисиц сделается невозможным. Лошади потеряют всякую цену. Содержатели придорожных трактиров и гостиниц разорятся. Путешествие по железной дороге окажется крайне опасным, так как паровики будут взрываться, разрывая пассажиров на куски…»