Страница 55 из 84
Читаем: «Вся его жизнь — ряд невероятных антраша».
Он родился в старинной дворянской семье, но всю жизнь мечтал крестьянствовать… Учился в кадетском корпусе, готовился в духовную семинарию, но попал в институт путей сообщения… Окончил строительную школу, но строительством никогда не занимался, а стал изучать паровозы…
Любовь к невероятным приключениям, страсть удивить собою окружающих — вот основная черта его характера.
«Это авантюрист милостью божьей, — утверждает автор предисловия, — но авантюрист, не лишенный последовательности и благородства… Назвав себя социалистом, он в 1916 году, правда, под давлением жены, отказался от миллионного наследства. Но был ли этот жест результатом его коммунистических убеждений, предвидения революции… или желания порисоваться — одному аллаху известно…»
Сомнительный комплимент неизвестного нам автора — «авантюрист милостью божьей» — надо думать, вполне пришелся по душе Юрию Владимировичу Ломоносову. Иначе зачем бы он дал своей книге столь рискованное предисловие?
Впрочем, и книга сама, названная спокойно, почти эпически: «Воспоминания Ю. В. Ломоносова о мартовской революции 1917 года», написана с явной целью доказать, что ее автору отнюдь был не чужд романтический и благородный авантюризм.
…Во вторник, 28 февраля 1917 года, Юрий Владимирович отдыхал на даче в Царском Селе. Пил чай. Беседовал с женой. В это время в соседней комнате зашлепала по полу босыми ногами кухарка. Вошла, протянула Ломоносову телеграмму:
«Из Петрограда… Разряд 1-й… Военная… Прошу Вас срочно прибыть Петроград Министерство путей сообщения, где на подъезде прикажите караулу доложить мне. По поручению Комитета Государственной думы член Думы Бубликов».
Сперва Ломоносов ничего не понял.
Караул? Дума? Бубликов?
Выходит Дума захватила министерство?.. Что же это, революция? Что ему теперь делать?
Откликнуться на телеграмму и ехать? Но через два-три дня подойдут войска с фронта, и еще неизвестно, чем все это кончится.
Не без пафоса и торжественности Ломоносов пишет:
«Так говорил ум, но в то же время проснулся и инстинкт старого революционера. Как полковая лошадь, услышав трубу, я перестал думать, встал и сказал жене. «Еду. Собери мне кама (дорожную сумку) на тюремное положение». Через 10 минут я уже шагал по темному пустынному Царскосельскому бульвару. Я отчетливо понимал, что через 2–3 дня буду в Петропавловке, но думал: «Запасный рядовой не может уклоняться от революции… Должен идти…»
Сказано сильно!
В Петрограде член Думы спросил Ломоносова: «Угодно ли вам признать новую власть?» «Да, угодно», — торжественно ответил Ломоносов. «Угодно ли вам доставить себя в распоряжение нового правительства?» «Да, угодно», торжественно повторил Ломоносов.
Если верить автору книги, в те поворотные дни отечественной истории судьба ему отвела роль необыкновенную, можно сказать, выдающуюся: он оказался среди счастливцев, приложивших руку к отречению от престола последнего российского царя.
Покинув Петроград, царь пытался соединиться с верными ему войсками.
1 марта 1917 года, когда стало известно, что царский поезд подходит к Малой Вишере, Ломоносов, по его словам, решает действовать.
Вот как он сам это описывает:
«Иду к Бубликову. Он спит. Разбудить его нет никакой возможности. Бурчит, ругается и упрямо ложится опять. Тогда сам бегу к телефону.
— Государственная дума? Соедините с председателем. Михаил Владимирович, вы?
— Я Родзянко. Кто говорит?
— Министерство путей сообщения. По полномочию комиссара Бубликова, член инженерного совета Ломоносов. Вы меня знаете?..
— Что вам угодно?
— Императорский поезд в Малой Вишере. Что прикажете с ним делать?
— Сейчас обсудим…
Ломоносов ждет. Опять звонит в Думу.
«Еще не решили».
Из Малой Вишеры сообщают: «В 4.50 поезд литера «А» отправился обратно в Бологое».
Ломоносов снова звонит в Думу: «Задержать?»
«Не решено еще. Следите за поездом».
Ломоносов негодует: чего они тянут?
2 марта около девяти часов утра из Бологого сообщают, что царский поезд прибыл туда.
Дума наконец решается: «Задержите поезд в Бологом, передайте императору телеграмму председателя Думы и назначьте для этого последнего экстренный поезд до станции Бологое».
В телеграмме царю Родзянко указывал на критическое для трона положение и просил свидания.
Под личным наблюдением Ломоносова телеграмма эта была передана в царский поезд. Однако никакого ответа не последовало.
И вдруг…
Свидетельствует опять Юрий Владимирович:
«…Раздался звонок Правосудовича:
— Из императорского поезда ко мне поступило требование дать назначение поезду из Бологого на Псков. Что делать?
Как молния в моей голове пронеслась мысль о всей опасности этого плана: Николай хочет пробраться к армии.
— Ни в коем случае! — отвечаю я Правосудовичу.
— Слушаю, будет исполнено!
Но не прошло и десяти минут, как из телеграфа мне передали записку по телефону: «Бологое. Поезд литера «А» без назначения с паровозом Николаевское отправился на Псков».
Бубликов в бешенстве заметался по кабинету.
— Что делать? Говорите скорей.
— Положение серьезное, — отвечал я, сохраняя свое спокойствие, — надо обсудить.
— Надо делать…
— Обдуманное. Только обдуманное… Взорвать мост? Разобрать путь? Свалить поезд? Едва ли Дума нас за это похвалит. Да и кто все это будет делать? Лучше забьем одну-две станции товарными поездами, тем более что поезд без назначения, даже царский, не может не затираться товарными поездами.
В это время в кабинет вошел Устругов. Бубликов стремительно кинулся к нему.
— Сейчас же распорядитесь, чтобы на пути литеры «А» по Виндавской дороге один из разъездов был загорожен двумя товарными поездами.
— Такие распоряжения я исполнять отказываюсь!
— Что-о?..
Говорят, я приставил свой револьвер к животу Устругова, но я этого момента не помню. Устругов побледнел как полотно, залепетал:
— Хорошо, хорошо… сейчас…
Ломоносов честно признается: «Когда я вспоминаю эту сцену, мне всегда делается стыдно за себя… Зачем было грозить револьвером?..»
Задержать царский поезд в Бологом удалось.
Но инцидент с Уструговым имел хорошую сторону. «Даем теперь сами распорядительные телеграммы без помощи статистов старого режима», — небрежно роняет Юрий Владимирович.
Отречение царя было подписано в Пскове после совещания с членом Государственного совета Гучковым и депутатом Шульгиным.
Акт отречения сообщили в столицу железнодорожным телеграфом.
Когда генерал Иванов, верный царю, позвонил Ломоносову и потребовал: «По высочайшему его императорского величества повелению я вам приказываю вместе со всеми эшелонами пропустить меня в Петроград», — Ломоносов ему ответил гордо и язвительно: «По повелению какого императора, генерал?»
…Вот так описывает эти свои исторические, «звездные» дни и часы профессор Юрий Владимирович Ломоносов, «авантюрист милостью божьей».
Таким вот, увлекающимся, решительным, дерзким, энергичным и чуть-чуть сентиментальным, изображает он сам себя.
Сегодня, через полвека после выхода в свет этой примечательной книжки, фигура ее сочинителя уже не вызывает у нас тех интригующих и безответных вопросов, которые когда-то волновали автора предисловия.
На вопрос его: «Работает с нами — но наш ли? Свой он или чужой?» — мы теперь можем ответить вполне определенно: не наш, чужой. В 1926 году, находясь на дипломатической работе, Ломоносов в Советскую Россию больше не вернулся. Остался на Западе.
Но след его незаурядной личности не пропал, сохранился, если не в полудетективной истории задержания царского поезда, то, уж конечно, в истории нового железнодорожного локомотива, тепловоза, последней машины покойного Рудольфа Дизеля.
За несколько лет до революции, в начале девятисотых годов, Ломоносов служил начальником тяги на Ташкентской железной дороге.