Короткая память

— Вполне, — сказал Зубков.

— Да кто же это нам с тобой позволит? — сказал прокурор. — Ты бы еще вчера прямо с трибуны взял профессора под стражу.

Зубков тяжело вздохнул.

— Ситуация очень непростая, — признал он, — я понимаю... Но факт остается фактом... Это не Терехина следы. Привлекать его нет никаких оснований.

Прокурор промолчал.

— От нас же с вами ничего не зависит, Иван Васильевич, — сказал Зубков. — Гражданке Фемиде служим...

За окном послышался шум подъехавшего автобуса. Он остановился на площади, прямо под окнами прокуратуры. Открылась дверца, и на асфальт вышли несколько человек. То были гости, прибывшие на юбилей молибденового комбината. Их сопровождал председатель исполкома Фомин. Гости его окружили. Фомин показал им в сторону гор. Что-то стал рассказывать. Гости слушали его и кивали.

— Вы ведь считаете, наверное, что Зубков не человек, а машина? Ни души, ни сердца? — отвернувшись от окна, спросил Зубков прокурора. — Скажите, считаете?

Прокурор ничего ему не ответил.

— А я как подумаю об этих несчастных стариках Беляевых, так все внутри переворачивается. — Зубков сокрушенно покачал головой. — Но что же нам делать, Иван Васильевич? Беляева пожалеть — значит не пожалеть Терехина. Невиновный будет расплачиваться за чужие грехи... А разве можно такое допустить?.. Сами знаете: никогда, ни в коем случае.

За окном послышались голоса, смех. Фомин, видимо, рассказывал гостям что-то очень забавное.

— Знаю, завтра нам с вами опять скажут: «Беляев же не нарочно, а нечаянно, зла он никому не хотел». — Зубков нервно сцепил пальцы обеих рук. — Но нечаянно, Иван Васильевич, можно соседу на ногу в толчее наступить. Или чашку из рук выронить... А если ты за руль сел и так вел машину, что в результате два человека погибли, то по закону это уже не нечаянность, а преступная неосторожность. Легкомыслие и самонадеянность. Помните? Лицо не предвидело опасных последствий, хотя должно было и могло их предвидеть... Именно так: должно было и могло. И не случилось бы никакой беды. Часть третья статьи двести одиннадцатой Уголовного кодекса. От трех до пятнадцати лет лишения свободы... — Зубков поднял голову. — Но я надеюсь, Иван Васильевич, — сказал он, — я очень надеюсь, что, учитывая обстоятельства дела, горе в семье и все прочее, государственный обвинитель попросит для Беляева минимальный срок наказания. Так ведь?

За окном опять зашумел мотор.

Гости, оживленно переговариваясь, возвращались в автобус.

Последним поднялся на ступеньку Фомин.

— Я ведь чего к вам пришел, Иван Васильевич, — глядя в окно, сказал Зубков. — Прошу продлить срок следствия.

— На сколько? — тоже глядя в окно, спросил прокурор.

— Думаю, недельки за две я теперь уложусь, — не отрываясь от окна, сказал Зубков.

Суд в Туранске размещался на первом этаже нового жилого здания.

Дела здесь обычно слушались рядовые, малоинтересные, и заседания проходили в полупустых залах.

Сегодня, однако, негде было яблоку упасть.

Казалось, весь город спешил узнать, чем закончится суд над сыном старика Беляева, мужем и братом двух погибших женщин.

— ...Подсудимый, встаньте, — председательствующий, не старый еще мужчина в темном кожаном пиджаке и водолазке цвета кофе с молоком, обратился к Беляеву.

Тот поднялся.

— Суд предоставляет вам последнее слово, — объявил председательствующий.

Беляев помолчал.

— Мне сказать нечего, — произнес он наконец. — Вина моя доказана. Решайте... Прошу только учесть, что на моем иждивении находятся двое несовершеннолетних детей и старики-родители...

— Все? — чуть обождав, спросил председательствующий.

— Да, все, — Игорь Степанович тяжело опустился на широкую, сколоченную из желтых полированных досок скамью.

— Суд удаляется на совещание, — объявил председательствующий, и трое судей скрылись за маленькой дверью.

В зале началось движение.

Кудинов встал со своего места, подошел к Игорю Степановичу, сел рядом.

— Прости меня, Игорь, — сказал он.

— Бог простит, — ответил Беляев. — Скажи лучше: денег у тебя шиш небось?

— Каких денег? — не понял Кудинов.

— А на что собираешься две семьи содержать? Стариков и Нину с детьми? Ты ведь у них один теперь остался. Думал об этом?

— Думал, — сказал Кудинов. — Как-нибудь продержимся.

— Ничего подобного, — сказал Беляев. — Это мои родители и мои дети! Значит, так... Деньги будешь брать с моей книжки. Из тюрьмы доверенность пришлю на твое имя. Это можно, я узнавал...

— Хорошо, — сказал Кудинов.

— Я тебе доверяю, — сказал Беляев. — Ты ведь у нас парень честный, — он усмехнулся, — даже слишком...

...Старики Беляевы тоже были здесь, в зале. Вера Михайловна все время тихо плакала. Степан Алексеевич сидел молча, неподвижно, казалось, окаменел совсем.

Неожиданно он поднял голову.

Терехин находился совсем близко, на соседней скамье.

— Убийца, — негромко сказал ему Степан Алексеевич.

Терехин вздрогнул. Посмотрел кругом. Люди же все сейчас слышали! Он, Терехин, совершенно не виноват. На суде это было абсолютно точно доказано.

— Степан Алексеевич, — сказал Терехин, — но это же неправда. Суд ведь установил, я ни в чем не виноват.

Старик пристально, не отрываясь, глядел на него.

— За что ты их убил? — спросил он. — Что они тебе сделали?

Терехин обернулся. Почему молчат люди? Отчего не заступятся за него? Ведь сейчас на их глазах была раскрыта вся правда, теперь всем должно быть совершенно ясно, что произошло там, на мосту...

Шофер с автобазы — это он когда-то пообещал Терехину письмо общественности в его защиту — терпеливо объяснил старику:

— Ты не прав, отец. Слышал же, суд выяснил, кто виноват.

Но шоферу немедленно возразила бойкая тетка в пуховом платке.

— Ишь ты, суд выяснил, — сердито сказала она. — Сердце отца, оно вещее... Лучшее всякого суда знает, кто виноват, а кто нет.

— Верно, — подтвердил дядька сзади. — Чтобы свой своих загубил? Да никогда не поверю!

Люди с ненавистью глядели на Терехина.

— Самосвал — это ж танк... А «Жигули» — жестяночка... Получается, жестяночка танк задавила? Рассказывайте!..

— Ишь ты, рожа твоя бесстыжая! Чего вылупился?..

— Креста на нем нет...

— Совести надо не иметь, чтобы вину перевалить на родственника...

Точно удары сыпались эти слова на Терехина. Он молчал, не спорил. Сидел уставившись в пол.

Услышал вдруг: в зале мертвая тишина.

Поднял голову.

Увидел: два милиционера вошли в зал. Один из них приблизился к скамье, где сидел Беляев с Кудиновым, коснулся рукой его плеча, сказал негромко:

— Отойдите. Посторонним не положено.

— Прощай, Матвей, — сказал Беляев.

Терехин тоже поднялся со своего места. Ни на кого не глядя, пошел к двери. Торопливо закрыл ее за собой. Оказался в коридоре.

Его спросили:

— Объявляют уже?

Он не ответил.

Вышел на улицу.

Его ослепляло солнце.

Где-то весело кричали дети.

В соседнем доме на полную мощность включено было радио. Голос Валентины Толкуновой пел страдая: «Зачем вы, девочки, красивых любите?»

Терехин побежал.

Прохожие с удивлением оборачивались ему вслед.

Ни в чем не виноватый, кругом оправданный, дождавшийся закона и справедливости, Терехин бежал задыхаясь, не оглядываясь, как преступник с места преступления.

В здании аэропорта было шумно и многолюдно. Одни ждали вылета, другие недавно прилетели и торопились к выходу, третьи встречали кого-то и волновались, не задерживается ли рейс.

Матвей Ильич Кудинов подошел к окну справочного бюро.

— Рейс двадцать три — ноль шесть как идет? — спросил он.