Страница 3 из 6
Недалеко от нас, около своих лошадей, привязанных к коновязи, стоял заведующий конефермой колхоза «Рассвет» Иван Агапович Владимиров – с виду сумрачный, седые усы опущены вниз. Когда очередь дошла до него, первым он подвел Сокола. Несмотря на необычную обстановку, Сокол стоял совершенно спокойно, а как только я прикасался рукой к «щетке», желая поднять ногу и осмотреть копыто, конь предупредительно поднимал ногу сам и держал ее в полусогнутом состоянии до тех пор, пока я не переходил к другой ноге.
– Эх, хорош конь! – с восхищением воскликнул майор Севрюков. – А ну-ка, проведите его шагом и рысью.
Провели Сокола шагом и прогнали рысью. От наметанного глаза кавалериста не ускользнули недостатки коня.
– Замечательный рысак. Но что-то он тянет правую заднюю… И почему у него белые пятна?
Майор Севрюков прощупал пальцами старые шрамы и спросил:
– Да он, кажется, уже ранен был?..
Я пояснил майору происхождение этих недостатков у коня.
– Значит, не годен. Придется его оставить. Жаль.
– Да что вы, товарищ майор, – торопливо и горячо заговорил Иван Агапович, – это он немного прицапывает, как постоит. А если разойдется, почти незаметно. Зато какая сила! И послушный.
Майор обернулся ко мне:
– Как ваше мнение, товарищ врач?
– Пожалуй, надо оставить.
Иван Агапович разволновался:
– Да что вы!.. Наш доктор его своими руками вылечил. Ему и дать Сокола. Пусть ездит. Такой конь нигде не подве дет. Он у меня ни огня, ни воды не боится.
Мы решили Сокола взять. Взяли и своего донора – Воронка. «На фронте он понадобится больше, чем здесь…» – подумал я. Только кличка у него была какая-то странная – Воронок. По масти он был совершенно белый. Видно, кто-то в шутку так назвал его.
На третий день мобилизации мы грузились в вагоны.
Михаил Владимиров был со мной. Его зачислили в ту же часть, куда я был назначен старшим ветврачом. Мы очень довольны были. Хорошо с друзьями быть вместе. Особенно на фронте.
При прощании Иван Агапович обнял сына и вдруг часто-часто заморгал, будто пыль в глаза попала и они омылись слезами.
– Ну вот… Едешь, значит, на фронт… Вырос. Смотри у меня, работай как надо. И сердцем крепись. Не робей.
Обнялись мы с Иваном Агаповичем.
– Поблажки моему Мишке не давай. И побереги его.
Он ведь один у меня.
Когда же воинский эшелон тронулся, Иван Агапович крикнул нам вслед:
– И Сокола моего берегите! Он не подведё-от!
Поезд набирал скорость и вез нас на запад, где уже шла страшная битва. Из открытой двери теплушки мы долго смотрели на родное село, пока оно совсем не затуманилось струйчатым, зыбким маревом.
Боевое крещение Миши и Воронка
Выгрузившись на железнодорожном разъезде Коробе́ц, наша часть заняла оборону восточнее Смоленска, под Ельней. Враг стремился прорваться к столице, но артиллерия гро мила его так, что он голову не смел высунуть из своих зем ляных укрытий. Зато их авиация не давала нам покоя: «мессершмитты» гонялись даже за отдельными всадниками и пешеходами.
Однажды, по моему поручению, ветфельдшер Владимиров поехал в саперный батальон, чтобы эвакуировать оттуда раненых лошадей. Уехал он на Воронке ранним утром, а к вечеру должен был вернуться.
Близился вечер. Вышел я из землянки и на небо посмотрел. Солнце горело на закате – большое, красное. В стороне с гулом и ревом летела стая «юнкерсов» и где-то высоко-высоко в сизой дымке звенели моторами «мессершмитты». Ухали, гудели наши пушки.
Приложив руку козырьком ко лбу, я посмотрел на запад и заметил скачущего по дороге коня – пыль за ним клубится. Подбегает ближе – Воронок! Повод мотается двумя обрывками, весь в пыли, из белого стал серым, мокрый от пота, а на груди – кровь. Храпит, и глаза у него испуганные. А где же Владимиров?.. Я крикнул санитару: «Квитко! Сделай Воронку перевязку!» А сам быстро заседлал Сокола и помчался по дороге к передовой. Скачу и посматриваю по сторонам – не лежит ли где-нибудь Миша Владимиров…
В роще на огневых позициях стояла наша батарея. Доскакал я до артиллеристов и спрашиваю, не видали ли они всадника на белом коне.
– Как не видали! – отвечает мне командир батареи Дуванов и, показывая рукой на картофельное поле, говорит: – Видите, вон два самолета догорают? «Мессер» и наш «ястребок». Вашего помощника и летчика мы отправили в медсанбат.
– Как они?
– Да вроде ничего… А там уж дело врачей…
– Что тут случилось?
Вместо ответа Дуванов воскликнул:
– Ну и молодец у вас Миша! Спас летчика, а сам чуть не погиб.
И Дуванов рассказал мне то, что произошло на глазах у артиллеристов…
– Всадника на белом коне мы заметили еще издали, – начал свой рассказ Дуванов. – Ехал он по дороге легкой рысцой и временами, как и мы, посматривал на небо: шел воздушный бой. Два «мессера» напали на одного «ястребка».
Наш самолет увертывался от них, ввинчивался в небо, делал петли и стремился зайти в хвост врагу. Один «стервятник» задымил и пошел штопором вниз – за ним потянулся черный хвост дыма. Ребята закричали: «Так его, мерзавца!» И даже захлопали в ладоши.
«Ястребок» ринулся на другого врага прямо в лоб, но тот скользнул вниз и ушел в сторону, а в это время из-за облаков вынырнул третий «мессершмитт» и длинной пулеметной очередью ударил в хвост Яку. Самолет задымил и пошел на снижение. Он летел к земле так круто и с такой большой скоростью, что, казалось, уже не спланирует и врежется в землю. «Но что же летчик не выбрасывается с парашютом?.. – беспокоились мы. – Может, убит…» Нет, вот самолет выравнивается, планирует… Наверно, думаем, сядет в рожь. А рожь-то сухая, спелая. Загорится. Смотрим, шасси́ почти задевают за колосья, но самолет минует ниву и садится на картофельное поле: подпрыгивает, качается из стороны в сторону и бороздит, пылит землю. Ох, как бы не перевернулся! Я тут же крикнул двум автоматчикам: «А ну, бегом к самолету!»
Но нас опередил всадник на белом коне. Он проезжал недалеко от места приземления самолета. Смотрю в бинокль: спрыгнул с коня и – к самолету, от которого валил черный дым; появились язычки пламени. Владимиров вскочил на крыло и, ухватив летчика под мышки, вытащил его из самолета. В это время «мессершмитт» снизился и, сделав над «ястребком» круг, дал пулеметную очередь. В бинокль я заметил, как пули пробежали по картофельному полю и запылили. Видно, немец бил из крупнокалиберного. Владимиров схватил летчика в охапку и потащил его в сторону, к большой яме, из которой местные жители добывали песок. В горящем самолете стали рваться боеприпасы. Как бы, думаю, не сразило ребят осколками… Потеряв из виду своих бойцов, я нервничал: где они там пропали?.. А Владимиров вот-вот уже у ямы… Еще бы один шаг – и он в укрытии. «Мессер» делает круг и бьет пулеметной очередью. Владимиров с летчиком повалились в яму…
«Эх, думаю, не успели мои ребята!..»
После этого немецкий летчик решил расправиться и с белым конем, который ожидал своего хозяина у кустика. Сделав над ним круг, летчик дал очередь из пулемета. Летчик не заметил во ржи двух наших автоматчиков. Они ударили по «мессеру» бронебойно-зажигательными, он врезался в землю и взорвался. А ваш белый конь помчался по дороге…
Дуванов помолчал, а потом добавил:
– Вот и вся история…
Я поехал в медсанбат. В саду под яблонями стояли длинные палатки с целлулоидными окошками.
Около палатки я встретился с командиром медсанбата врачом Александровым.
– Наверно, за своим помощником приехали? – спросил он.
– Да. Ну как он?
– Герой. Летчика спас и первую помощь ему оказал. Но сам ранен.
Мы зашли в палатку. В ней рядами лежали на носилках раненые после операций. В углу, слева, мы увидели смуглого молодого летчика с забинтованной головой. Около него сидел Миша Владимиров. У него была забинтована шея. Как только мы вошли, Владимиров встал и, будто в чем-то винясь передо мной, доложил: