Вынужденная посадка

– Кто он?

– Омулев Алексей Данилович. Был пилотом вертолёта. Разбился, обгорел…

– Он здесь?

– Нет. Подался в родные места. Зеленодольск, это в Казанской области.

– А на очереди кто?

– Женщина. Тоже после травмы, несовместимой с жизнью.

Парк был как парк – с деревьями, кустами, шорохами, звоном птиц, контрастом солнечных пятен среди зелёной тени. Один раз дорожку перебежала лиса. Сев на дощатую скамью, я привлёк внимание рыжих белок. Они совсем не боялись. Бегали вокруг, сидели, цокали, рассматривали меня. Эх, угостить нечем… Две так разыгрались, что с разбегу друг за другом взлетели по моей штанине, затем по рукаву, и исчезли. Я обернулся. Сзади торчала еловая лапа, она ещё покачивалась.

Пробежала с весёлым шумом стайка мальчишек и девчонок, примерно восьмилетних. Они кидали друг в друга шишками. Одна прилетела мне в плечо.

– Извините, сударь! – крикнул, пробегая, мальчишка. – Не в вас целился.

Я, улыбаясь, помахал рукой…

До приятной усталости набродился по дорожкам, дыша сменяющимися лесными запахами: в березняке один, в дубовой роще другой, в ельнике третий… Дорожки, наконец, вывели к аллее, в далёкой перспективе которой возвышалась главная башня Института – массивный параболоид тёмно-синего стекла, тонко располосованный серебристыми перекрытиями этажей. Между ними поверхность была заплетена негустой серебряной паутиной, извивающейся прихотливыми узорами. Изнутри это и воспринималось как оконные переплёты.

Параболическая верхушка дрогнула и плавно разошлась тёмносиними лепестками. Видимо, там был солярий. Кто-то решил позагорать… Я прошёл аллею, пересёк площадку с аэромобилями и вошёл в здание.

Пообедал, выкинул посуду в проглот и потянулся к клавиатуре компьютера. Клавиатура за сто лет мало изменилась. Самая консервативная часть… Интересно: что сейчас в компьютерах? Но ещё интереснее другое: а что сейчас в мире-то делается? И я переключил монитор на видеоприёмник.

Экраном монитора являлась вся зеленовато-льдистая стена напротив кровати. Я запустил развёртку. На экране сменялись, иногда в ураганном темпе, разнообразные сцены и сюжеты. Звучала то речь, то музыка. Тесновато было в эфире, приходилось пользоваться отстройкой. Наконец, внимание остановила одна картина – своим бросившимся в глаза простором. Зеленеющее поле до самого горизонта, а выше – необъятное безоблачное небо. Полевой дорогой быстро и весело шагали двое юношей и три девушки. Лица были приятные. В одежде я не заметил ничего необычного – примерно как и сто лет назад. Сарафанчики, топики, футболки, шорты. Правда, в расцветке не было безвкусных сочетаний и безрадостных тонов… Парни везли тележку, на которой стоял какой-то хитрый прибор, весь утыканный антеннами и изогнутыми решётками. Молодёжь на ходу, размахивая руками, спорила о неизвестных мне антарктах. Кадр повернулся, и я увидел, куда они идут – впереди протянулась группа белых и красных домиков, возле которых возвышалась ажурная башня с вогнутой «тарелкой», а правее медленно и бесшумно садился огромный летательный аппарат. Передача закончилась, на секунду вспыхнул искрящийся фон, и появилась бледноликая, но яркая синеглазая брюнетка, вся на контрастах – ведущая новостей. Вот нашли же такую: удлинённое лицо, синие глазища, длинные брови, слегка отогнутые к вискам, крупный алый рот. Чистый холодноватый голос… Новости были, в основном, понятны. Руководители государств принимали послов, обменивались визитами, выступали в парламентах. Россию обычно представлял высокий, спортивно сложенный человек лет тридцати-сорока, которого дикторы называли Александром Петровичем. Строились города, мчались прозрачные монорельсовые составы, летели большие самолёты и маленькие аэромобили. Плыли теплоходы и парусники. В театрах открывались премьеры. На стадионах шли соревнования…

Что удивительно – не было сообщений из горячих точек. Может, и самих этих точек не существовало?

И много места в новостях занимал космос. На экране мелькали лица космонавтов, корабли и орбитальные станции, фигуры в скафандрах (белого цвета, в основном), звёздное небо, виды Луны, Марса, спутников Юпитера, Сатурна… Луна была покрыта базами и научными посёлками, Марс – тоже. Венера упоминалась не так часто, по причине, видимо, её негостеприимности.

…В коридоре послышались шаги. Донёсся Сашин голос:

– А присоседим его к Лемарку. Дом как раз свободный.

Загадочная фраза. Кто, что – лемарк, Лемарк…

Я не закрывал дверь. Но все равно раздался мелодичный звон: просили разрешения войти. Я нажал зелёную кнопку.

После традиционных вопросов о самочувствии и полуминутного обследования биотестером – это был тот приборчик, которым Новицкий пользовался и в самый первый день – профессор сказал:

– Ну вот, дорогой мой, начинаем потихоньку снимать блокировку. Начнёте вспоминать… Родных, друзей, увлечения, навыки… Имейте в виду, воспоминания могут оказаться и грустными. И даже более того.

– Знаю, – вздохнул я. – Предупреждён.

Первым делом стало ясно, почему так тревожил номер комнаты. Восемьдесят первый, тысяча девятьсот – это же год рождения Инны!

Инна…

Горьковатый ветерок пролетел в душе. Предчувствие страшного и непоправимого.

…Я вышел из «Волги», закрыл дверцу. Хотел войти в здание, но не успел повернуться. Сокрушительный двойной удар в корпус – и взметнулся асфальт, ударил по лицу… Я понял, что земная жизнь кончилась, а загробной всё-таки не существует, и теперь нам с Инной не увидеться. Хоть мертва она, хоть каким-то чудом жива.

И тут… вспыхнуло перед глазами знакомое прекрасное лицо. Это была не Инна. О её имени я мог только догадываться. Она всегда являлась во сне, когда мне было плохо. Или очень плохо. И в тот миг что-то сказала. И я, кажется, ответил.

Но вот я пришёл, ожил, я здесь. А Инна…

…Жмурься не жмурься, мотай не мотай головой – не отогнать вид того страшного фотоснимка. Я слонялся по этажам и коридорам, выходил в парк, возвращался в комнату. Но можно ли убежать от себя?

Пришёл Новицкий. Пристально глянул тёмными глазами:

– Что, мой друг, тяжело? Постойте-ка.

Вынул из кармана халата небольшую трубочку – с полпальца. Приставил сбоку мне к шее – показалось, что несильно обожгло.

– Кто ушёл, того не вернуть… Держитесь. Не возражаете, вместе поужинаем?

Мы долго сидели в полумраке, и профессор негромко рассказывал об институте, о своих исследованиях, о Саше, у которого на спутнике Нептуна погиб отец.

– Ложитесь спать. Утро вечера мудренее. Спать будете крепко.

И ушёл. Мне действительно очень-очень захотелось спать…

Назавтра уже не так мучительно и неотвязно думалось о дочери, зверски убитой на Кавказе. Вспомнилось, что отомстил за неё. Хотя, конечно, и не вернул этим… Вспомнилось, что был в генеральском звании и служил добру, уничтожая зло. А раньше жил в Вологде. До Вологды – в Екатеринбурге, который назывался Свердловск. Писал программы. Ремонтировал и настраивал компьютеры и то, что им предшествовало.

Инна возникала перед внутренним взором то первоклассницей, то юной девушкой, то маленьким малышом в трикотажных колготках и фланелевой кофточке. Вспомнилось, как ещё в девяносто девятом году трижды чуть не потерял её, а сам в это время был далеко.

Настал день выписки. Или как это называлось по-нынешнему. Я позавтракал, сжевал зубник и отправился вниз, к докторам.

Мы обменялись приветствиями. Профессор пригласил в небольшую дверь:

– Зайдёмте-ка, юноша. На прощанье дадим вам небольшое напутствие. Садитесь в кресло. Наденьте этот шлем.

Я надел шлем с проводами. Профессор сел к небольшому пульту. Саша стоял в дверном проёме, прислонившись к косяку, и ободряюще улыбался.

Напутствие длилось недолго. В висках начало покалывать. Профессор прошёлся пальцами по клавиатуре, проследил за сменой разноцветных огоньков на дисплее, щёлкнул выключателем и встал.