Научу тебя плохому

Зачем меня целовать? Да и кому? Ему?

Такие, как Марк в мышах серых обычно заинтересованности не имеют, я точно знаю, еще со школы помню. Я в старших классах вороной белой была не только потому, что сирота на иждивении у тетки и ее мужа, а просто потому, что в принципе не соответствую нынешним, так сказать, стандартам. Я всегда знала, что не королева красоты. Ничего выдающегося во мне нет и не было. Что там всегда парней интересовало? Ноги, зад да сиськи. А я… Ну я в общем-то ни по одному из параметров не подходила.

Меня это не смущало и не расстраивало, мне было комфортно. Меня не замечали почти, иногда только дергали, чисто постебать, но это редко было. И на фоне «милого» дома школа вообще раем казалась. Там я мало кого интересовала, зато дома…

Нет, не хочу даже вспоминать.

Я теперь только одного не понимаю, как мне дальше быть? Марк чего-то странное говорил, совершенно нелогичное, что его не тронут, что не посмеют. И с чего он только это взял, если в принципе даже не знает, о какой угрозе идет речь?

И я, конечно, хотела бы ему верить, очень хотела бы. Нет, не потому что в таком случае я могла бы попросить его защиты, конечно, же нет, да и с чего бы, пусть даже он сам предложил. Нет. Просто в таком случае мне бы не пришлось переживать за него, я бы не стала причиной грозящих ему проблем.

Пока размышляю о причинах и следствиях, с кухни доносится оглушительный грохот, а следом глухой, но вполне различимый «великий и могучий» в так сказать, гоблинском переводе, проще говоря, родной русский мат. И так красиво звучит, складненько, не пошло. Я даже умудряюсь заслушаться. Надо же уметь так красиво ругаться. Судя по звукам, уронил Марк что-то тяжелое, сковородку, наверное, а может и не одну.

Мои губы как-то сами растягиваются в улыбке, становится смешно ровно до тех пор, пока перед глазами вновь не встает картина из недавнего прошлого. А потому я даже не пытаюсь выходить из своей комнаты, минутный порыв пойти и проверить что да как, испаряется не успев закрепиться в мыслях.

Вздохнув, отхожу от двери, подхожу к кровати, на которой лежит аккуратно сложенный мною спортивный костюм. И снова становится как-то чертовски неудобно, чувство отвращения к самой себе возрастает в геометрической прогрессии. Костюм опять же не мой, как и вещи, сейчас лежащие на заднем сидении машины Марка. Это как я, должно быть, убого выгляжу, что он решил меня приодеть. Нет, говорил он складно, конечно, но ведь сам факт. И отвез он меня туда сразу после странной ситуации на складе. А ведь и правда, до встречи с этим…как его, Господи… Темычем, Марк меня везти никуда не собирался, а тут…

Какова вероятность, что ему просто стало стыдно?

Еся, боже, о чем ты вообще думаешь?

Снимаю с себя уличные вещи, быстро переодеваюсь в домашнее и не к месту вспоминаю о своих вещах, конкретно о тех, что вчера были заброшены в машинку.

Тихо выныриваю из своей комнаты и на носочках крадусь к ванной. Прохожу внутрь, включаю свет, прикрываю за собой дверь. Первым делом подхожу к машинке. Дверца открыта, внутри пусто, вокруг ни намека на мою одежду. Рядом в сушилке тоже ничего. Так ничего и не отыскав, решаю позже спросить у Марка. А пока включаю воду и мою руки, все же стоило сделать это сразу после прихода.

Как только возвращаюсь в спальню, беру телефон, на автомате открываю чат, тщетно надеясь увидеть хотя бы коротенькое сообщение. И нет, ни коротенького, ни длинного.

Вздохнув, сажусь на кровать. Даже думать не хочу о том, что с моим единственным, пусть и виртуальным другом, что-то случилось.

Надеюсь, что он просто решил таким вот — не слишком красивым способом — завершить наше с ним странное общение, пусть и не было предпосылок, во всяком случае мне так казалось.

Некоторое время просто сижу, устремив взгляд куда-то в пустоту, и чуть ли не подпрыгиваю на месте от очередного грохота, раздавшегося из кухни. На этот раз, похоже, что-то все-таки разбилось.

Вздыхаю, понимая, что отсидеться не получится, иначе Марк просто разрушит собственную кухню. Видно, психоз пока не отпустил. Убираю телефон в карман, встаю с кровати, выхожу из комнаты и иду прямо на кухню. Быстро, решительно, не позволяя себе передумать.

Марка застаю сидящим на корточках и собирающим осколки. Он меня не замечает, а я цепляюсь взглядом за его окровавленную правую руку.

— Что… что произошло? — молодец, Еся, премия за самый тупой вопрос вечера твоя по праву.

Марк дергается, явно не ожидая меня увидеть, поворачивает голову и встает с корточек.

— Ничего, нормально все, ты почему не отдыхаешь? — произносит в своей привычно, немного высокомерной манере.

— Я вижу, как нормально.

Подхожу к нему, хватаю окровавленную руку, на мой, далеко от профессионального взгляд, порез не слишком глубокий, но кровь продолжает идти, капая на пол.

— Надо промыть и обработать, — произношу, не отрывая взгляда от пострадавшей ладони, правда, спустя секунду Марк вырывает ее из моей руки.

— Обработаю, это все? — спрашивает грубо.

Да что с ним не так?

— Нет не все, где у тебя бинт и… не знаю, йод, зеленка?

— Еся, мне не пять лет, я вполне способен справится с царапиной сам.

— Господи, да просто скажи где! — рявкаю, сама от себя такой смелости не ожидая.

Оказывается, я тоже не люблю, когда со мной спорят. Это действительно бесит.

— Еся…

— Ой все, иди мой руку, я сейчас, — разворачиваюсь и пулей вылетаю из кухни. Стремительно направляюсь в ванную, предполагая, что нужные мне предметы найду именно там. Во всяком случая я бы хранила их там.

К моей огромной радости, я действительно нахожу упаковку с бинтами в шкафчике над раковиной, йода и зеленки там не оказывается, зато есть перекись. Хватаю все это добро и мчусь обратно.

— Давай сюда руку, — откладываю перекись на столешницу рядом с мойкой, открываю упаковку с бинтами, вытаскиваю один моток, начинаю его разматывать.

— Еся, прекрати строить из себя мамочку.

— Я никого из себя не строй, руку давай, говорю, — повторяю, чувствуя, как начинаю раздражаться.

Демонстративно громко вздохнув и промокнув руку кухонным полотенцем, Марк протягивает мне ладонь. Я беру бутылек с перекисью, заливаю ею рану на ладони парня. Он не шевелится, только молча наблюдает, как я, достаточно размотав бинт, начинаю обматывать им пострадавшую ладонь.

— Больно? — поднимаю на него глаза.

— А что, если да, поцелуешь? — спрашивает ехидно, и мне обидно так становится. Я же не просто так спрашиваю, не праздного любопытства ради.

Ничего не говорю, молча тянусь к подставке для ножей, беру один и, сделав небольшой разрез, отрываю не пригодившуюся часть мотка и фиксирую конец.

— Ладно, готово, — убираю оставшийся кусок обратно в упаковку.

— Есь, ты обиделась что ли? — Марк выхватывает у меня из рук бинты, отбрасывает их в сторону, и схватив меня за запястье, резко тянет на себя, пригвождая к своей твердой груди. Раненную руку опускает мне на талию, таким образом не позволяя отстраниться.

Я молчу, только ладонями упираюсь. Мне неприятно, конечно. Вот как с ним нормально разговаривать, если он то и дело рычит, да грубит?

— Отпусти меня, пожалуйста.

Кто бы меня послушал, да?

Наперекор моим словам Марк резко подхватывает меня и сажает на столешницу, да делает это так быстро и ловко, что я в общем-то даже понять ничего не успеваю.

— Ты дурак что ли, ну рука же, — бросаю взгляд на его перебинтованную руку, благо, крови нет.

— Я умный, — произносит с едва заметной улыбкой на губах. Сам подходит ближе, вклиниваясь меж моих ног.

— Марк.

— Тшшш, не бойся, я же ничего не делаю, — он поднимает руку, проводит ладонью по моей щеке, заводит за ухо выбившуюся прядь волос. — Еська, что мне с тобой делать, а?

— Не нужно со мной ничего делать, — вздыхаю, смотрю ему прямо в глаза.

— Не расскажешь, что с тобой произошло? Кого ты испугалась, Есь? Ты ведь кого-то увидела, да?