Страница 80 из 276
Как ни странно, некролог был проиллюстрирован не фотографией трагически погибшего С. А. Есенина, а самого его автора.
Своё последнее стихотворение «До свиданья, друг мой, до свидания…» Есенин записал собственной кровью. Когда в гостиничном номере в чернильнице засохли чернила, ему пришлось избрать такой экзотический способ — получилось, извините, стильно и глубоко символично. Оно было адресовано поэту Вольфу Эрлиху, по слухам — сотруднику ОГПУ, почему-то ему, а не действительно близкому другу Анатолию Мариенгофу:
Правда, была ещё одна, альтернативная версия посвящения, касающаяся того, что, возможно, поэт обращается к другому своему близкому товарищу — Алексею Ганину, убеждённому антисемиту и автору скандального манифеста «Мир и свободный труд — народам», где главными врагами русского народа объявляются «большевистские жиды-комиссары», главе «Ордена русских фашистов» — организации, которая была придумана ОГПУ для фабрикации очередного уголовного дела по экстремистской статье.
По окончании следствия секретарь Президиума ВЦИК СССР А. С. Енукидзе 27 марта 1925 года докладывал: «Находя, что в силу некоторых обстоятельств передать дело для гласного разбирательства в суд невозможно, — полагал бы: Войти с ходатайством в Президиум ВЦИК СССР о вынесении по делу Ганина А. А. внесудебного приговора». Отказ от публичного процесса был вызван тем, что двое из проходивших по «фашистскому делу» обвиняемых, находясь в заключении, сошли с ума. Да и сам «глава ордена» к концу следствия был в таком состоянии, что пришлось в отношении него провести судебно-психиатрическую экспертизу, показавшую его абсолютную невменяемость, а это означало, что в соответствии с процессуальным законом он не мог нести ответственность, даже если его вина в уголовном преступлении установлена, как не способный отвечать в уголовном порядке за свои действия… но не в этом случае. Поэт был расстрелян во внесудебном порядке за контрреволюционную деятельность в соответствии с постановлением Президиума ВЦИК СССР от 30 марта 1925 года. Вместе с ним были казнены поэты Николай и Пётр Чекрыгины, 22 и 23 лет, поэт и художник Виктор Дворяшин, 27 лет, и поэт Владимир Галанов, 29 лет. Глубоковского и Александровича-Потеряхина приговорили к 10 годам содержания в СЛОН. Судьба остальных обвиняемых по делу осталась неизвестной.
За несколько месяцев до своей гибели Алексей Ганин написал:
Спасти страдающего хроническим алкоголизмом Сергея Есенина попытался полпред СССР во Франции
Х. Г. Раковский — бывший председатель СНК и народный комиссар иностранных дел Украинской республики в 1919–1923 годах. 25 октября 1925 года Христиан Георгиевич специально обращался к Ф. Э. Дзержинскому с письмом:
«Дорогой Феликс Эдмундович! Прошу Вас оказать нам содействие — Веронскому и мне, — чтобы спасти жизнь известного поэта Есенина — несомненно самого талантливого в нашем Союзе. Он находится в очень развитой стадии туберкулёза (захвачены и оба лёгкие, температура по вечерам и пр.). Найти, куда его послать на лечение, нетрудно. Ему уже предоставлено было место в Надеждинском санаториуме под Москвой, но несчастье в том, что он, к несчастью его хулиганского характера и пьянства, не поддаётся никакому врачебному воздействию. Мы решили, что единственное ещё остаётся средство заставить его лечиться — это Вы. Пригласите его к себе, проворите хорошо и отправьте вместе с ним в санаториум товарища из ГПУ, который не давал бы ему пьянствовать… Жаль парня, жаль его таланта, молодости…»
На копии письма есть резолюция — поручение председателя ОГПУ своему секретарю, помощнику управляющего делами ВЧК — ОГПУ В. Д. Гереону: «т. Гереону. М. б., Вы могли бы заняться?» Майор госбезопасности Гереон поручение не выполнил — по докладам оперативники не смогли разыскать Есенина.
Внешне Владимир Маяковский довольно спокойно реагировал на трагическое известие, отозвался о смерти Сергея Есенина весьма неоднозначной эпитафией[81]:
Это стихотворение, борясь против «есенинщины», Владимир Владимирович будет читать практически на каждой своей встрече с читателями, в том числе и на последней — в Плехановском институте.
Однако немного позднее он напишет о трагически погибшем товарище действительно проникновенные строки, наполненные глубоким чувством личной утраты:
Подробный анализ этого стихотворения есть в программной статье В. В. Маяковского «Как делать стихи?», в которой он писал: «Вырванное из сложной социальной и психологической обстановки самоубийство… угнетает фальшивостью» (Маяковский В. В. Полн. собр. соч. Т. 13).
При всех различиях в жизненных подходах, самом стиле и ритме существования он не мог не соизмерять с собой этот последний есенинский публичный выход к рампе. Хотя такие настроения очевидно были у него ещё в 1915 году, например в поэме «Флейта-позвоночник»:
Маяковский видел, как тысячи людей прощаются со своим кумиром — трагедия искренняя, в чём-то даже истеричная. Были ещё одни похороны, которые Маяковский, по всей видимости, тоже «примерил для себя», — они состоялись в ноябре 1922 года в Париже. Поэт участвовал в многолюдной траурной процессии, когда Франция прощалась с Марселем Прустом.
Могила Есенина на Ваганьковском кладбище становится местом поклонения, добровольный уход из жизни среди некоторых эксцентричных поклонников «московского, озорного гуляки» становится чем-то вроде обязательного ритуала. 3 декабря 1926 года здесь застрелилась из короткоствольного револьвера типа «бульдог» ЕА. Бениславская — сотрудница Московской ВЧК, в последние годы работавшая литературным агентом и секретарём Есенина. Галина оставила предсмертную записку, написанную на папиросной коробке: «Самоубилась здесь, хотя и знаю, что после этого ещё больше собак будут вешать на Есенина… Но и ему, и мне это всё равно. В этой могиле для меня всё самое дорогое…»
81
Некоторые биографы В. Маяковского пишут о том, как первую в своей жизни попытку самоубийства пыталась совершить юная Лили Брик, которая, в очередной раз испытывая страдания от несчастной любви к гимназическому учителю, приняла цианистый калий в порошке, который хранился у неё в ящике письменного стола. Её бдительная мать, которая периодически подвергала перлюстрации дневник и переписку старшей дочери, вовремя заменила яд на пищевую соду. Употребив порошок и не почувствовав ничего, кроме удивления, Лили спокойно отправилась на занятия в гимназию. Так же спокойно, только в 1918 году, Маяковский прореагировал на известие о том, что его возлюбленная, талантливая поэтесса и художник Антонина Гумилина, покончила собой в состоянии наркотического опьянения.