Страница 247 из 276
В Германии в начале прошлого века также развивались «авторские» законы, которые, кстати сказать, продолжают действовать и сегодня, например Закон об издательском праве 19 июня 1901 года и Закон от 9 января 1907 года об авторском праве на произведения изобразительного искусства и фотографии.
Однако условная европейская правовая модель, как уже говорилось, давала сбой в том случае, когда договорные отношения устанавливались между автором произведения и его издателем, не имевшим иного гражданства, кроме российского, особенно при том условии, что сами эти авторские права уже были национализированы Советской властью. Впрочем, как и во все сложные периоды отечественной истории, русские эмигранты нашли выход из создавшегося положения в формировании оригинальной юридической конструкции, которую смело можно было бы отнести к категории правовых обычаев.
Так, Зиновий Гржебин, издавая собрание сочинений Николая Лескова в Берлине, выплатил значительную сумму формальному владельцу авторских прав, к тому времени принадлежавших РСФСР, издателю И. Д. Сытину, хотя мог бы этого и не делать вовсе. Обратись И. Д. Сытин с исковыми требованиями в немецкий суд — он бы точно проиграл.
Несколько иной была ситуация в югославской юриспруденции. В 1930 году в королевстве был принят новый закон об авторском праве, который был опубликован и активно обсуждался в эмигрантской прессе.
Известные писатели М. А. Алданов, И. А. Бунин, З. Н. Гиппиус, Б. К. Зайцев, А. И. Куприн, Д. С. Мережковский, П. П. Муратов, М. А. Осоргин, А. М. Ремизов, Н. А. Тэффи, В. Ф. Ходасевич, И. С. Шмелёв, А. А. Яблоновский решились на демарш, выступив с открытым письмом против негативной ситуации, которая, по их мнению, сложилась в области издания произведений эмигрантов после его введения.
Вряд ли такой протест мог остаться незамеченным для югославской юстиции, но я не думаю, что русские литераторы, даже очень знаменитые, имели на него моральное право. В основу нового закона в применении к иностранным авторам был положен так называемый «принцип взаимности», являвшийся основополагающим для международного права: именно на нём обычно строятся межгосударственные отношения. Он, как известно, предполагает, что данное государство обеспечивает иностранным гражданам на своей территории тот же объём правовой охраны, какой их страна предоставляет гражданам данного государства, попросту говоря: «ты — мне, я — тебе…» В случае с писателями-эмигрантами из России принцип взаимности был неприменим из-за проблем с гражданством правообладателей, а РСФСР от любого обсуждения проблем авторского права за границей благоразумно уклонялась. Фактически новый авторский закон Югославии неожиданно лишил их возможности отстаивать своё исключительное право и, в частности, требовать, чтобы издание написанных ими произведений (в том числе в переводе) осуществлялось на основании соответствующего договора с выплатой гонорара. В письме подчёркивалось, что ничего подобного не было «ни в одной европейской стране (не исключая и стран, не связанных законом)». Однако в действительности, как уже отмечалось, тот «режим наибольшего благоприятствования», которым русские литераторы, обосновавшиеся в Европе, пользовались, был не правилом, а всего лишь исключением из правила.
Неудивительно, что отсутствие формального авторского закона в такой специфической среде творческих людей с не самой лёгкой судьбой было оперативно замещено наличием неформальных коммуникаций, которые эта среда сама для себя каким-то непостижимым образом установила. Так, по мнению одного из самых популярных фельетонистов эмигрантской прессы А. А. Яблоновского (Снадзского), едва ли не самой характерной чертой издательского «быта» послереволюционного периода было снисходительное отношение как к самим людям творческого труда, так и к их материальным запросам. В статье
«Дела литературные», которая была напечатана в газете В. Л. Бурцева «Общее дело», он писал: «…во всей России (как прежней, так и нынешней) я не знаю ни одного вида труда, который до такой степени был бы не защищён, как труд писательский. Дело не только в том, что писатель был едва терпим на русском книжном рынке. (…) Но самое понятие о литературном труде и авторском праве у нас всегда отливало всеми цветами воровской радуги!»
Насколько справедливо такое утверждение — разговор особый, но, по общему мнению, российский Закон об авторском праве 1911 года когда-то был основан на самых передовых для начала прошлого века принципах охраны литературных и художественных произведений, равнялся на лучшие европейские образцы юридической мысли и по многим своим принципиальным позициям несомненно был и совершеннее, и гармоничнее «зарубежных аналогов». Кстати, довольно скоро русские учёные-правоведы сумели воссоздать полноценную систему юридического образования по типу существовавшей в Российской империи. В Праге в мае 1922 года правлением Союза Русских академических обществ был открыт Русский юридический факультет, получивший статус частного учебного заведения, обучение в котором было платным (60 крон за полугодие). При этом часть финансовых средств на содержание факультета предоставлялась из государственного бюджета. Обучение студентов осуществлялось по программам российских университетов: в частности, студентам преподавались различные отрасли русского права в том состоянии, в котором оно находилось до революции 1917 года, а также право Советской России (!), римское право, история русского права, государственное право, международное право, история России, история экономических учений, логика, психология, экономическая география, иностранные языки, в том числе чешский язык. Первым деканом факультета долгое время являлся кадет П. И. Новгородцев — бывший профессор Московского университета.
Практически через год на базе Высших экономикоюридических курсов в Харбине открылся Русский юридический факультет, деканом которого стал профессор Н. В. Устрялов. Финансирование этого частного учебного заведения также осуществлялось из различных источников: в первые два года — за счёт самих студентов, плативших за своё обучение, а с осени 1924 года материальную помощь факультету оказывала советская администрация КВЖД.
Как и Русский юридический факультет в Праге, Харбинский в своей деятельности руководствовался Университетским уставом Российской империи 1884 года, поэтому программа обучения предусматривала изучение студентами русского гражданского права и судопроизводства, русского уголовного, торгового, римского, государственного, административного, церковного права. В дополнение к перечисленным в уставе дисциплинам студенты-правоведы должны были с 1923 года изучать различные отрасли китайского права, а с 1924 года было введено преподавание советского права. (Томсинов В. А. Правовая мысль русской послереволюционной эмиграции «Законодательство». 2001. № 12. С. 80–83. 2002. № 1. 86–90. № 2. С. 88–91).
Эти юридические факультеты были самыми крупными из научных и учебных учреждений, созданных в эмиграции, представляя собой уникальное явление — воспроизведённую за пределами России модель дореволюционного российского университета.
В качестве примера того, что русские учёные-юристы в изгнании были не только в курсе новелл законодательства СССР, но и довольно объективно оценивали состояние советского судопроизводства, правоприменительной практики, как и качество постановленных судебных решений и приговоров, можно привести составленный профессорами Русского юридического факультета в Праге Н. Н. Алексеевым, С. В. Завадским, А. В. Макленцовым и Н. С. Тимашевским сборник статей «Право Советской России», более чем объективный по своему содержанию.
Таким образом, процесс взаимодействия литераторов-эмигрантов и их издателей строился на базе русского гражданского права, то есть юридической конструкции, привычной и понятной для его участников. Во всяком случае, специалистов в этой отрасли, как мы видим, было вполне достаточно.
Не располагая собственным законом об авторском праве, русские издательства тем не менее продолжали печатать книги и периодические издания на родном языке, оформляя для этого коммерческие договоры с авторами произведений и выплачивая им положенные гонорары.