Страница 246 из 276
Заявление о carte d' identite' подавалось на специальном бесплатном бланке, выдаваемом в префектуре. В нём эмигрант указывал в том числе фамилию и адреса двух французских граждан, которые в случае надобности могли дать справку о просителе. К прошению прилагались копия паспорта, с которым иностранец прибыл во Францию (с визой французского консула), 4 фото, удостоверение о месте жительства (certificat de domicile), заверенное комиссаром полиции, и квитанция об уплате госпошлины.
Правда, иногда процедура получения этого документа отнимала немало времени. Наталья Кодрянская — подруга и биограф А. М. Ремизова — приводит такой эпизод: «„Мастер слова и живописец образов“, символист Алексей Ремизов в 1923 году переехал из Берлина в Париж. Когда ему потребовалось продлить удостоверение беженца в местной префектуре, то выяснилось, что ожидание приёма может занять не один день, — желающих было много. На встрече с чиновниками Алексей Михайлович решил выглядеть соответствующе: надел высокую суконную шапку с мехом, калоши на несколько размеров больше, поверх пальто закутался в красную женскую шаль, перевязав её по-бабьи: крестом на груди. Продрогшая очередь в присутствии при его появлении расступилась, но не экзотический внешний вид посетителя решил дело — в парижских префектурах и генералов в исподнем видали, — а текст прошения, исполненный с каллиграфической роскошью. Ремизов, который отличался беззаветной любовью к письму с излишествами, оказался на приёме у чиновника, одержимого тем же недугом — страстью к каллиграфии. Искомое удостоверение было оформлено немедленно и без всякой очереди» (Кодрянская Н. В. Алексей Ремизов. Париж: Б.и., 1959).
Однако сертификат не был единственным документом, подтверждающим личность и права беженца. Французская Республика стала первой европейской страной, разработавшей собственную систему удостоверяющих документов. Ещё в 1917 году Министерство внутренних дел Франции утвердило форму удостоверения личности иностранца (Carte de Sejour), которое за период с 1917 по 1920 год смогли получить почти 1,5 миллиона эмигрантов. Формально введение этого нового документа было предназначено для контроля за иностранной рабочей силой, обеспечения правового статуса иммигрантов как иностранных граждан и обеспечение собираемости специального налога за получение документа.
В Германии ситуация осложнялась тем, что министерство внутренних дел в распоряжении от 20 июля 1922 года в качестве обязательного условия для проживания русских эмигрантов на территории страны потребовало от них предоставления национального русского паспорта, выданного в РСФСР. И только в тех случаях, когда проситель мог «достоверно доказать» невозможность получения им советского паспорта или же невозможность «по особым причинам» обратиться к советским властям, он реально признавался беженцем и мог рассчитывать на получение паспорта Лиги Наций.
Действие паспортов Лиги Наций на территории Германии было введено другим циркуляром МВД от 27 сентября 1923 года. Основные положения этого документа в целом соответствовали представлениям русских юристов о том, кто имеет право на получение нансеновского паспорта.
В виде общего правила таким правом наделялись те русские беженцы, которые происходили из РСФСР, Украины, Белоруссии или Закавказья и которые или бежали оттуда вследствие политического или экономического положения, или по тем же основаниям не могли туда вернуться. Но в то же время лица, происходившие из Финляндии, Эстонии, Латвии, Польши, Западной Украины, Бессарабии и Турецкой Армении, не получали таких прав. Вводились ограничительные требования и для тех, кто таким правом всё-таки был наделён: состояние в русском подданстве до 1 августа 1914 года, потеря прав русского подданства на основании советских декретов, отсутствие подданства или паспортов других государств, прибытие в Германию до момента признания ею Советской России, то есть до 6 мая 1921 года. Последнее требование существенно ограничивало круг беженцев, имевших право на получение паспорта Лиги Наций, поскольку мало кому удалось прибыть в Германию, не прожив какое-то время в Турции или Балканских странах. Немногие смогли обойтись и без паспортов других государств. Очень часто, особенно в Крыму и Константинополе, чтобы получить возможность скорейшего и беспрепятственного выезда в Европу, русские беженцы, имевшие деньги, покупали иностранные, в большинстве случаев поддельные паспорта.
Конечно, при таком юридическом сумбуре впору было бы говорить о правовой незащищённости русских литераторов в эмиграции. С падением Временного правительства нормы авторского законодательства Российской империи утратили юридическую силу, а за границей они если и принимались во внимание, то только в качестве правового ориентира, не более того. В то же время в странах, давших приют писателям-эмигрантам, положения национальных авторских законодательств на эту категорию литераторов-иностранцев вообще не распространялись в силу отсутствия каких-либо законных оснований либо международных обязательств.
Исключение в данном случае составляли так называемые «оптанты», т. е. эмигранты, принимавшие гражданство страны пребывания. Поэтому если иностранные государства и предоставляли русским писателям правовую защиту на своих территориях, то, как указывает один из исследователей этого вопроса, делали это скорее из юридической любезности, а не на основе существовавшего законодательства. Единственное в ту пору многостороннее международное соглашение в области авторского права — Бернская конвенция об охране литературных и художественных произведений — также не могла предоставить авторам-эмигрантам юридическую защиту, так как ни Российская империя, ни тем более СССР не принимали в нём участия.
Тем не менее большинство покинувших родину литераторов почему-то были уверены в неизменности своих авторских прав. Поэтому с большой долей вероятности можно утверждать, что русская творческая интеллигенция в изгнании, по всей видимости, в силу гипертрофированного самомнения о своём исключительном общественном предназначении оперировала преимущественно устаревшими представлениями о масштабах и пределах своих авторских правомочий. Из-за инертности собственного юридического мышления они довольно плохо ориентировались в той совершенно новой и, в общем-то, не вполне благоприятной юридической реальности, тем более в чужой для многих из них языковой среде. Мечта о триумфальном возвращении «подлинной, не залапанной большевиками русской культуры» на историческую Родину сразу же после падения «кровавого режима», как обычно, сыграла с русскими интеллигентами, которые больше доверяли своим товарищам — выпускникам юридических факультетов Московского и Санкт-Петербургского университетов, чем местным юристам, — злую шутку. Сама же их попытка выстроить отношения с издателями на основе существовавшей в дореволюционной России модели изначально была утопией.
Для примера, французское авторское законодательство рассматриваемого периода шло по пути развития норм, касавшихся объектов интеллектуальной собственности, путём их обновления, при этом сохранялось следование традициям, сложившимся в предыдущих актах. В частности, Законом от 14 июля 1866 года был увеличен объём правомочий наследников автора и установлен узуфрукт[227] в пользу пережившего супруга, при этом срок действия исключительных прав в пользу наследников умершего автора был увеличен до 50 лет со дня его смерти.
В начале XX века французское (впрочем, как и российское) авторское право переживало период своего бурного развития: Закон от 11 марта 1902 года наделил понятие «творческое произведение» новым смыслом, отбросив привязки к достоинству и назначению результата творчества в связи с предоставлением ему правовой охраны. В Законе 1910 года были закреплены новые права авторов произведений искусства, среди которых — право на воспроизведение. Помимо этого, были разграничены права автора на его отчуждённое произведение и права приобретателя материального носителя, в котором произведение воплощено. Позднее был расширен круг авторских правомочий: Закон от 20 мая 1920 года предоставил охрану авторскому праву следования. Его субъектом мог быть не только сам автор, но и его правопреемник. Закон обеспечил право получения процента от суммы каждой последующей перепродажи произведения. Наследникам гарантировалось получение отчислений в течение 50 лет после смерти автора результата творчества. Важнейшим этапом в развитии общих положений авторского права Франции стало принятие в 1925 году закона, предоставлявшего правовую охрану произведению в силу факта его создания и вне зависимости от совершения каких-либо формальностей.
227
Узуфрукт — вещное право пользования чужим имуществом с правом присвоения доходов от него, но с условием сохранения его целостности, ценности и хозяйственного назначения. Пользователь в таком случае именуется узуфруктуарием, а право пользования — правом узуфруктуария (www.dic.academic.ru).