Страница 164 из 276
Л. Ю. Брик сообщала Иосифу Виссарионовичу:
«Дорогой товарищ Сталин,
После смерти поэта Маяковского все дела, связанные с изданием его стихов и увековечением его памяти, сосредоточились у меня.
У меня весь его архив, черновики, записные книжки, рукописи, все его вещи. Я редактирую его издания. Ко мне обращаются за материалами, сведениями, фотографиями.
Я делаю всё, что от меня зависит, для того, чтобы его стихи печатались, чтоб вещи сохранились и чтоб всё растущий интерес к Маяковскому был хоть сколько-нибудь удовлетворён.
А интерес к Маяковскому растёт с каждым годом.
Его стихи не только не устарели, но они сегодня абсолютно актуальны и являются сильнейшим революционным оружием.
Прошло почти шесть лет со дня смерти Маяковского, и он ещё никем не заменен и как был, так и остался крупнейшим поэтом революции. Но далеко не все это понимают. Скоро шесть лет со дня смерти, а Полное собрание сочинений вышло только наполовину, и то в количестве 10 ООО экземпляров.
Уже больше года ведутся разговоры об однотомнике. Материал давно сдан, а книга даже ещё не набрана.
Детские книги не переиздаются совсем.
Книг Маяковского в магазинах нет. Купить невозможно.
После смерти Маяковского в постановлении правительства было предложено организовать кабинет Маяковского при Комакадемии, где должны были быть сосредоточены все материалы и рукописи. До сих пор этого кабинета нет.
Материалы разбросаны. Часть находится в московском Литературном музее, который ими абсолютно не интересуется. Это видно хотя бы из того, что в бюллетене музея имя Маяковского почти не упоминается.
Года три тому назад райсовет Пролетарского района предложил мне восстановить последнюю квартиру Маяковского и при ней организовать районную библиотеку имени Маяковского.
Через некоторое время мне сообщили, что Московский Совет отказал в деньгах, а деньги требовались очень небольшие.
Домик маленький, деревянный, из четырёх квартир (Таганка, Гендриков переулок, 15). Одна квартира Маяковского. В остальных должна была разместиться библиотека. Немногочисленных жильцов райсовет брался расселить. Квартира была очень характерна для быта Маяковского. Простая, скромная, чистая.
Каждый день домик может оказаться снесённым. Вместо того, чтобы через пять лет жалеть об этом и по кусочкам собирать предметы быта и рабочей обстановки великого поэта революции, не лучше ли восстановить всё это, пока мы живы?
Благодарны же мы за ту чернильницу, за тот стол и стул, которые нам показывают в домике Лермонтова в Пятигорске.
Неоднократно поднимался разговор о переименовании Триумфальной площади в Москве и Надеждинской улицы в Ленинграде в площадь и улицу Маяковского, но и это не осуществлено.
Это основное. Не говоря о ряде мелких фактов, как, например: по распоряжению Наркомпроса из учебников по современной литературе на 1935 год выкинули поэмы „Владимир Ильич Ленин“ и „Хорошо!“. О них и не упоминается.
А. Родченко и Л. Брик во время поездки в Ленинград. ГММ
Всё это вместе взятое указывает на то, что наши учреждения не понимают огромного значения Маяковского — его агитационной роли, его революционной актуальности.
Недооценивают тот исключительный интерес, который имеется к нему у комсомольской и советской молодёжи.
Поэтому его так мало и медленно печатают, вместо того чтобы печатать его избранные стихи в сотнях тысяч экземпляров.
Поэтому не заботятся о том, чтобы — пока они не затеряны — собрать все относящиеся к нему материалы. Не думают о том, чтобы сохранить память о нём для подрастающего поколения.
Я одна не могу преодолеть эти бюрократические незаинтересованности и сопротивление — и после шести лет работы обращаюсь к Вам, так как не вижу иного способа реализовать огромное революционное наследие Маяковского.
Л. БРИК
Мой адрес: Ленинград, ул. Рылеева, 11, кв. 5. Телефоны: коммутатор Смольного, 35–39 и Некрасовская АТС2–99–69».
Несмотря на то что в письме Лили Юрьевна указала номер телефона спецсвязи, закреплённого за её мужем, чего, конечно же, она не имела права делать, в тот же день ей позвонили из ЦК с просьбой немедленно прибыть в Москву на приём к секретарю ЦК ВКП(б) и председателю Рабоче-крестьянкой инспекции (Рабкрин) Н. И. Ежову.
Во многом обстоятельства, изложенные Лили Юрьевной в обращении к И. В. Сталину, действительно имели место: Владимира Маяковского издавали крайне неохотно, теперь даже чтение его стихов со сцены не поощрялось, а столичные театры незаметно вывели из репертуара все его пьесы, несмотря на всю их внешнюю революционность.
На основных сценах страны шли другие премьеры: в МХАТ — пьеса Н. Вирты «Земля», в театре Революции Н. Погодина «После бала» — пьеса о колхозной деревне, в Камерном театре А. Таирова — «Оптимистическая трагедия», а в театре Вс. Мейерхольда — «Последний решительный» Вс. Вишневского.
В 1935 году по распоряжению наркома просвещения А. С. Бубнова — бывшего начальника Политуправления РВС и РККА СССР — из учебников литературы изъяты поэмы «Хорошо!» и «Владимир Ильич Ленин», а собрание сочинений В. В. Маяковского, и так выходившее мизерным тиражом, подверглось беспощадной цензуре.
Обычно скупой на слова «отец народов» неожиданно написал на письме «жены Маяковского» развёрнутое поручение красным карандашом: «Т. Ежов! Очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остаётся нашим лучшим и талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и к его произведениям — преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. Свяжитесь с ней (с Брик), или вызовите её в Москву, привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, всё, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов. И. Сталин».
Согласитесь, что такая позиция Секретаря ЦК в отношении самоубийства Маяковского и решения вопроса о его литературном наследии принципиально отличалась от реакции императора Николая I на известие о смерти другого русского гения — Михаила Лермонтова: как минимум уважения к таланту усопшего поэта у большевика Сталина было существенно больше. Ну а как же иначе? Как писал в 1911 году, ссылаясь на княгиню Марию Воронцову, П. Н. Бартенев: «Государь по окончании литургии, войдя во внутренние покои дворца кушать чай со своими, громко сказал: „Получено известие, что Лермонтов убит на поединке, — собаке — собачья смерть!“ Сидевшая за чаем великая княгиня Мария Павловна Веймарская, эта жемчужина семьи (laperle de lafamille — как называл её граф С. Р. Воронцов), вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором. Государь внял сестре своей (на десять лет его старше) и, вошедши назад в комнату перед церковью, где ещё оставались бывшие у богослужения лица, сказал: „Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит“».
К сожалению, обострение «антикоррупционной повестки» в 1937–1938 годах не позволило завершить ранее спланированную в высших партийных эшелонах дискуссию о роли и месте В. В. Маяковского на высокой позитивной ноте. Через 10 лет после описываемых событий, в 1948 году, письма в ЦК ВКП(б) кардиолога Лечебно-санитарного управления Кремля Лидии Тимащук относительно неправильного диагноза председателя Совета Союза Верховного Совета СССР А. А. Жданова, который и привёл к его смерти, оказалось достаточно для массовых репрессий по «делу врачей». К счастью для всех участников дела, в 1935 году всё ещё было не так кроваво, слово «преступление» в резолюции Сталина совсем не означало повальных арестов виновных в забвении светлой памяти «лучшего поэта нашей советской эпохи».