Дыхание жизни

Мадлен садится на стул.

Мадлен. Я думаю, вот что вам совершенно необходимо знать. Это было ранней весной.

Фрэнсис. А когда именно?

Мадлен. В конце семидесятых. По-моему. Или нет? А разве это важно?

Фрэнсис. Вам виднее.

Мадлен почти неуловимо хмурит брови.

Мадлен. Да, это было в семидесятых. Это могло произойти только тогда. Я вернулась в Англию, со степенью и готовая делать карьеру.

Фрэнсис. Как говорится, прочно стояли на ногах.

Мадлен. Да, «прочно стояла на ногах». (Мадлен задумывается). У меня была степень, квартира, работа в Британском Музее. Я была одновременно довольна и недовольна жизнью — типичное состояние для честолюбивого представителя среднего класса. Счастливая и несчастная. С прочным положением и — ну, не знаю… словно на зыбучих песках. Ощущением того времени было: «Долго это длиться не может». «Что-то должно случиться». Каждый вечер это произносилось в нашем кругу друзей. Среди единомышленников. Говорили о революции и верили в силу идей. (Мадлен на секунду умолкает.) Однажды, когда я выходила из Музея в сторону Блумсбери, меня сзади окликнули: «Мадлен, да ведь это ты!» (Мадлен улыбается про себя). На нем был плащ. Ну, такой странный, бесформенный, что ли. Он постарел, конечно. Начал лысеть. Уже не в джинсах. Но от него все еще исходила какая-то веселость, будто на уме всегда была невысказанная шутка. (Мадлен оборачивается и смотрит на Фрэнсис). Он сказал, что у него было дело…

Фрэнсис. Да.

Мадлен. Какой-то иск, связанный с Музеем.

Фрэнсис. Верно.

Мадлен. Он выходил из Музея. Он сказал, «Не знал, что ты тут работаешь». (Мадлен на мгновение замолкает, вспоминая). Так вот, там, недалеко от Музея, есть что-то вроде колоннады, это трудно описать…

Фрэнсис. Авеню Сицилии?

Мадлен. Именно. Просто насмешка над итальянской аркадой. Он сказал, что там где-то можно поесть. С претензией на итальянскую кухню. Я сказала: спасибо, я уже поела. Мы помолчали. Потом, помню, я сказала: очень рада была тебя повидать. Но мне надо идти. (Мадлен слегка подергивает плечами). Вот так все и было. Он стоял с зонтом в руке, смотрел на меня, и я знала, о чем он думал. Что-то вроде: «Никогда не думал, что ты врунья». Или, скорее: «Если уж ты намерена врать, то ври как следует».

Фрэнсис. Да.

Мадлен. Он все еще ничего не говорил. Тогда я сказала: «У меня есть немного времени. Если хочешь, я посижу с тобой просто так, пока ты будешь есть». (Мадлен улыбается, полностью поглощенная рассказом). Мы шли по улице и ничего не говорили. Он заказал «спагетти а-ля путанеска» и какой-то «растрепанный» салат. Так и сказал: «Хочу их растрепанного салата». Когда принесли спагетти, он попросил вторую вилку, и я все съела одна. Он и не притронулся к еде. Даже вилку в руки не взял.

Фрэнсис теперь внимательно слушает, вбирая в себя каждое слово.

Он спросил, чем я занимаюсь. Я рассказала, что училась в Беркли. Что оставалась в Штатах еще пять лет, не уезжала. «А ты?» — спросила я. Он сказал: «Юрист. Женат». (Мадлен смотрит на Фрэнсис, неожиданно развеселившись). Забавно. В этом его «Юрист. Женат» было что-то такое… в том, как он это произнес. Словно захлопнул дверь тюремной камеры. Я сказала, что у меня много чудаковатых друзей, совершавших порой самые дикие поступки: они вступали в банды, принимали наркотики, один парень даже подорвал себя, — но ни один из моих знакомых не был женат. Я посмотрела на него. «Ты, наверное, знаешь что-то такое, чего не знаю я». (Мадлен становится очень тихой). Эти слова меня озадачили. Прогремел гром, и дождь полил с такой силой, что мы не могли никуда двинуться. По крайней мере, нам так казалось. Моя рука лежала на столе. Я знала, что она там, но не убирала ее. (Мадлен становится неподвижна). Он даже не пытался что-то объяснять. Это было и не нужно. «Тогда, в Америке, словно какой-то живой голос звучал, будто настал момент надежды. Тот голос меня трогал, — сказал он. — Но с тех пор я больше никогда его не слышал». (Мадлен снова на секунду замолкает). Потом он сказал: «Я стал адвокатом. Вот чем я занимаюсь. Веду дела в суде». (Мадлен поворачивается и смотрит на Фрэнсис, словно последние слова подводили всему итог). Потом вышло солнце, и мы немного прогулялись. Я помню, он спросил: «А разве тебе не надо было куда-то идти?» (Мадлен передергивает плечами.) Можно сказать, с одной стороны, ничего не изменилось. Ничего не изменилось за последние пятнадцать лет. Мы были те же. Я сказала: «Хочу взглянуть на реку». Там на мосту Ватерлоо есть такое место, знаете?

Фрэнсис. Знаю.

Мадлен. Вы знаете это место?

Фрэнсис. Да, да.

Мадлен. Там можно постоять на мосту. (Мадлен замолкает). Он спросил: «Почему ты ушла? Почему ты тогда от меня ушла?» (Мадлен улыбается этому вопросу). Это был один из таких особенных вечеров, тогда солнце выходит из-за туч… Ну, я не помню в какой последовательности. Знаете, Мартин всегда говорил — вы же знаете, он всегда говорил: «Не верь точным свидетельским показаниям…»

Фрэнсис. Да…

Мадлен. В суде, говорил он, когда задаешь вопросы, а свидетель говорит, что точно — совершенно точно все помнит…

Фрэнсис. Он говорил, что…

Мадлен. Да-да, и обычно присяжные не любят таких…

Фрэнсис. Да, не любят…

Мадлен …присяжные таким не доверяют. Они предпочитают свидетелей, которые говорят: «Думаю, было то-то и то-то, но я могу ошибаться…» (Мадлен улыбается забавности этой мысли.) Так что мы там стояли…

Фрэнсис. И что?

Мадлен. Потом мы сидели у реки. Он все не хотел уходить. И снова и снова повторял: «Ну почему ты тогда ушла?» А потом еще сказал: «Если бы ты в то утро не ушла от меня…» Я тогда спросила «И что бы тогда было? Если бы я не ушла, что именно было бы?» Он улыбнулся. Потом только сказал: «Тогда бы ничего этого не произошло». (Мадлен улыбается Фрэнсис). И, честно говоря, не думаю, что я тогда даже поинтересовалась, что именно он имел в виду под «ничего этого».

Фрэнсис. Он имел в виду меня.

Мадлен. Нет. Не вас. Не думаю. (Мадлен хмурится, как будто это предположение было слишком банальным). Я думаю — думаю, он имел в виду что-то более абстрактное…

Фрэнсис. Я знаю, что он имел в виду.

Мадлен. В более широком смысле…

Фрэнсис. Конечно. Думаете, я не знаю? Я все понимаю! (Фрэнсис неожиданно сердится и уже не может заставить себя остановиться.) «Все могло бы быть по-другому!» Вот что он хотел сказать. Как это меня бесит! Ведь это что означает? Что он подразумевал, говоря, что все могло бы быть по-другому? Как по-другому? Что вы не повзрослели бы? Что вам не пришлось бы в один прекрасный день стать более зрелыми? Он это имел в виду? Что он мог бы остаться молодым? Какое ребячество! Кому это удавалось?!

Фрэнсис задает этот вопрос с подлинной горечью, но Мадлен по-прежнему смотрит вниз.

Мадлен. Как бы там ни было…

Фрэнсис. Я точно знаю…

Мадлен. Хорошо, хорошо…

Фрэнсис. Простите меня. Я буду молчать и просто слушать.

Мадлен. Как хотите.

Молчание.

Мадлен. Можно так сказать: я знала, почему он был тогда расстроен.

Фрэнсис. Он винил вас.

Мадлен. Нет, это было бы несправедливо по отношению к нему.