Мой самый-самый...

- Кисуль, ну перестань! Всё будет хорошо. Ну до смешного уже. Хватит!

Я это слышала тысячу раз.

И, конечно, он уехал. А на четвертый день их восхождения, в Гималаях резко ухудшилась погода, и с его и еще тремя группами полностью пропала связь. Несколько человек из другой группы нашли замерзшими на следующий день. От него вестей не было.

Ночью у меня открылось кровотечение.

Я плохо помню события дальше, зато отлично помню свое состояние - колотящий ужас и за мужа, и за мальчишку у меня в сокращающемся животе, которого мы хотели назвать Глебом. И паническое чувство беспомощности. Я ничего не могла - не могла помочь ни одному, ни другому. Только молиться могла. Вызвала скорую, позвонила свекрови. Марина Владимировна сразу прибежала. Прямо в халате, мокрая насквозь от ливня на улице. Позвонила Вахтангу, чтобы рванул к спасателям нашим, у которых вертолёт. Чтобы побыстрее вывезли меня. Вот только погода была не лётная - вокруг горы, ветер шквальный, гроза, еще и ночь на дворе.

Пришлось ехать так.

Дорога заняла больше трех часов, во время которых у меня случились преждевременные роды. Поэтому, когда мы добрались до больницы, вопрос о ребенке уже не стоял. Ребенке, крохотное синее личико которого до сих пор мне иногда снится. Теперь важно было, чтобы выжила я сама, так как матка у меня отказывалась нормально сокращаться. Кровь все текла и текла, от слабости плыла голова, отключая реальность и, кажется, когда меня из машины перекладывали на носилки, я отрубилась окончательно.

Саша вышел на связь только через сутки. Конечно, он не знал, что произошло. Не мог знать. Он позвонил, я подняла трубку и услышала его плывущий от эйфории голос, что это было самое крутое событие в его жизни, что снежная буря прошла ниже, с ними ничего не случилось, и уже скоро он вернется домой и все мне расскажет. Он говорил все это, фонтанируя счастьем, а я слушала и молчала, уперев мертвый взгляд больничную крашенную стену, и думала, что ненавижу его.

За эту радость, за его незнание того, что мне пришлось пережить, за то, что не был рядом.

По телефону я ему так ничего и не сказала. Не захотела или не смогла - не знаю. Не стала. Он перезвонил через час после разговора с матерью. Совсем другой: растерянный, убитый. Но это совсем не трогало меня.

- Лиза, это правда? - спросил, и я сразу поняла, что узнал.

- Да, у меня обход, Саш, потом, - скинула вызов. Расплакалась до икоты.

Через четыре дня он приехал в больницу. Отводил глаза, пытался обнять, что -то спросить, но мы оба не могли нормально говорить: ни он, ни я. Нас обоих это раздавило, размазало. Настолько сильно, что мы предпочли просто замолчать.

Конечно, постепенно жизнь наладилась. Я не смогла забыть, но глубоко в себе это зарыла, стараясь ни коим образом не ворошить. Про Сашу не знаю - казалось, он действительно смог произошедшее без проблем пережить, что только сильнее задевало меня, и даже предлагал пару раз попробовать забеременеть еще раз. Правда, видя мою моментальную агрессивную реакцию, больше этот вопрос не поднимал.

Детей у меня больше не будет. Точка. Не хочу.

Так наша жизнь стала почти прежней, но пережитые эмоции были до того сокрушительные и мощные, что они просто не могли исчезнуть из меня полностью. Внутри колотили гнев, обида, бессилие и не находили выхода. Выливать это все на мужа и детей я не хотела и не могла, и, наверно, именно поэтому постепенно в виде замещения стала испытывать такую ненависть к Домбаю.

Ведь если бы мы жили в городе, все могло быть по-другому, да? Навязчивая, сильная мысль, с годами ставшая фоновой.

Просто ощущение, которое с тобой всегда.

Не хочу здесь быть. Хочу уехать. Навсегда.

Вот только Саша свою жизнь без Домбая, походов и своего туристическо- спортивного комплекса не представлял.

А я без мужа свою жизнь не представляла, хоть и многие моменты в нашей жизни перестали быть приемлемыми для меня.

34. Лиза

34. Лиза

Мы тихонечко лежим в темноте, силясь отчетливей увидеть лица друг друга. Тонем в беспокойной влажной черноте глаз напротив. Молчим. Шум смешивающегося дыхания будоражит слух, теплота чужого близкого тела обволакивает, пряный индивидуальный запах щекочет ноздри, оседая терпким привкусом кожи на кончике языка.

Сашка так и мнет мою ладонь в своей руке. Рассеянно гладит пальцы и тыльную сторону, а потом сжимает крепче и подносит мою кисть к своей обнаженной груди. Туда, где гулко и сильно бьется его сердце. Касаюсь подушечками горячей упругой кожи, поросль светлых волосков мягко покалывает пальцы, чувствую ритмичные сокращения сердечной мышцы, глухими ударами, отдающимися в ладонь. Прикрываю глаза.

Жизнь. Горячая, осязаемая, пульсирующая.

В Саше столько жизни, что она переливается в нем через край. Притягивает к себе. Хочется быть рядом, наполняться, греться.

Это ощущение бурлящей живительной энергии в нем так было нужно мне тогда. Так...

- Лиза, расскажешь? - его низкий голос в темноте приятно царапает перепонки. Сашка тихо усмехается, и мне становятся отчетливо слышны нотки горечи, - Как ты говоришь...Всё равно уже расстались. Хуже не будет.

- Да? - возвращаю ему его ответ.

Бросаю тем же тоном, беззлобно передразнивая. Открываю глаза. Саша и не думает на это улыбаться, внимательно и серьезно смотрит на меня. Ждет.

Тихо вздыхаю, снова закрываю глаза. Он протягивает ко мне вторую руку и прижимает к себе. Утыкаюсь носом ему в выемку на шее. Ощущаю легкий поцелуй в макушку, жаркое влажное дыхание волосах. Вокруг такое безмолвие, пронизанное сбивчивыми ударами наших сердец. Время тянется и вязнет как нагретая карамель. Я не знаю, сколько секунд или минут утекает, прежде чем я начинаю глухо неразборчиво шептать, касаясь губами Сашиной кожи. Я будто себе шепчу - не ему. Слова с трудом скатываются с языка, шершавые, больные. Слова, которые мне хочется наконец проговорить.

- Он был такой маленький... Я почти ничего не видела...Лишь мельком успела взглянуть... Врач скорой почти сразу завернул...

И Саша сжимает меня крепче, до хруста в ребрах и плечах. Рвано выдыхает мне в макушку. Не обращаю внимание на то, что трудно теперь вздохнуть. Дальше сама себе говорю.

- Но я до сих пор помню его крохотное лицо...Это такая беспомощность...Такая...!!!Ты, кажется, умереть готов, чтобы исправить, а ничего не можешь...Ничего!!! И ты один...Настолько один... Вокруг люди, суета, крики, но это всё будто в другом измерении, а ты здесь и ты - ничто...

- Моя родная, - бормочет Саша прерывающимся шепотом и начинает меня целовать в лоб, виски в прикрытые дрожащие веки.

Только, когда его сухие губы касаются моих щек, понимаю, что они мокрые. Говорю дальше. Говорю...Говорю...Говорю...

- Я чувствовала, что это произойдет. Мне было так страшно, а ты не слушал меня, не слышал совершенно...Если бы я так не испугалась тогда за тебя...Если бы ты был рядом...Если бы...

Спазм окольцовывает горло.

- Я знаю, родная, - он прижимается губами к моему лбу. Его дыхание прерывистое и совсем мокрое, или это следы моих слёз. Или его. Я не понимаю.

- Когда я узнал, я почувствовал тоже самое. Бессилие, Лиз. И стыд. Что это случилось, что я виноват, что не могу ничего изменить. Что моей жене плохо, что мой ребенок умер, а я даже приехать не могу. И то, что ты не сказала мне сразу, а потом не говорила со мной по телефону дольше минуты, да еще таким ледяным голосом...Я...- Сашка переводит дыхание, нервно потирая лоб. Его голос, дрогнув, срывается, и я затаиваюсь, ловя каждое мгновение и обращаясь в слух, - Я понимал, что ты винишь меня, уже понимал. Но, когда я зашел в палату, и ты подняла на меня глаза... Меня будто под дых ударили – у тебя такое лицо было. Я не знал, что сказать. Я пытался говорить с тобой, но ты словно спряталась за пуленепробиваемой стеной. Это такая боль, Кис, - видеть твое горе, читать молчаливое обвинение в глазах и одновременно слушать, как ты с фальшивой улыбкой говоришь, что все уже прошло, переживем, и ты не собираешься об этом говорить. Мне так хотелось тебя трясти, пока голова не отвалится, чтобы ты хотя бы покричала на меня, сорвалась. И одновременно было так страшно, что начну ворошить, а ты просто от меня уйдешь. Что мы этих выяснений, кто прав, кто виноват ни черта не выдержим. И я поддался тебе, Лиза. Ты наверно сильнее меня, я поддался. Ты делала вид, что все нормально, и я тоже делал, и даже как-то забылось все, да, Кис? И действительно казалось нормальным, только вот оно таким не было. И я сейчас так жалею, что не вытряс из тебя истерику еще тогда...в больничной палате. Там были голубые стены, я почему-то запомнил.