Знаки перемен

Лешенька не в силах был понять, почему Ли нет теперь рядом. Он стал пить еще больше. Но все напрасно. Он чувствовал себя одиноким маленьким мальчиком. Маленьким. Очень маленьким. Брошенным, заблудившимся, потерянным навсегда. Теперь у него не было никого: ни матери, ни единственной в мире женщины.

Он приготовился умереть.

Тщетной казалась ему жизнь. Как недолго было счастье! Зачем оно было? Чтобы он горше чувствовал, как плохо без него? Чтобы он понял, что без НЕЕ ему жизни нет?! Так он и так всегда это знал.

Спустя год после похорон, в которых Герман благородно принял самое деятельное участие, поскольку Лешенька никак не мог поверить, что Ли могла вот так бросить его, осознать вообще ее смерть, бывший красавец таксист и куражливый танцор стал угасать. Не было больше в мире сердца, которое поддерживало бы его своей любовью…

ВОРОНА и КОРОЛЬ

Она устала плакать. Навалилась какая-то тяжелая пустая тупость. Словно атрофировались все чувства. Словно душу вынули, промыли и вернули обратно. Но приладили не очень правильно по меркам тела. Будто бы это она и вместе с тем не она. Поток слез унес почти все : обиду от пережитого предательства, боль унижения, отчуждение и насмешки всего класса.... Почти… Почти… Остался только тлеющий черный уголек страха на дне, на самом дне сознания. Не надежда умирает последней. Последним спутником человека остается страх.

Все было бы иначе, если бы природа наградила ее железными нервами. Но у нее была слабая психика. И потому несчастнее ее сейчас не было человека в мире.

Сверхчувствительность. Почти болезненная. Но эту грань – между чувствительными нервами и болезнью – способна смыть волна сильного стресса. И где вообще эта грань?

Все началось два года назад. Нет, не два. Три. Тогда им всем было по двенадцать лет. Тогда она еще была счастлива. Нет. Счастлива – неправильное слово. Счастлива – это что-то «сверх», что-то «над» будничным существованием. А тогда она просто жила в гармонии со всем окружающим: небом, полем, своим домом, своим телом, своей юной, но уже такой старой душой, о которой, правда, она еще ничего не знала. Что она есть? Никогда не задумывалась. И потому пребывала в счастливом равновесии молекулы, затерявшейся среди таких же маленьких невзрачных частиц – в космосе ее сверстников. Она ничем не отличалась от них. Она влюблялась в мальчиков, как все ее подружки, и видела, что ей платят взаимностью улыбок и взглядов прищуренных глаз. Она бегала стометровки, прыгала в длину на физкультуре, ненавидела физику и зубрила английский. Да мало ли, что она еще делала ! Как все. Все делала, как все. И не потому, что стремилась к этому. Просто не задумывалась. Это было так же естественно, как дышать. Главное, Мария не разделяла себя и мир. Она не знала, любит ли ее этот мир. Но почему бы и нет? Все было хорошо. Ладное, ловкое тело, данное природой, было послушно и не доставляло хлопот. Она попросту его не замечала. Не замечала, как сладко спит, как красиво бегает, какой радостью отзываются мышцы, жаждущие движения.

Приятно бродить одной и любоваться деревьями. Силуэт березовых веток на фоне неба в ясный морозный день. Как на японском рисунке. Когда всего в меру и кажется, что нельзя выкинуть ни одной линии, ни одного штриха, чтобы не разрушить гармонии.

Книги, книги, книги. В стеллажах от пола до потолка. Чего тут только нет. Все сокровища мысли. Но это- загадка. До тех пор, пока их не раскроешь и не перелистаешь, вчитываясь, все страницы, от первой до последней. И испытаешь легкую щемящую грусть от расставания, оттого, что все уже закончилось. Но пройдет время, и окунешься в новое приключение. Старинные тяжелые фолианты. Золоченые углы и буквы с «ять», i и странной «е». Отец давно научил ее читать эти книги. Лет в восемь. Их торцы расписаны замысловатой вязью. Рисунки переложены тончайшей папиросной бумагой. И совсем новые книги по искусству, привезенные из Франции. Запах лощеной бумаги. Мазки великих мастеров.

Ей нравилось рисовать. Пойманное движение балерины, изгиб березовой ветки, портрет мамы.

В детстве она любила гулять с отцом. И не только потому, что он рассказывал и объяснял ей массу интересных вещей. Он умел видеть красоту. Это нельзя объяснить, этим можно только заразить. Передать через голос, через глаза.

Они жили на 9-ом, последнем этаже. Вечерами, теплыми летними вечерами можно было любоваться прихотливым и непредсказуемым полетом ласточек. На балконе всегда было солнце. Всего один дом отделял их от бескрайнего, пустынного зеленого поля, занятого аэродромом ДОСААФ. Маленькие самолеты часто жужжали над их домом, таща за собой планеры. Это поле на горизонте заканчивалось с одной стороны лесом, а с другой – все тем же ковром шелковистой травы, расчесанной ветром. Мария простаивала часами, не отрываясь, глядя на облака. Их гигантские тени бежали по полю. Они двигались быстро. Она смотрела на эту картину так долго потому, что почему-то здесь, на высоком балконе, между небом и зеленью поля чувствовала себя особенно свободной, растворенной в окружающем. А если смотреть на облака очень долго, не мигая, начинает казаться, что сама летишь вместе с ними, и это твоя тень скользит по бескрайнему полю.

Сейчас оно было в россыпи одуванчиков. А когда-то здесь сеяли пшеницу, и синие глаза васильков выглядывали между колосьями. Она ступала по траве, и что-то ширилось в груди при виде каждой травинки. При виде убегающего горизонта. Глупый восторг рвался к глазам слезинками. А может, это ветер. Он никогда не покидает поля.

Лето вливается в кровь через все, что отражает солнце. А все, в чем есть солнце, прекрасно. Камни, пыль, расплющенные крышки пивных бутылок, затоптанный, изъезженный уличный мусор на жарком, слепящем летнем асфальте.

А зимой… какие зимой ранние вечера! Скрипучий снег, схваченный морозцем, подминали быстрые ножки, тени березок мелькали на снегу, превращенном светом фонарей в мельчайшие осколки. Да, она любила все, на что смотрели ее глаза. Все, что слышала или ощущала кожей. Уютные чужие окна. Замерзшие коленки. И ковш Большой Медведицы над головой. И все, все было хорошо.

Но в плавное течение жизни всегда вплетается что-то новое. И никогда не разберешь сразу, чем это новое обернется для тебя, в конце концов. Этим новым была подруга. Ее звали Валя Солнцева. Невысокая, с некрасивым веснушчатым лицом, с копной густых каштановых волос, стройными спортивными ножками и изящными длинными пальцами. Она была новенькой в классе. Но не потому что переехала из другого города или района. Нет. Она всегда училась в этой же школе. В параллельном классе.

В том прежнем классе ее очень любили. Валя как обычно шла своей бодрой спортивной походочкой по коридору, когда ей встречалась группа ребят из ее бывшего, родного «вэ» класса.

«Валька, Валька !» – кричали ей. «Привет, Солнышко!» «Как живешь ?» «Заходи !» Она улыбалась и махала им рукой.

Она перешла в «а», потому что хотела учить английский, а «вэшники» учили только немецкий. Английский – более престижный. Кому в наше время нужен немецкий? И с легким сердцем оставила своих старых друзей. Вале все давалось легко. Училась она прекрасно, ходила одновременно в несколько кружков и секций : танцы, макраме, хор, шитье… Как она могла еще и знать все уроки ? Маша часто задавала себе этот вопрос. Ее восхищала способность Вали везде успеть. И еще ей нравилось любоваться длинными изящными пальчиками Вали, когда та тянула руку на уроке. А тянула она ее часто. Валя производила совершенно ошеломляющее впечатление на учителей. И даже не столько своими знаниями, сколько обаянием и обхождением. Другой такой девочки просто не было. Учителя ее обожали. Маша сидела с ней за одной партой. Иногда Валя забывала что-нибудь важное, отвечая у доски. Маша ей сразу подсказывала, стоило Вале кинуть вопросительный взгляд в ее сторону. Те огрехи в ответе, которые никогда не прощались другим ученикам, в отношении Вали пропускались учителями мимо ушей. Это раздражало остальных. После очередного блестящего выступления на уроке, кто-то из девочек сказал ей: