Первый шпион Америки

— В каком это необычном? — удивился Робинс и громко расхохотался, усмотрев во фразе лишь некий фривольный смысл, чем немало смутил хозяина дома.

— Это совсем не то, что ты думаешь, — прокомментировал Роберт, помогая гостям раздеться в полутемной прихожей. — Прошу, господа!

Локкарт провел гостей в гостиную. Стол посредине небольшой залы уже был сервирован на шестерых. На окнах висели прозрачные тюлевые шторы, и солнце, проникая в гостиную, играло на хрустальных бокалах и графине, разжигая игру зайчиков на темно-зеленых с цветочным рисунком обоях, под стать которым была подобрана и мебель: зеленая софа с выгнутой спинкой и два таких же кресла, большая напольная ваза с засохшим тростником. В углу сиротился стол для карточных игр с зеленым сукном, когда-то занимавший свое почетное место на званых обедах. Солнечные лучи падали и на большой живописный портрет Роберта, на котором он был изображен в полный рост в той самой бобровой шубе нараспашку и с бобровой шапкой в руке на фоне катка на Патриарших прудах. Из-за его спины на заднем плане выглядывала хорошенькая молодая девушка в облегающем спортивном костюме с дразнящими черными глазами и темной родинкой на румяных от мороза щеках.

«Та первая возлюбленная?» — подумал Каламатиано.

— Это портрет Константина Коровина, — заметив взгляд Ксенофона Дмитриевича, сообщил Локкарт. — Мы были дружны до революции. Я сам попросил изобразить этот сюжет на заднем плане, с ним связано много воспоминаний, и чем больше я смотрю на эту карттгну, тем грустнее становится, что все это в далеком прошлом. Вы не были у него на Мясницкой, 48, в доме Немчинова?

— Нет.

— Мы как-нибудь сходим, я вас познакомлю. Удивительный художник! — Он помолчал. — Мне иногда кажется, что все революции ничего не прибавляют для счастья человека, а только вычитают, и это становится похожим на старость.

— Я рад, что вы переменились в своих взглядах, — негромко проговорил Каламатиано, продолжая рассматривать картину Коровина, и Локкарт неожиданно для себя согласился с этим греком, тонко уловившим перемену в нем. Еще месяц назад, обедая то с Лениным, то с Троцким, участвуя в их спорах, Роберт невольно соглашался с ними по поводу применения террора против саботажников, спекулянтов и прочего гнилого элемента: да, революция должна выстоять, выжить, и беспощадность к врагам один из способов этого выживания, но после той апрельской экскурсии на кровавую анархистскую бойню в Локкарте словно что-то сломалось, вылетел винтик, и старый механизм взглядов перестал работать.

«Они пытаются строить не новое общество, а тащат всех обратно, в средневековье, где будут царствовать красные феодалы и управлять массой рабов», — вдруг подумал он после той экскурсии Петерса. И сейчас эта фраза Каламатиано согрела ему душу. Он взглянул на грека и дружески улыбнулся ему.

К счастью, Робинс отлучился в ванную и дискуссии не возникло. Над столом висела большая люстра, переделанная уже под электричество, которого теперь не было, поэтому на столе высидись бронзовые подсвечники на тот случай, если солнце зайдет и потребуется рассеять сумрачность дня, — окна выходили в закрытый дворик.

— А где моя Мэри? — входя, громко спросил Рей. — Я голоден как черт! Без четверти три, дорогие мои! — вынимая часы, провозгласил полковник. — Мэри все еще никак не отойдет от того необычного состояния, в какое ты ее поверг, Бобби? — снова засмеялся он, бросив пристрастный взгляд на портрет Локкарта, и уже хотел высказать свою критическую оценку этому шедевру, но не успел.

— Что это за необычное состояние? — входя и услышав последнюю фразу, спросила Мура. — Рада вас видеть, господа! — Она улыбнулась, и глаза ее засверкали жемчужным блеском.

В длинном темно-вишневом облегающем платье с глубоким декольте, подчеркивающим красивую полную грудь, с крупным рубиновым ожерельем на шее, она завораживала с первых же секунд, и Каламатиано не смог произнести ни слова. Он пришел в этот дом мрачным, подавленным и от увиденного на улицах, и от разговора с Троцким, но с появлением Муры страшные призраки, окружавшие его, мгновенно улетучились. Графиня Бенкендорф улыбнулась, и Ксенофон Дмитриевич смутился, как школьник, под ее чарующим взглядом и с трепетом поцеловал хозяйке руку. Казалось, и Локкарт не ожидал увидеть свою возлюбленную в этом вечернем наряде, легкое замешательство проскользнуло по его лицу.

— Вот это картина! — восторженно проревел Робинс и, оттеснив Ксенофона, полез целовать ручки. — Божественная! Мы пришли в необычное состояние, увидев тебя, — вывернулся Рей, и Ксенофон Дмитриевич отметил, что грубость полковника по большей части показная, он умеет быть приятным и куртуазным, когда захочет.

— Ты не замерзнешь, дорогая? — забеспокоился Локкарт. — В гостиной довольно прохладно.

— Принеси мне шаль, милый, — проворковала она, не сводя глаз с Каламатиано. — Рей здесь уже бывал, а вы у нас впервые, поэтому я прошу извинить нас за столь убогое убранство. — Мура взмахнула рукой, обводя гостиную. — Что-то осталось от прежних хозяев, что-то уцелело в бывшем консульстве у Красных ворот, так, по крохам мы и обставились, и трудно было из этого придумать единый стиль.

— Вы чудесно все придумали, и грех вам жаловаться! — снова вклинился в разговор Рей.

— Зато спальня осталась нетронутой. — Не слушая Робинса, она взяла Каламатиано под руку и провела в спальню, где два кресла, платяной шкаф и туалетный столик блистали причудливым изяществом карельской березы. Широкая оттоманка была застелена большим желто-красным ковром, и обои с янтарным рисунком выдерживали яркую цветовую гамму. — Там кабинет Роберта, комната для прислуги, которой нет и которую занимает Хикс, помощник Бобби, он, к сожалению, не смог остаться, ушел на спектакль. Вот и все наши апартаменты!..

Они вернулись в гостиную, Роберт хотел накинуть на плечи Муры такую же темно-вишневую шаль, но хозяйка отказалась ее пока надеть. Окутанный облаком ее тонких духов Каламатиано очень живо себе представил, как легко Мура увлекла собой Локкарта, он и сейчас влюбленными глазами смотрел на нее, впрочем, ей не стоило огромного труда вскружить голову любому мужчине, и он бы не устоял против колдовских чар, стоило ей лишь подать знак.

Ксенофон Дмитриевич уже напрочь забыл о всех своих делах, не в силах вырваться из ее притяжения, и Мура, уловив эту слабость, усадила грека рядом с собой, точно для него и бьы сервирован этот стол. Она точно намерение выказывала новому гостю свое расположение как бы в отместку Робинсу, и полковник тотчас это почувствовал, обиженно надулся, садясь рядом с Локкартом, который бросил недоуменный взгляд на Муру, пытаясь пригасить ее женский каприз.

— Чем богаты, тем и рады, прошу, господа, без стеснений, — заговорил он, показывая пример и наполняя бокал Муры вином, а рюмки гостей водкой. Маленькая чашечка икры, грибочки, селедочка, американская тушенка Робинса и горячий отварной картофель. — Рей, хочу выпить за вас, — поднявшись, торжественно заговорил Роберт. — То нсдол-гое время, что “мы знакомы, подарило мне много приятных часов общения с вами. Мы часто спорили, увлекшись теми незаурядными людьми, которых вынесла наверх революция, и думаю, что еще долго будем вспоминать эти петроградские и московские события. За вас, Рей! Нам действительно будет вас не хватать! Вашей силы, энергии, заразительности, вашей настоящей мужской дружбы! Надеюсь, мы не потеряемся в этом бурном житейском морс и еще не раз посидим за более хлебосольным столом!

Робинс растрогался, поднялся, обнял Локкарта. Даже Мура, точно повинуясь сердечному порыву Роберта, вышла из-за стола и расцеловала Рея, мгновенно смыв его обиду.

— Я вернусь, дорогие мои! — смахнув непрошеную слезу, сказал Рей. — И может быть, мы все еще встретимся на новых рубежах, в этой же приятной компании и для общей пользы. Ничего не буду говорить заранее, скажу, что мы еще увидимся! — торжественно проговорил он и махом опрокинул рюмку. Каламатиано вспомнил Синицына, который управлялся с водкой таким же лихим манером.