Страница 2 из 17
Что-то с шорохом осыпалось с веток, мягко стукнуло по затылку. Белый глянул вверх.
Небо наливалось предвечерней чернотой, хотя наручные механические часы показывали полдень: в Лесу время двигалось по-своему, пространство искривлялось, и если уж вошел в лес, будь готов, что выйдешь из него совсем в другом месте и другом времени, даже если пробыл в нем всего-то пару минут.
Ветви рябин гнулись под тяжестью гроздьев. Ягоды алели кровавыми сгустками, время от времени падали в мох и хвою – под ногами стлался ковер из прошлогодних листьев и свежих ягод. А еще на рябинах сидели снегири – не рано ли для начала октября? Великое множество снегирей! Алогрудые, точно вымазанные рябинным соком, они уставили на Белого немигающие горошины глаз и выжидали.
Белый выпрямился, медленно опуская руки. Главное в Лесу – сохранять спокойствие, даже если над головой черно от птиц. Их неподвижность была неживой и оттого пугающей. Белый понимал, отчего они собрались тут, неподалеку от трупа девочки, в Лесу, полном осенней сырости и предзимнего умирания. Но все-таки нужно проверить.
Почти небрежно потянулся к карману. Пальцы нащупали оплавленный краешек, потянули.
– Руки за голову!
Негромкий окрик прозвучал в Лесу громовым раскатом. Снегири порхнули – красно-черная туча взвилась над рябинами, воронкой втянулась в небо. Белый повалился на землю, заслоняясь от бьющих по лицу крыльев, выронил закопченное стекло. Сквозь мельтешение птиц видел, как женщина за его спиной втянула голову в поднятый ворот пальто, но удержалась на ногах, не сводя с Белого пистолета.
– Живее! Руки, я сказала!
Ее голос перекрывал вихревый гул. Последняя замешкавшаяся птица порхнула с ветвей, просыпав несколько ягод. Не оборачиваясь, Белый поднял ладони:
– У меня есть разрешение.
– Молчать! Ноги на ширину плеч, лютый! У меня серебряные пули! И я не побоюсь всадить их в твою задницу, перевертень!
– Ликан, с вашего позволения, – поправил Белый.
Она приблизилась со спины, умудряясь оставаться на безопасном расстоянии. Фигура была обведена мерцающим ореолом – это было ожидаемо, ведь обычный человек не сунется в Лес, тем более не отыщет перевертня по следу.
– Разрешение в левом кармане, – повторил Белый. – Взгляните сами.
Цепкие пальцы выудили из кармана мантии бумагу. Женщина вчиталась, хмуря брови и время от времени дергая уголком рта. На вид – немногим больше тридцати, высокая и поджарая, красивая строгой северной красотой, с каштановыми волосами, собранными в пучок.
Легавая.
Она дочитала и издала грудной вздох, как показалось Белому – сожаления, бросила небрежное:
– Штрих-код?
– Я могу опустить руки? – осведомился Белый.
Не дождавшись ответа, молча оттянул ворот мантии, обнажая татуировку у основания шеи. Кажется, женщину это удовлетворило.
– Капитан Астахова, – представилась она. – Вероника Витальевна, начальник местного угро по Медвежьегорскому району. Значит, вас прислал Сергей Леонидович.
– Он, – подтвердил Белый, оборачиваясь и протягивая ладонь. – Резников Герман Александрович, специалист по запаховому следу. Но все зовут меня Белым. Вы видите, почему.
Он склонил белую голову в полупоклоне, но женщина и бровью не повела.
– Нюхач, значит.
– Одоролог. Могу предъявить сертификат.
– Тогда рассказывай, что унюхал, лютый. Только из Леса выйдем, – сказала Астахова, давая понять, что инцидент исчерпан и что она предпочла бы перевертню хорошего кинолога с овчаркой, но против веского слова Лазаревича возражений не имела. Впрочем, руки так и не подала.
Что люди, что двоедушники одинаково брезгливо относятся к перевертням и альбиносам, но за тридцать лет привыкаешь и не к такому.
И Белый начал рассказывать.
2. Побег
Альбина рисовала снегирей, фломастеры поскрипывали – процесс в самом разгаре. Закончив, девочка протягивала матери изрисованный лист, сопровождая радостным:
– Еще птички!
Их на переднем сиденье скопилось с дюжину – бока алели спелыми яблоками, густо заштрихованные безглазые головы с несоразмерно вытянутыми, будто у ворон, клювами, производили на Оксану отталкивающее впечатление.
– Может, нарисуешь зайчика? – предложила она, не отрывая взгляда от дороги и опуская козырек: солнце жарило в лобовое, даром что октябрь. – Степашку, как в «Спокойной ночи»?
Альбине одиннадцать, а ума – точно у пятилетки. Солнечное дитя. Синдром Дауна.
Светлая макушка в отражении упрямо колыхнулась влево-вправо, и скрип фломастеров возобновился. Оксана вздохнула: пусть лучше рисует, чем хнычет. Если верить навигатору, до Медвежьегорска или Медгоры, как говорили местные, оставалось чуть менее тридцати километров. Еще один утомительный час в дороге, не считая остановок – бесконечные дорожные работы прибавляли к поездке лишнее время и выматывали долгим ожиданием.
Оксана покрутила колесо настройки радиоприемника. Шипение сменилось отдаленными голосами:
– … Авсейкин Никита, десять лет, Приозерск… неизвестно… родинка на правой щеке… в джинсы, синие кроссовки… любую информацию… пятьдесят четыре – пятьдесят два… проверка информации…
Сморщившись, выключила приемник. Слушать новостные каналы стало решительно невозможно, ориентировки «Лизы Алерт» передавали с завидной регулярностью: восемь пропавших детей за последнюю неделю, из них – трое погибших. Черно-белое фото тринадцатилетней девочки с подписью «Найдена. Погибла» занимало первые полосы газет.
Оксана поклялась не спускать с Альбины глаз, втайне надеясь, что в Карелии будет безопаснее, нежели в Ленинградской области, где родители провожают детей за ручку до самых классов и встречают, отпрашиваясь с работы; где расклеены оранжевые объявления с портретами пропавших, трое из которых уже никогда не вернутся домой, потому что найдены обескровленными, голыми, с набитыми рябиной ртами. И какому психу придет на ум такое?
Несколько раз вдохнув и выдохнув через сжатые зубы, чтобы успокоить скачущее сердце, спросила через плечо:
– Пить хочешь, солнышко?
Придерживая руль локтем, протянула бутылку-непроливайку дочери. Альбина мотнула головой:
– А когда приедем?
– Скоро, милая, – пообещала Оксана, едва веря, что выполнит обещанное. Дорога петляла вдоль глухих сосновых лесов и озерных блюдец, и уже трижды после Кондопоги они останавливались, чтобы сбегать в кустики и перекусить бутербродами. Хорошо, что на этот раз от питья Альбина отказалась: если придется останавливаться снова, Оксана просто не сможет вернуться за руль – мышцы уже сводило от напряжения.
Она поднесла бутылку к губам, сдавила пластиковые бока, ожидая, пока теплая жидкость польется в горло, как вдруг по-осиному зажужжал телефон.
От неожиданности Оксана дернула плечом, и капли упали на ключицу. Негромко выругавшись, она убрала бутылку и скользнула взглядом по экрану смартфона.
Мама.
Ладони взмокли. Оксана вильнула рулем, и колесом заехала на сплошную – благо, встречка была пуста. Выровняв «Логан», она стиснула зубы, стараясь унять горячую дрожь. Телефон вибрировал. Разрисованные листы под ним сухо шуршали.
Оксана обернулась через плечо: сумка лежала на заднем сиденье рядом с детским креслом – не дотянуться, а ведь наушники были бы кстати. Попросить Альбину? Дочка увлеченно возила фломастером по альбому – ярко-алый цвет сменился бледно-розовым, от этого птичья грудь походила на освежеванное мясо.
С губ сорвался всхлип.
Надо подождать. Немного успокоиться и подождать – тогда звонок прекратится сам.
Хотелось зажмуриться. Хотелось стать невидимой. Испариться. Может, даже провалиться в один из карьеров, где добывали щебень. Вот только мать достанет и там.
Телефон затих, потом снова настойчиво загудел.
Сколько будет таких попыток? Оксана боялась, что бесконечно много.
– Мама, – сказала Альбина с заднего сиденья. – Баба Маша звонит.
– Конечно, солнышко, – механически ответила Оксана севшим голосом и сжала пластиковый корпус смартфона, горячий и скользкий от ее ладоней. Потом шепнула в динамик: – Да…