Страница 126 из 180
— Ты мне льстишь… — но на мою реплику даже не обратили внимания.
— И ты не боялся. Совершенно не боялся! Сначала я думала, что это чрезмерное безрассудство, произрастающее из глупости и самодовольства, но нет, ты просто не боялся, потому что… не боялся, — внимание девушки обратилось к горизонту, и над нами вновь сомкнулась тишина.
Такие слова от Азулы — это покруче признания в любви. Де-факто, она раскрыла мне личные страхи и переживания. Показала свою слабость. С учётом её воспитания — это что-то между безрассудством и форменной глупостью. И если я сейчас поступлю неверно, страшнее врага у меня не будет.
— Вот, значит, как это выглядело… — вздохнул я и встал рядом с девушкой, тоже устремив взгляд вдаль. Даже в ночной темноте было заметно, как блеснули её жёлтые глаза, впиваясь в моё лицо. — Откровенность в обмен на откровенность… — я глубоко вздохнул, на миг смежив веки. — Если быть честным, я никогда не был гением. Сейчас в это сложно поверить, но… Единственный сын уважаемого, заслуженного адмирала, потомок древнего благородного рода, живущий в эпоху величайшего расцвета и величия нации Огня… Какие стимулы для развития у меня были? Война близилась к завершению, это понимали все, противников на море для нашего флота не было уже десятилетия, на суше наша армия одерживала победу за победой, а если где и отступала, то на общее положение вещей это никак не влияло. Так чего ради в этих условиях напрягаться человеку, у которого и так всё есть? Получить тёплое место при штабе или в столице я мог просто по факту рождения. Слава и статус заслуженного фронтовика? Одно письмо от отца — и меня примет любой командир, а дальше просто мелькнуть в тылах при паре удачных операций — и вот я уже ветеран и активный участник построения нашего военного успеха — карьера обеспечена, а там и победа подоспеет, со всеми полагающимися победителям преференциями, включая новые поместья и туземных рабов. Тогда ведь никто ещё не знал, что Аватар вскоре вернётся… — я замолчал, всё ещё глядя в горизонт. Азула тоже молчала, ожидая продолжения. — Это было сильное искушение. Быть беспечным светским повесой, купаться в роскоши, наслаждаться властью и положением, ни за что не отвечая и ни перед кем не отчитываясь. Я почти купился… Хотя… На самом деле я купился с потрохами и несколько лет был полным придурком, не вылезающим из вечеринок в компании с такими же малолетними раздолбаями, принимая подхалимаж за дружбу, а победу в пляжном волейболе за достойное достижение дня.
— И что изменилось?
— Сложно сказать… — вернее, сказать-то несложно, но вот объяснить… — Наверное, я просто всё это понял. Осознал, прочувствовал, и…
— И? — подбодрила принцесса, сверля меня нечитаемым взглядом.
— Мне стало мерзко. Это сложно описать словами, но вот представь, что в какой-то момент ты просыпаешься и понимаешь, что превратилась в огромного смердящего слизня… Я испытал нечто похожее. Стыд и ярость в непередаваемой комбинации. Стыд перед отцом и всеми предками, веками вырывавшими у судьбы лучшее положение для страны и рода, которых оказался недостоин даже в самой малой степени. Ярость на себя, за то же самое… Тогда мне повезло — эти чувства оказались достаточны сильны, чтобы достучаться до разума, а у того хватило воли, чтобы не поддаться соблазну утопить проблему в вине и забыться в новом этапе кутежа и веселья. Но я всё равно далеко не гений, гением был Пиандао, который сумел из криворукого великовозрастного балбеса за два года сделать одного из лучших мечников страны. Моя заслуга состоит только в том, чтобы придумать, как заинтересовать его в моём обучении…
— Как ты и сказал, сейчас в это сложно поверить, — с неуловимой издёвкой прокомментировала Азула. — Поверь, я знаю, что такое малолетний балбес, почивающий на лаврах происхождения. Чтобы начать шевелиться, такому мало осознания своего положения.
— Ты слишком строга к своему брату…
— Но ты сразу понял, что речь о нём, — небрежно парировала принцесса. — Хотя, признаю, изгнание пошло ему на пользу.
— И всё же…
— И всё же… — мы сказали это одновременно и одновременно замолчали.
— Говори ты, — раздражённо поправив выпавшую на лицо прядь, скомандовала Азула.
— Меня мало кто боится. Люди боятся того образа, который сами себе придумали. Ты видела — я даже не пытаюсь никого пугать.
— Не смеши, — девушка сделала рукой жест, будто отмахивается от насекомого. — А то я сама не видела, как все начинают ходить на цыпочках, едва ты чуть-чуть разозлишься.
— Это не совсем страх, — неуверенно возразил я, припоминая недавние посиделки после погони за Аватаром. — Скорее, попытки… м-м-м… оказать моральную поддержку.
— Вот именно! — принцесса раздражённо ткнула мне в грудь пальцем, буквально прожигая злым взглядом. — Почему⁈ Как так получилось, что ты, палач с несколькими сотнями, если не тысячами трупов за спиной, гроза всего континентального побережья, безжалостный Вестник, вешающий детей и отправляющий подчинённых гнить в тюрьме, владелец синего пламени, Покоритель Севера и Низвергатель Духа Океана, ты… Как так получилось, что ты пользуешься такой любовью и верностью подчинённых? Что они боятся не твоего гнева и кары, а за твоё самочувствие⁈
— Так… — как назло, нужные слова в голове упорно не рождались. — Вот что тебя волнует…
— Моя собственная мать считала меня чудовищем, — передёрнув плечами, стараясь, чтобы это выглядело небрежно, фыркнула Азула. — Она, конечно, была права, но… — тут голос её подвёл, и плечи на мгновение дрогнули, — всё равно обидно… И я всё ещё жду ответа! — меня вновь ожгли злым взглядом.
Я глубоко вздохнул носом и тяжело опустился на парапет, сев по-турецки.
— Если тебе нужен практичный ответ, то тут всё просто: честность. Сами по себе убийства, жестокость и пытки не страшны — это лишь слова. Явления, целиком зависимые от обстоятельств. Страшными для окружающих, заставляющими презирать и бояться того, кто их творит, они становятся только тогда, когда применяются несправедливо. Повесить своего солдата за то, что он, вопреки приказам, насиловал и убивал мирных жителей — это справедливо и правильно, что признают все, даже его друзья. И наоборот, повесить его же, но за неопрятность в форме и запах перегара во время построения — это уже бессмысленная жестокость. Наказания, как и поощрения, должны соответствовать поступку, а не перекрывать его многократно. Любой человек в глубине души желает справедливости и предсказуемой стабильности, он хочет знать «правила игры», неважно, насколько странными или суровыми они с его точки зрения будут — он хочет их знать. Хочет уверенности в том, что наказание последует только на проступки с его стороны, а на достижения обязательно придёт поощрение. Когда командир делом доказывает подчинённым такой порядок вещей, тогда он будет любим и уважаем, несмотря ни на какую строгость и личные недостатки. И напротив, нестабильность, вечная смена правил, когда сегодня они одни, а завтра уже другие, принесёт командиру только славу безумного маньяка и опасного животного, от которого следует держаться как можно дальше и ни за что не верить ни одному слову. В этом и весь секрет: я просто стараюсь честно оценивать себя и окружающих, не требуя от них невозможного и не давая своим эмоциям управлять собой там, где это может помешать общему делу.
— А каким был бы непрактичный ответ? — Азула села рядом, мрачно глядя в бездну под ногами.
— Ты сказала, что мать считала тебя чудовищем… — даже без прикосновения я ощутил, как её мышцы напряглись. — Меня считает чудовищем добрая половина мира, да ты и сама описала мои, с позволения сказать, славные подвиги, но…
— Если ждёшь, что я переспрошу — не надейся. Говори уже нормально, — сварливо донеслось с боку, хотя мне показалось, что наследница престола всё-таки чуть-чуть расслабилась.
— Хм… — мой хмык прозвучал почти нахально. Долгую секунду я был уверен, что сейчас последуют санкции, но локтем в бок мне так и не ткнули. — Если подумать… Даже если я и правда монстр, разве это означает, что у меня нет чувств?