Страница 5 из 87
«Обоюдное применение ядерного оружия и высокая подвижность войск, большая насыщенность поля боя танками приведут к быстрым и резким изменениям обстановки в ходе наступления. Если в минувшую войну при продвижении наступающего с темпом 1–2 километра в час существенных изменений обстановки в течение часа обычно не происходило, то теперь обстановка на поле боя меняется не по часам, а по минутам и даже секундам, причём не только быстро, но и резко. Сейчас в короткие сроки может произойти коренное качественное изменение состава группировки своих войск и противника, соотношения сил и средств, могут резко измениться радиационная обстановка, характер и способы действия подразделений и частей. В этих условиях командиры и штабы должны считать и ценить не только часы, но и минуты, а иногда даже секунды и проявлять высокую оперативность в работе».
Замечательная цитата из детской книжки. Эти русские начинали подготовку к войне с еще более раннего возраста, чем граждане Океании. Говорят, русские не выдавали такие книги на дом, держали их в читальных залах библиотек. Толстый фолиант на добротной белой бумаге с цветными иллюстрациями. Ее должны были читать как на конвейере один «будущий командир» за другим.
Бакалавр Смит состоял на хорошем счету, и ему разрешили писать дипломную работу по русским детским книжкам, которые не входили в программу обучения. Диплом вышел настолько ценным, что научный руководитель полностью присвоил текст и отправил истинного автора на флот вместо продолжения научной работы.
Уинстон затаил обиду, но простил научного, когда после демобилизации случайно узнал, что того отменили как евразийского шпиона.
— Вы ведь немного спортсмен? — спросил Стивен после третьей кружки, — Нельзя пройти колледж, университет и флот, не вставая со стула. Или шахматы — одна любовь на всю жизнь?
Бармен принес стейки. Уинстон переложил вилку в левую руку и взял нож в правую.
— Нельзя отрываться от коллектива. В свое время я хорошо поиграл в футбол.
— Дайте угадаю. Вы стояли на воротах?
— Да. Но прошло лет двадцать! Как Вы догадались? Видели мое личное дело?
— Вы откровенно не командный человек, одиночка. И говорите, что играли в футбол. Голкипер, менее вероятно, полузащитник. Я думаю, Вас и на ворота поставили не по Вашей инициативе.
— В общем, верно.
— А на флоте? Шахматы?
— Я выходил на турнир, но в третьем туре понял, что должен проиграть старшему по званию, или мне это не простят. Правдоподобно проигрывать тоже надо уметь, но это не моя стихия.
— Но раз уж Вы начали выступать за честь корабля, нельзя так просто взять и отказаться. Что выбрали?
— Угадайте.
— Определенно, не бокс. Что еще есть из военно-прикладного, но не командного, где не требуются особые физические данные и можно достаточно хорошо выступать с самого начала, но не подниматься выше, чем считаете нужным?
— И где собирается приличное общество, не хуже, чем в шахматах.
— Не могу быстро сообразить. Наверное, я далек от флота.
— Стрельба из винтовки. Солдат без винтовки не солдат, а матрос и без винтовки матрос. Среди стрелков-спортсменов у нас были одни офицеры. И, кстати, это достаточно сложно, чтобы не приходилось мазать специально. Я никогда не занимал призовых мест, но и не проваливал упражнения. Просто всегда приходил на соревнования трезвым. В командном зачете наш экипаж часто попадал в тройку. А боксом я с детства хотел заняться, но все тренеры сплошные пролы, и ученики у них соответствующие.
— Интересно, с какого возраста Вы начали не любить пролов?
— Сколько себя помню.
— Я давно заподозрил, что у Вас очень нетипичное воспитание. Как давно Вы умеете есть ножом и вилкой?
— С детства.
— Но фиш энд чипс Вы ели без ножа.
— Рыбу не едят ножом.
— Вас джентльменом никогда не называли?
— Нет, а то бы я давно попал в подвалы Министерства Любви.
— Вы знаете, что у Вас оксфордское произношение?
— Нет. У меня правильное официальное произношение.
— Для Вашего круга. Уверен, что в университете, а, тем более, в Министерстве Правды не говорили на кокни. И флотские офицеры, надо полагать, тоже.
— Конечно. На кокни говорят матросы и пролы.
Последнее время Уинстон возвращался домой раньше, чем соседи. Иногда здоровался на лестнице, но без лишних разговоров.
Сегодня, похоже, толстячок Парсонс заглянул в паб после работы. Пахло от него не только потом, но и пивом. Проловским как бы пивом.
— Уинстон!
Том Парсонс пока не набрал вес до старых размеров со времен встречи в застенках Министерства Любви, но бодрость духа, похоже, восстановил.
— Здравствуй, сосед, — ответил Уинстон.
— Как ты там, правда ведь, что на повышение пошел? — с искренним интересом спросил Парсонс. Будь он трезвый, поостерегся бы.
— Не совсем, просто сдвинули в сторону. Работа большая, важная, но не срочная. А ты где сейчас? — Уинстон понадеялся, что Парсонс испугается сказать что-то лишнее и свернет ненужную беседу.
— На твоем месте. Я уж думал, осудят. Нет, сделали внушение и вернули обратно. Кто без нас с тобой работать-то будет? Набрали новых с десяток, я уже перестал их запоминать, текучка страшная. Твою работу сейчас мы вчетвером делаем. Я да умный парень один, да двое новеньких, никто не приживается. Выпускающий редактор зверь. Постоянно на доработку возвращает. Ужас. Только сейчас понимаю, сколько на твоих плечах держалось!
— Денег-то добавили?
— Какое там. После ареста я о добавке и не заикаюсь. Ладно, хоть работу не отобрали. А то, не знаю, слышал ты или нет, уже и семье ордер на выселение принесли. Освобождайте, мол, служебное жилье.
— Не слышал.
— Сын тогда учудил. Пожаловался на несправедливость. Он старался, доносил на изменника, то есть, на меня, и ему же от этого хуже стало. Жить на одну мамкину зарплату да еще и выметаться с квартиры в общежитие на окраину.
— И что? — спросил Уинстон, догадываясь насчет ответа. Старшего мальчишку он давненько не видел.
— В приют отправили. Тем же днем, даже домой не дали зайти. Ну ничего, там его научат Большого Брата любить. Как ты думаешь, научат ведь?
— Думаю, да. Если будет сотрудничать с администрацией…
— Конечно, будет!
—… то не пропадет. Но могут и побить, в приютах разные дети бывают.
— Мой шустрый, отобьется.