Страница 18 из 103
Тощенькая жилистая девчонка поймала взгляд Ирмы и одними губами прошептала: «Развяжи!» Ирма быстро поняла, о чем речь. Из-за крайней худобы девчонки у работорговцев не нашлось ошейника и ножных кандалов подходящего размера. Поэтому девчонка была в зашнурованном кожаном ошейнике и кожаных же путах на ногах. Ирма покачала головой и показала ей забинтованные руки.
— Зубами! — прошептала девочка. — Ноги я сама развяжу.
Ирма впилась зубами в кожаную шнуровку ошейника. Казалось, прошло бесконечно много времени, но кожаный ремешок поддалась ее зубам. Девчонка к тому времени давно справилась с ножными путами, но лежала совершенно неподвижно, скукожившись в комок, будто совершенно обессилив. Всего один раз мимо прошел охранник, но ничего не заподозрил.
Ирма и сама не заметила, когда девочка исчезла. Видимо, был у девчонки опыт…
Пропажа обнаружилась нескоро, когда вся толпа была уже выкупана и рабов по одной связке стали подводить к котлу, наливая в миски сероватую полужидкую кашу-похлебку. Тут то и заметили, что связка неполная…
Весь караван рабынь уложили лицом вниз и пересчитали. И только потом, без паники, организовали погоню.
Из лагеря выдвинулось восемь пар конных воинов, которые звездой разошлись в разные стороны.
Оставшиеся охранники прохаживались вдоль рядов лежащих рабов, беспощадно угощая жалом и ногами любую, кто пытался пошевелиться.
Беглянку нашли очень быстро, еще до того, как темнота по-настоящему устоялась. Из сумрака выдвинулись двое конных. На жерди, опиравшейся на их седла, как загнанная косуля, висела несчастная девочка. Судя по тому, как безвольно болталась запрокинутая голова, метя по песку длинными волосами, она была без чувств.
Постепенно возвращались остальные поисковые команды. Лагерь пришел в движение, рабов загоняли в клетки. Большинство из них остались голодными — одни не успели получить еще похлебку, другие не успели доесть.
Посреди лагеря разожгли два ярких костра. Беглую пленницу поставили на колени, один из воинов удерживал ее за волосы, намотанные на руку. Она пришла в себя и беззвучно плакала, прижимая к лицу связанные руки.
Повозки с рабскими клетками разворачивали кругом вокруг двух костров, меж которых неподвижно стоял степняк со скорчившейся у его ног обнаженной фигуркой.
Непонятные безмолвные приготовления продолжались и рабы замерли в тревожном ожидании. Казалось, сгустился сам воздух.
Девчонку привязали за запястья к ободу массивного колеса от повозки, которое с трудом прикатили два воина.
Когда приготовления были закончены, все остальное произошло быстро, четко, обыденно и оттого чудовищно. Так, что каждый из невольных зрителей этого жестокого зрелища, проникся и примерил на себя. Драма несла очень простое сообщение каждому рабу: «Ты можешь быть следующим!».
Без какой-либо команды два воина опрокинули беглянку на спину и вытянули в струнку.
Один сел ей на грудь, другой — на тоненькие ляжки, задавив даже вероятность малейшего движения. А третий поднес раскаленное пламенеющее тавро к выпирающему девичьему лобку. Шипение горящей плоти тут же заглушил ужасный крик — но раскаленное железо уже убрали от заклейменной рабыни. Рабыня выла, запрокинув голову, а другие пленницы с ужасом затыкали уши, чтобы отгородиться от этого вопля страдания.
Воины отступили, и несчастная приподняла голову, с ужасом и всхлипываниями рассматривая страшную метку.
Степняки использовали не маленькое рабское клеймо, а тавро для клеймения скота размером с ладонь, потому огненный знак внизу живота распростерся от паха до паха. В ярком свете костров всем были видны малейшие детали, которые сделают это воспоминание незабываемым для каждой рабыни: трещинки на подергивающихся маленьких узких стопах, полуоткрывшееся яркой краснотой лоно промеж бледных бедер, испарина на лбу и «под ложечкой», катящиеся слезы, распахнутый в отчаянном крике провал рта…
Содрогающаяся в рыданиях рабыня с раздвинутыми полусогнутыми ногами в ярком свете костров рассматривает клеймо на своем животе — врезающаяся в память картина, как находка талантливого постановщика, завершила первый акт действия. И гениальный режиссёр протянул эту драматическую паузу до ее естественного разрешения…
Пауза завершилась, когда рабыня обессиленно уронила голову и обмякла, еще шире распахнув бедра.
Второй акт был столь же непригляден и жесток. Клеймивший беглянку молодой воин встал над ее лицом, зажал тоненькое тельце между голенищами сапог и долго мочился на свежее клеймо. А потом, задрав остренькие коленки девчонки к заплаканному лицу, деловито и быстро изнасиловал ее. Двое, помогавшие ему в клеймении, поочередно вложили по два пальца в сочащуюся кровью и семенем щель и, торжественно подняв измазанные кровью пальцы, громко произнесли: «Свидетельствую!»
Но все происходящее поблекло на фоне трагического финала.
Один из работорговцев сел на грудь девочки и задрал ее ноги верх, второй придерживал и направлял заостренный металлический кол длиной больше человеческого роста, а насильник трем короткими резкими ударами загнал это острие примерно на локоть в тело. В криках, что рвались из горла несчастной беглянки, не было уже ничего человеческого, другие рабы в ужасе затыкали уши, чтобы не слышать этого. Но палачи словно не слышали ничего, не суетились и не мешкали. Споро, но не торопясь, они вершили сценарий казни, каждый акт которой должен был потрясти до глубины души каждую рабыню.
Забив кол, они связали ноги бьющейся в конвульсиях жертвы в коленях и лодыжках, и установили кол в ступице колеса, для надежности закрепив его деревянными клиньями. И развязали ее ноги…
В тот момент, когда освободившиеся ноги, лишившись опоры, заскользили по гладкому окровавленному металлу, и бедная девочка насадилась на острие всем весом своего телом, оказалось, что крики могут быть еще громче, пронзительнее и ужаснее. Девочка билась и сучила ногами, но каждое движение только усугубляло ее муки, только загоняло кол еще глубже.
И вот только теперь старший караванщик вспомнил про Ирму.
— Приведите мне эту… — он на мгновение замялся. У рабынь никто не выяснял их имен, а новых им хозяева еще не дали. — Которая дважды не дева! У нее еще должны быть забинтованы руки…
Когда Ирму бросили на колени у его ног, он задумчиво смотрел на корчащееся на колу тело. Наклонившись к Ирме, он схватил ее за волосы и развернул лицом к умирающей девочке.