Кристальный пик

Что будет, если он съест их всех? Это утихомирило бы его голод ненадолго? Дало бы шанс встретиться с другой половиной его души? А что, если...

Кроличья Невеста выросла на кромке леса прямо перед его носом и тут же занесла над головой косу. Сощурившись от ее искристого света, он решил больше не уворачиваться. Протянул руку, коснулся ее в ответ...

И вскоре одного из четырех божеств не стало.

1. Благие гости и дурные вести

В нашем мире сердцами людей правит четверка богов. Однако как бы милосердно не было их правление, иногда сердца все равно разбиваются.

Почти половина Колеса года минула с тех пор, как тело короля Оникса Завоевателя отправилось вплавь по реке на горящем драккаре, а он по-прежнему являлся ко мне во снах, гордо восседающий на своем мраморном троне. В руке его, крепкой и жилистой, лежал меч из обсидиана, и в лезвии отражалось мужественное лицо, еще не разъеденное хворью и возрастом. Я верила, что так отец говорит со мной: все в порядке, можно более не тревожиться ни за его рассудок, ни за его душу. Прямо сейчас он пирует с мамой в сиде, и там их счастье льется рекой точно мёд из посеребренных кубков.

Эти сны были единственным, ради чего я ложилась спать, пускай после каждого из них я и просыпалась в слезах.

Цварк. Цварк, цварк!

Когда подушка в очередной раз сделалась мокрой, я открыла глаза и села на постели. Пальцы по привычке потянулись к ее изголовью, ища рунический став от бессонницы и кошмаров, пока я не вспомнила, что никаких рун здесь нет — кровать-то не моя.

Башня Соляриса, прежде напоминающая амбар с залежами трухлявой мебели, отныне выглядела куда чище и наконец-то напоминала человеческую спальню, какой должна была быть. Истрепанный и изъеденный молью балдахин сменили полупрозрачные занавески из тафты, а сломанные стулья и тумбы переехали в дальний конец комнаты, освободив достаточно пространства, чтобы по его центру расположились медвежьи шкуры. Воздух в башне тоже посвежел: с тех пор, как я повадилась ночевать здесь, Солярис приучился проветривать комнату по несколько раз в день. То был редкий жест его заботы, как и объятия чешуйчатого хвоста, коим он окольцовывал меня во сне, притягивая ближе. Правда, сейчас половина постели Сола была пустой и холодной, а одно из окон, распахнутое настежь, со скрипом раскачивалось. Вряд ли для того, чтобы впустить свежий воздух — скорее, чтобы кого-то выпустить.

Цварк!

Так вот, что меня разбудило на самом деле — вовсе не дурной сон, а ходящая ходуном крыша и черепица, сыплющаяся под драконьими когтями.

— Моря иссохнут, города сравняются с землей, горы развеются прахом по ветру,  ибо нет ничего вечного, кроме одного — Соляриса и его привычки делать все наперекор, — протянула я саркастично, когда наконец-то растерла заспанные глаза и разглядела Сола, юркнувшего через окно обратно в башню и усевшегося у меня в изножье. — Я же просила тебя не карабкаться по крышам! Мы еще прошлые пробоины не залатали. Знаешь, каково это — выслушивать стенания Гидеона о потерях казны по четыре часа в день?

Солярис оставил мое замечание без ответа, как оставлял и все предыдущие. Едва ли ему было хоть какое-то дело до состояния казны, а уж тем более до Гвидиона с его фанатичной бережливостью — тот всегда хватался за сердце и пророчил Дейрдре скорое разорение, едва находилось что-то, что стоило дороже крестьянских сапог. Иногда мне казалось, что Солярис специально изводит его, подкидывая казначеям побольше работенки. Вот и сейчас он лишь усмехнулся и молча прижал ладонь к моему лицу, пока я не вспомнила, какое оно мокрое, и не попыталась отвернуться. Его когти безболезненно царапнули меня по щеке вслед за солеными каплями, высыхающими на коже.

— Вставай, — сказал Сол тихим, вкрадчивым тоном, и я уж больно подумывала, что что-то стряслось, как он тут же добавил: — Погода на улице в самый раз.

Глаза Соляриса горели ярко, точно рассветное зарево за стрельчатым окном. Небо только-только окрасилось тем же золотом, и первые лучи, как игривые дети, прыгали по углам комнаты, расписывая мрачные стены из серого камня летними красками. В этих лучах волосы Соляриса тоже начинали светиться, напоминая тот перламутровый шелк, в рубаху из которого он был одет. Широкий ворот с вырезом до ключиц приоткрыл верхнюю часть его безупречно белой груди, когда Сол склонил голову в бок от моего вопроса:

— Что на тебя нашло? Ты же сам сказал, что в такой ответственный день мне нужно хорошенько выспаться...

— Не похоже, чтобы у тебя был хотя бы шанс на крепкий и здоровый сон, — парировал он, многозначительно кивнув на мою подушку: бесформенные пятна, расползшиеся на ней, все еще оставались свежи. Лучшее доказательство его слов, как и мой тяжкий стон. — И да, не забудь в этот раз перевязать руки.

Сол бросил мне на покрывало ленты из телячьей кожи, а затем вскочил на подоконник и, оттолкнувшись, сиганул в открытое окно — прямо туда, где отныне встречать восход мне нравилось больше, чем в постели.

В Столице, что распростиралась куда севернее прочих городов, месяц благозвучия всегда выдавался теплым, но в этот раз он превзошел сам себя и уже спозаранку душил туат Дейрдре неестественным зноем. Впрочем, после месяца воя, который всегда оставлял за собою хворающих от воспаления легких детей и продавленные снегом крыши, даже жара Золотой Пустоши встретила бы у местных радушие. Да и плечи больше не ныли от тяжелых мехов и плащей, а кожа не трескалась от сухости и мороза — вместо этого ее покрывали бронзовый загар и пот. Стоило мне выйти из замка и догнать Соляриса, как последний потек у меня по спине, впитываясь в ткань подпоясанной мужской рубахи и таких же мужских штанов. Вскоре вся одежда промокла и потяжелела, и даже ленты из телячьей кожи, туго затянутые вокруг ладоней, не спасли их от зуда — старые мозоли мучительно запекло.

— Я драгоценная госпожа Рубин из рода Дейрдре... Ауч!

Лезвие меча из нейманской стали скрестилось с драконьими когтями, черными, как агат, и высекло искры. Если бы не утренняя роса, осевшая на цветочных лепестках, трава бы вспыхнула, и прекрасное маковое поле перед Рубиновым лесом охватил бы пожар.

— Я драгоценная госпожа Рубин...

Дыхание сперло от ударов, обрушивающихся на меня сверху, пускай они и были куда слабее тех, которые мне уже доводилось испытывать прежде. В какой-то момент я кубарем покатилась по земле, сбитая с ног, и едва не откусила себе язык, щелкнув зубами.

— Сдаешься? — спросил Солярис, равнодушно глядя на меня сверху-вниз.

— Нет! — К его раздраженному «Тц!» я снова вскочила на ноги, даже не отряхнувшись от прилипшей к коленям земли. —  Я драгоценная гос...

Но не успела дойти даже до середины предложения, не то, что произнести его целиком: не оставляя мне и шанса, Солярис снова ударил и швырнул меня на землю. Он никогда не церемонился. Уж коль дал обещание, то будет держать его до самой смерти.

«Хочешь овладеть мечом?», — спросил Сол несколько месяцев тому назад, когда Мидир бессовестно предал меня и раскрыл ему мое новое сокровенное желание. — «Никто не станет тренировать тебя. Почему? Ты не помнишь, что стало с твоей первой няней-весталкой? Как Оникс выбросил ее голышом на мороз за то, что та случайно чиркнула тебя по уху, когда стригла волосы? За время своего правления твой отец хорошо укрепил веру всех туатов в то, что кровь вашего рода священна. Ни один мастер меча не осмелится поднять против тебя даже деревянную вешалку, покуда существует хотя бы мизерная вероятность лишиться за это головы. Так что твоим обучением займусь я. В конце концов, как говорила Мелихор, в моей пустой башке нет ничего ценного».

Тогда мне пришлось сделать вид, будто я не понимаю, что именно движет Солярисом, который еще со времен войны ненавидел человеческое оружие, но еще больше ненавидел подъемы ни свет ни заря. Не меньше он ненавидел и мое стремление к физической силе, кою считает излишней для принцессы, находящейся под защитой дракона. Да и глупости все это: предложи я кому угодно мешок с драконьими изумрудами, коих еще осталось в сокровищнице Дейрдре немерено, любой бы без раздумий исполосовал мне лицо, если бы я об этом попросила! Именно это и беспокоило Сола на самом деле. Ведь только он, прожив больше семидесяти лет на этом свете и больше двадцати из них рядом со мной, точно знал, как повалить меня наземь плашмя, но при этом не оставить на моем теле ни одной раны или синяка.