Страница 51 из 77
Очерк иллюстрирован фотопортретом Бражникова. На портрете у Сергея волевое, мужественное лицо. Может, оно чуть-чуть излишне строго для двадцатилетнего. Но что поделаешь, это правда.
Печатник удовлетворенно улыбнулся, газета понравилась ему своим праздничным видом, и он, нажав еще одну кнопку, увеличил скорость машины. «Давай, давай, крутись попроворнее, работай на завтрашний день, а то не поспеешь».
По улицам высокогорного городка все тем же размеренным шагом идет военный патруль. Центр городка с его широкими улицами уже позади, а здесь, на старой окраине, кривые, узкие улочки, запутанные глухие переулки, высокие, обмазанные глиной заборы, узкие, крепко запертые калитки, и нигде ни одного окна — дома спрятаны в глубине дворов. Здесь, наверное, могла бы стоять по ночам ничем не тревоженная тишь, если бы не ветер. Обычно в эту пору ровно в полночь он срывается с гор и по-разбойничьи налетает на спящий городок. Какой неистовый шум он поднимает: грохочет на железных крышах домов, завывает и свистит в печных трубах, со крипом раскачивает огромные деревья. «Теперь он, окаянный, до утра не угомонится, — подумал Геннадий. — Жители, наверное, ничего не слышат, привыкли к таким концертам. Спят себе спокойно. А мы будем спать, когда сменимся. Утром. Когда мы сменимся, я поздравлю Бражникова. Подойду к нему и обниму... Нет, обнимать его, пожалуй, не следует, мы оба не терпим нежностей. Я просто пожму ему руку и скажу: «Считайте меня своим другом. Навсегда. В труде и бою. На всю жизнь».
А ветер все крепчал и крепчал. И снежинки, которые до этого медленно, неуклюже, будто на парашютиках, опускались с неба, вдруг закружились, заметались и, подхваченные недоброй силой, стремительно понеслись в неведомую даль, так и не достигнув такой близкой и такой желанной земли. Это вступала здесь, в горах, в свои права недолгая, но злая зима, с бешеными холодными ветрами, со снежными буранами, обвалами, лавинами. Был на исходе отмеченный победами и свершениями, тревогами и волнениями тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год, тринадцатый год «холодной войны».
Закавказский военный округ, 1958—1959 гг.
ЧАСЫ КОМАНДАРМА
1
Настил наблюдательной вышки поскрипывает под ногами, а если ступать тверже, то кажется, будто сухие его доски звенят. Но может, так только кажется; вероятно, это звенит тронутая ветерком колючая проволока ограждения, а скорее всего, это в ушах сам собой рождается звон. Нет, не сам собой — от высоты. Все-таки тысяча сто метров над уровнем моря.
Впрочем, шагать по настилу часовому не обязательно, разве только для того, чтобы не затекли ноги. Потому что с вышки и так все хорошо видно. Виден не только весь охраняемый объект и подступы к нему, но и многое такое, что снизу так не увидишь. И прежде всего небо: оно тут над тобой такое огромное, необозримое, что только сейчас, здесь, на вышке, начинаешь понимать, какое оно на самом деле — небо. И землю тоже видишь не такой, какой она видится там, внизу. Чуть повернешь голову влево — и возникают перед тобой четко очерченные, словно вырубленные из темно-синего льда вершины большого Кавказа; повернешь голову направо — и видишь те самые холмы Грузии, которые воспел Пушкин. Холмы предгорья. Они зеленые и желтые. Зеленые — это виноградники, желтые — поспевающая кукуруза. Нестройной чередой холмы сбегают в долину, к реке.
Над рекой и долиной прозрачная, сиреневая дымка. Красивая дымка. А вот о реке этого не скажешь. Река сейчас вовсе не такая, какой не раз изображали ее писатели и живописцы. На их полотнах, в их стихах и прозе она и серебряный позумент, и серебряный пояс и еще что-то в этом роде; она, мол, прозрачна, как хрусталь, и просматривается до самого дна, устланного разноцветными камушками, и можно, как в аквариуме, любоваться быстрыми играми резвой форели и неторопливыми прогулками сытых сомов.
Наверное, в какие-то времена она бывает и такой, и все ее нарисованные и описанные прелести, надо надеяться, не фантазия. Часовой Григорий Яранцев в этих краях недавно, он еще не видел здесь ни осени, ни зимы и потому не считает себя знатоком здешних красот. Рановато ему еще в судьи. Но реку увидел — сразу не понравилась. Конечно, река знаменитая, ничего не скажешь, и воды в ней много, даже слишком много — сейчас в горах бурно тает снег, — шумит она на перекатах и порожках так, что оглохнуть можно, а не полюбуешься. Нечем. Мутная в ней вода, грязная, тускло-серая. Если смотреть издали, река того же землистого цвета, что и берега, и отличается от них разве только тем, что движется. А вблизи на нее и вовсе неинтересно смотреть: течет остывший кофе, чуть-чуть разбавленный молоком.
Зато удивительно красивыми кажутся Грише Яранцеву мост через реку и городок, к которому этот мост ведет. Славный городок. Правда, по сравнению с городом, откуда сам Гриша Яранцев, этот — крохотуля. А когда отсюда, с вышки, смотришь, он и вовсе лилипутский. Помните город у ног Гулливера? Самая высокая его башня со шпилем и та лишь по щиколотку путешественнику.
Но тот город из книги с картинками — придуманный город, а этот внизу, у моста, — вполне реальный, и ходят по его улицам не сказочные лилипуты (народ здесь, кстати, на редкость рослый, сильный), а тоже вполне реальные люди. И улицы городка, хотя он считается древним, тоже современные. Правда, новых домов еще не так много, но зато почти на каждой улице воздвигнут либо павильон, либо киоск самого что ни на есть современного стиля из самоновейших многоцветных материалов — пластиков. Павильоны и киоски эти и придают улицам старого города какой-то очень моложавый и задорный вид.
Улиц в городке всего двадцать три, и почти все они почему-то ведут к железнодорожному вокзалу (а есть еще и автовокзал), словно местные жители только и делают, что уезжают и приезжают. Но это, конечно, неверно, и только новичку может померещиться.
Само собой разумеется, что ездят они немало. И не только ездят, но и летают, поскольку к услугам горожан имеется аэропорт. Но мало кто без особой нужды, а так просто, из страсти к перемене мест, покидает родной город навсегда: здешние жители — люди с корнями, да еще с какими!
Есть в этом городе и такие семьи, в которых вам перечислят своих предков чуть ли не со времен царицы Тамары. И это, учтите, в семьях, происходящих не от бывших дворян и князей, а от простых ремесленников и крестьян. И еще надо сказать, что корни многих здешних семейств уходят не только в глубь времен, но распространились вширь. В городе есть улица, которая почти вся заселена людьми одной фамилии, и, если захотите, вы сможете познакомиться здесь со всеми степенями кровного родства, что совсем не просто — с непривычки быстро запутаешься.
В городе существуют разные мнения насчет семейств, гордящихся своими родословными, и улицы, заселенной родичами. Одни говорят, что это не что иное, как пережитки исчезнувших общественных формаций — родового строя и феодализма, а другие, посмеиваясь, соглашаются: «Да, пожалуй, пережитки, но, извините, разве это плохие пережитки», а третьи сердито возражают: «Вздор! Какие же это пережитки? Нет тут никаких пережитков. Не верите — пойдите сами на улицу Толбухина и посмотрите, какие там люди живут и как они живут».
Кстати, именем маршала Толбухина (а в просторечье Толбухинской) улица названа по инициативе ее жителей — трое мужчин с этой улицы в годы войны сражались под командованием Федора Ивановича и, вернувшись с победой домой, пожелали таким образом выразить свое уважение славному полководцу. Говорят, что в те времена, когда маршал Толбухин командовал войсками Закавказского военного округа, он побывал как-то на этой самой улице, обнял своих бывших солдат и, хотя спешил, все же не отказался от пур-марили, то есть хлеба-соли, и от чарки отменного фамильного вина. Рассказывают, будто сам маршал Толбухин... Можно не сомневаться, что история эта весьма интересна, как, впрочем, и многие другие здешние легенды. Но Грише Яранцеву сейчас, извините, не до легенд...