Страница 3 из 77
— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!
Лейтенант Громов, еще не обернувшись, хотел сказать обычное «пожалуйста», но, когда повернулся и увидел солдата, все в нем возмутилось. «И откуда только берутся такие неряхи? Небритый, сапоги грязные, подворотничок несвежий. А заправочка... Но даже не в этом дело... Что за глупое лицо! Улыбается, как будто на именины к теще пришел. Ну нет, брат, я тебе не теща».
— Не разрешаю!
Лейтенанту не понравился собственный голос. Слишком резко и слишком громко. Но, черт побери, любого выведет из терпения такое... особенно глаза... Большие, голубые, мечтательные. И ресницы пушистые, загнутые кверху, как у девчонки.
У лейтенанта Громова тоже такие ресницы и такие же глаза. И они иногда бывают мечтательными, восторженными. Лейтенант Громов терпеть не может этот непорядок у себя, а тем более у других.
— Не разрешаю! — еще резче, еще громче сказал лейтенант. «Вот и не удержался. Сорвался».
— Товарищ лейтенант...
— Немедленно приведите себя в порядок. Посмотрите на себя. На кого вы похожи! Чучело огородное, а не солдат.
Все поблекло на лице у солдата. И сияние в глазах потухло, и улыбка исчезла. Страдальчески дрогнули мальчишеские припухлые губы.
— Товарищ лейтенант...
— Не разговаривать! Кругом марш!
Солдат повернулся неумело, цепляясь ногой за ногу, словно сразу в один этот миг забыл все, чему учил его на строевых занятиях сержант.
Неловко и даже как-то стыдно было смотреть на это лейтенанту. «Позор! В моем взводе такое! Надо вернуть его. Пусть десять, пусть сто раз придется скомандовать «кругом марш», нельзя этого так оставить. А впрочем, пусть идет. Я потом им займусь. Я из него сделаю солдата».
Лейтенант повернулся к топке и снова протянул руки к огню. И удивился: руки дрожали. «Вот тебе и на! Оказывается, нервишки у вас не в порядке, Геннадий Павлович».
Это огорчило его еще больше, чем неприятный разговор с солдатом. «А чем неприятный? Ведь я поступил правильно. Спуска таким неряхам давать нельзя. Да разве это солдат? А все же... Вспомни его лицо, лейтенант Громов. Ведь он к тебе неспроста шел, с радостью какой-то, и похоже, что с большой радостью. А ты... Как видно, и в самом деле нервы у тебя не в порядке, Геннадий Павлович. Определенно не в порядке».
И настроение у лейтенанта Громова окончательно испортилось.
Испортилось настроение и у повара Шакира. Он оборвал на полуслове веселую свадебную частушку и, сердито поджав губы, посмотрел на лейтенанта. «Ну черта с два я теперь буду тебя угощать. Никогда», — подумал Шакир. Еще он подумал о том, что, когда закончит службу, поступит поваром в детский сад. А почему в детский сад? Этого он даже себе не мог объяснить. Просто так пришло в голову. Мало ли о чем может подумать человек, когда в нем все клокочет от обиды за другого человека!
Очень огорчил этот случай и старшину Григория Ивановича Петрова. Конечно, лейтенант правильно поступил. По уставу. Старшина тоже никому не даст спуску по службе. «Но зачем же кричать на солдата? Тут терпение да любовь нужны, а не крик. Да и то сказать — вчера еще был этот самый солдат Александр Сафонов под крылышком у матери и именовался Сашенькой, а тут сразу суровая солдатская служба. Здесь ни матери, ни забот ее, все сам. А он, по правде говоря, еще во многом дитя — и возрастом, и умом, и характером. Ну и сам лейтенант тоже еще не вполне мужчина. Мальчишества в нем ох сколько еще! Потому и кричит, и петушится, и пыжится. Надо будет с офицерами-коммунистами поговорить. Пусть подскажут ему по-товарищески, что подобает и что не подобает командиру. А то поздно будет. И с меня спросят: а вы где, товарищ коммунист, были?»
Думая так, старшина отдал необходимые хозяйственные распоряжения повару и по каменистой, скользкой и мокрой тропе пошел в гору, туда, где отдыхал после ночного «боя» личный состав роты.
«А Сафоновым я сам займусь, — решил старшина. — И сержанту Фориненко скажу, чтобы глаз с него не спускал. Заправочку ему солдатскую надо показать, он ведь недавно в строю, а там на складе его, конечно, избаловали. Ну чему его могли там научить? Писать хорошим почерком накладные. Разве это для солдата дело?»
Григорий Иванович не спеша поднимался по тропе. Для молодых это легкая тропа, молодой ее с ходу одолеет. Но когда виски твои поседели, а сердце частенько пошаливает, лучше идти вот таким спокойным шагом, благо никто и не торопит.
«А он, похоже, с чем-то хорошим пришел к лейтенанту. Это же сразу увидеть можно. Лешка мой, бывало, только дверь откроет, еще ни слова не скажет, а я уже вижу, с чем он домой пришел: с горем ли, с обидой или с радостью. У них все открыто, у хороших ребят, — что на душе, то на лице. А лицо у этого Саши Сафонова славное, честное. И у Леши такое.
Ах, Леша, соколенок мой милый, если бы ты только знал, как скучает по тебе твой старый батька!»
Старшина остановился, вздохнул. Леша — это сын. Самый дорогой человек на свете. Самый нужный. А нет его рядом. Вот уже полтора года, как выпорхнул из родного гнезда соколенок. И хоть бы близко где жил, а то за тридевять земель улетел. В Казахстан. На целину. И вот с той поры, сам того не замечая, ищет Григорий Иванович в юных солдатских лицах сходства с Лешей. Ищет и находит. «Все они друг на друга чем-то похожи, дети наши. Они на Лешу, а Леша на них».
ГЛАВА ВТОРАЯ
Солдаты взвода, которым командовал Громов, отдыхали у большого жаркого костра. Солнце еще только светило, но не грело, а на солдатах ниточки сухой не осталось.
— Послушай, дорогой Артемов, отодвинься чуточку от огня, не то из тебя совсем невкусный шашлык получится, — сказал Геворк Казанджян. Он, как шутят товарищи, «автор» этого костра. Даже удивительно, как умудрился Геворк из сырого хвороста сотворить такое пламя. Но это «производственный секрет» Геворка. Он сын чабана и еще в школьные годы каждое лето уходил с отцом на высокогорные пастбища. А хороший чабан в любом месте, в любую погоду сумеет разжечь костер, потому что нельзя человеку жить в горах без огня.
— У русских есть пословица, — продолжал Геворк, — дыма без огня не бывает. А у меня огонь без дыма. Видали?
— Видали, друг, — улыбаясь сказал Сергей Бражников. Как и все, он благодарен Геворку за этот добрый костер. Но хвастаться хорошими делами не следует. — Видали, — уже без улыбки повторил Сергей и, явно подражая кому-то, заговорил глуховатой скороговоркой: — Товарищи! Вношу предложение возбудить перед вышестоящими инстанциями ходатайство о выдаче рядовому Геворку Казанджяну патента на изобретение бездымного огня. В наш атомный век, в век невиданного технического прогресса...
Солдаты рассмеялись. Бражников очень точно изобразил человека, который на каждом собрании бубнит одно и то же: «В наш атомный век...», «технический прогресс», а на поверку оказался жалким симулянтом. Сейчас этот оратор сидит на гарнизонной гауптвахте, а место это даже в наш атомный век не лучшее на земле.
Рассмеялся и Геворк. Он добродушно махнул рукой:
— Ладно, ребята. Уговорили. Отдаю свою единоличную славу в коллективное пользование.
Если посмотреть со стороны, может показаться, что эти беззаботно смеющиеся, веселые парни только что вернулись с легкой прогулки. Но здешние горы не место для увеселительных прогулок, а ночной «бой» в горах может любого богатыря измотать.
Еще час назад они думали: только бы дождаться привала. И тогда, ни о чем уже не размышляя, броситься на землю, раскинуть непослушные от усталости руки и ноги. И спать. Пусть даже гром гремит. Все равно — спать.