Страница 20 из 77
— Честное слово, богатырский смех! — восхищенно воскликнул журналист.
— Наши, — обрадовался Сергей. — Это определенно Катанчик что-то сказанул.
Они прошли еще метров сто, продрались сквозь колючий кустарник, увидели рубиновые огоньки папирос, на них дохнуло аппетитным дымком полевой кухни. Затем послышались отрывистые, четкие команды, зазвенели котелки — солдаты повзводно строились на ужин.
И снова шутки, и снова смех.
— Как раз к ужину поспели, — сказал Сергей. — Пошли, товарищ старшина, к Шакиру, подзаправимся.
— А это как.. удобно? — замялся Макаров.
— Неудобно только левой ногой правое ухо чесать, — пошутил Сергей. — Чего это вы в своем отечестве стали стесняться?
— Да так что-то, — неопределенно ответил Макаров.
— А-а, наверное, фельетончик свой вспомнили? Так это ничего. Шакир у нас добрый. Он зла долго не помнит, честное слово. Идемте, идемте. Не помирать же вам из-за чернильной ошибки с голоду.
— Ой, Бражников, и опишу же я тебя в своей книге, так опишу...
— Такая уж у меня горькая участь, — нарочито печально вздохнул Сергей. — Знать, суждено мне войти в вашу книгу отрицательным типом. Тут уж ничего не поделаешь. Эй, Шакир! Две порции каши. Гостя веду.
— Пожалуйста. С удовольствием, — откликнулся Шакир, но выполнить этот долг гостеприимства ему удалось не сразу. И вот почему. Кто-то крикнул: «Качать Шакира!» И не успел повар опомниться, как взлетел кверху, подброшенный сильными солдатскими руками.
— Еще разок! Еще! Ура Шакиру! Ура!
Кажется, все, кроме застигнутого врасплох и чуть ли не до слез растроганного Шакира, поняли всю, так сказать, подноготную этого бурного и, что говорить, несколько неожиданного чествования повара. Правда, кормит Шакир здорово, тут ничего не скажешь. И все же при других обстоятельствах эти несомненные заслуги Шакира были бы отмечены более скромно. Но когда солдаты увидели корреспондента, они, даже не сговариваясь, решили качать Шакира. Это было одновременно и признание заслуг повара и опровержение на злополучный фельетон Макарова. И нужно сказать, веское опровержение, очень доказательное. Во всяком случае, на Макарова оно подействовало вполне убедительно. Он колебался всего несколько мгновений. Честь газеты? А в чем она? Конечно, в правдивости и самокритичности. Безусловно, только в этом. Здоровое чутье подсказало Макарову, как надо действовать и что сказать. Нет, он не уронит этим ни своего авторитета, ни авторитета газеты. Наоборот.
— Признаю, товарищи, — сказал Макаров, — полностью признаю свою ошибку.
Солдаты не сразу опустили повара на землю. Разохотились. Кто-то даже предложил: «Корреспондента тоже качать». Но предложение это не было подхвачено. Да и за что его сейчас качать? За правдивость и самокритичность не награждают, они положены каждому хорошему человеку.
Когда Шакира наконец опустили и он, пошатываясь (все-таки укачали, черти полосатые), пошел к своей кухне, кто-то поднял с земли письмо.
— Твое, Шакир?
— Да, из кармана вывалилось, — ответил повар, повертел письмо в руках, вздохнул и неожиданно бросил его в топку. Оно загорелось не сразу, язычки пламени сначала ощупали его, словно проверяя, горючее это или не горючее, а потом вспыхнуло одновременно со всех четырех сторон, и через несколько мгновений от того, что было бумагой, и не просто бумагой, а письмом, то есть каким-то выражением чувств и мыслей Шакира Муртазова, осталась лишь пленка темно-серого пепла.
Но Шакир уже ни чуточки не жалел об этом. Сразу стало как-то необыкновенно легко на душе, словно огонь помог парню раз и навсегда освободиться от какой-то тяжкой ноши.
В общем, так оно примерно и было.
Письмо, сгоревшее в топке полевой кухни, Шакир написал сегодня и, конечно, намерен был отправить при первой возможности, но, как видите, не отправил, потому что написано было в нем...
Но прежде чем открыть содержание этого письма, следует рассказать о других событиях, имеющих к нему прямое отношение.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Вскоре после того как Сергея Бражникова отправили с поручением, его товарищи стали очевидцами одной из самых ожесточенных контратак «противника». И нужно сказать, им просто посчастливилось, что они были только очевидцами, а не участниками этого «боя», потому что, не успев как следует окопаться, они, пожалуй, не сумели бы удержаться на высоте, настолько силен был натиск «противника».
А так издали наблюдать было очень интересно. Хотя «бой» происходил вдалеке, но видно было все как на ладони. Ну и гремело же в горах! Артиллерийская подготовка, удар с воздуха, атомные взрывы, словом, как шутили солдаты, музыка не для барышень, не для нервных. Катанчик пришел в восторг.
— Здорово работают! Вот дают так дают! — весело воскликнул Вася. — Концерт, да еще с фейерверком. Красота!
Ему нравился огонь. Просто так, как другим, например, нравится вода. А огня там, на склоне дальней горы, было много, особенно когда взметались к небу гигантские грибы атомных взрывов.
— Вот именно — концерт, — сказал Микешин. Прищурив глаза, он неодобрительно смотрел на бушующий вдали огонь. Сила, конечно! Она хороша, когда движет тракторы и паровозы, плавит металл, освещает и обогревает жилище человека. И к атому у Микешина тоже было свое отношение. «Будешь работать, создавать нам на пользу — буду уважать тебя, покорного работягу, а будешь бесноваться, злой и разрушительный, — возненавижу навеки».
— Концерт! — хмыкнул Микешин. — А угостят тебя настоящим атомным взрывом — посмотрел бы я тогда на тебя.
— Думаешь, испугаюсь? — взъерошился Катанчик. — Не дождутся. Да и вообще, не так страшен черт, как его малюют.
— Ну, ты у нас известный храбрец, — заметил Геворк Казанджян. — Вызываю на дуэль всякого, кто в этом сомневается.
— Вот-вот, дуэль на рапирах, — поддержал Сафонов. — Благородные рыцари, прошу вас обнажить свое благородное оружие.
— И охота же вам всякой чепухой заниматься, — сказал Микешин. Он знал, конечно, как увлекается Казанджян фехтованием. Парню, наверное, во сне видятся все эти рапиры и эспадроны. Но какой же это спорт! Кому он сейчас нужен? Вот именно... И Микешин произнес вслух: — Кому они сейчас нужны, твои рапиры? Вояка! Мух и то химикатами теперь убивают. Это же смешно: ты с рапирой, а на тебя с атомной и водородной. Серость и отсталость, ничего больше.
— Ну, знаешь, — вспыхнул Казанджян, — ты сам серый и отсталый. По-твоему, если атомный век, то человеку ничего уже не нужно — ни музыки, ни спорта, ни красоты? Так это, я тебе скажу, глупость. Беспросветная глупость. И если хочешь знать — только извини меня, пожалуйста, — так только консерваторы думают.
— Ну-ну, потише на поворотах, — рассердился Микешин. — Что вы сегодня все на меня? Дурачком считаете? А я не позволю. Я вам не мальчишка...
— Вот тебе и свободный обмен мнениями, — начал было Катанчик, но Микешин бросил на него такой свирепый взгляд, что Вася понял: сейчас с этим человеком лучше не шутить.
Похоже было, что между ребятами вот-вот вспыхнет ссора, но ей помешали новые события. Во-первых, выяснилось, что посредники не дали успеха контратакующей стороне. Яснее говоря, контратака «противника» провалилась, и он снова перешел к обороне. Понятно, что это событие взволновало всех. Нельзя было даже предположить, что во взводе лейтенанта Громова столько «стратегов», да еще таких горячих.
Но не успели еще солдаты как следует обсудить эту «стратегическую проблему», как стало известно, что подразделение отводят с «передовой».
Некоторые стали гадать: для чего отводят? На отдых? А может, поставят новую задачу? На что другие резонно заметили: а зачем гадать? Начальству известно — и ладно.