Альтер эво

– И в чем была проблема? – спрашивает Давид.

Вопрос настолько абсурдный, что Майя даже немного приходит в себя и начинает реагировать на окружающее. В каком смысле – в чем? Он что, не слышал? Здоровье, квартира и образование. Кредитные линии, которые были у Степана. Никакого экстрима. То есть ты не можешь купить, к примеру, лодку или палатку: платеж просто не пройдет, средства не предоставят. Не оформишь заграничный паспорт и туристическую визу, не купишь билетов, не уедешь никуда, кроме как в покрытый курортный поселок на покрытом же поезде. Блин, да ты даже книгу об Эвересте купить не можешь, если она не маркирована как стопроцентная беллетристика, если по ИИ-оценке в тексте содержится хоть пять процентов нон-фикшн – можно подумать, Давиду это неизвестно. Ты будешь сидеть в молле до самой смерти, потому что все сидят в молле, потому что в молле есть и развлечения, и спортивные площадки, и кино, и шопинг, и прекрасные скалодромы есть в молле, и ВР-сафари, и ВР-что-угодно, даже тиры с имитацией боевых действий, и чего еще тебе надо.

– Там, где я живу, ко всему этому немного иной подход, – объясняет Давид, и Майя искренне не понимает, что он такое имеет в виду: в зоне без покрытия он живет, что ли?

Давид молча поворачивает голову и смотрит на нее.

Что? Майя опешивает. В зоне без покрытия, реально?

Через пару мгновений до нее доходит еще кое-что: так это туда он предлагал ей с ним поехать?

Давид понимает, что она поняла, и негромко замечает:

– Предложение еще действует. Но и отказаться еще можно.

У Майи пересыхает во рту.

– Я не откажусь.

– Хорошо. Через час у меня смена на двенадцать часов. В шесть можем ехать.

– Тебе же надо будет поспать…

– Я и поеду спать, – улыбается Давид. – Я, знаешь ли, обычно сплю дома. Просто по дороге завезу тебя в одно место.

На работе Майю учат, что благопристойный и приятный глазу внешний вид – залог твоей успешной и эффективной деятельности.

– Как мне одеться?

– Женщины… – Давид покачивает головой. – Послушай, мы едем не в полярную экспедицию, не к людоедам и не на бал. Оденься, как тебе удобно. И, пожалуйста, не прибегай предварительно к услугам контор вроде той, где мы познакомились. Когда не умеешь, только хуже выходит, поверь мне.

Майя верит. Ее уши овевает жаркий самум.

– Спасибо.

У них жучок-тандем, и от Давида ее отделяет спинка экопластикового сиденья, но ощущение жара до самого конца поездки так и не проходит.

Верный страж свел его вниз по лестнице и вернул нож, но на крыльце Марка вдруг окатило нестерпимым желанием. Нечто подобное он испытывал разве что в юности, да и тогда ураган не набирал такую силу. Сейчас же буквально сама его природа требовала удовлетворения, каждый нейрон вопил: здесь и сейчас, немедленно, сию же секунду.

Это было очень странно и весьма нервировало, но Марк давно уяснил: ретривер делает свое дело, следуя туда, куда его влечет поток, а грести против течения вообще никому и никогда не стоит.

Так что он по наитию свернул на ту самую дорожку, ведущую от дома к заливу, и зашагал по ней, едва удерживаясь от неприличной поспешности. Никто ему не мешал, и через несколько минут Марк вышел к скамейке под стеклянной крышей.

Скамейка была занята.

Еще оставалось время развернуться и уйти к машине незамеченным, но Марк не стал этого делать. Шагая к скамейке, он поймал себя на том, что не уверен, подходит ли здесь «добрый день» или «привет».

– Привет.

Беловолосая стриженая голова дернулась, и на Марка уставились два больших подозрительных серо-зеленых глаза.

– О, смотрите-ка. Агата Кристи ведет следствие, – недовольно буркнула Инта.

– Агата Кристи не вела следствий, – мягко поправил Марк. – Она была писательницей.

– Да пофиг.

Девчонка отвернулась и снова уставилась на море. Марк извлек блокнот и попытался сопоставить все имеющиеся у него данные, но ничего не нашел – об этом попросту не упоминалось. Зуд внутри, который пригнал его к этой скамейке, побуждал действовать просто, прямо, спонтанно:

– Сколько тебе лет?

От такой дерзости Инта опешила:

– А тебе?

Марк опустился на свободную половину скамейки и вздохнул.

– Через неделю будет тридцать три.

– Трудный возраст, – понимающе протянула Инта. – Сочувствую.

– И я тебе, – откликнулся Марк, тоже глядя на воду, покрытую сегодня мелкими грязновато-белыми барашками. – Ты любила деда?

– Твое какое дело? – зло огрызнулась Инта.

– Никакое, – опять вздохнул Марк. – Я просто хожу и всем подряд задаю один и тот же вопрос. Потому что наверняка причины убить Язепса Старкова были у целой кучи народу, и искать в этом направлении можно бесконечно. Но похоже, что ни один человек не испытывал к нему достаточной привязанности, чтобы не убить его.

– Если ты в этом мире что-то значишь, много кто тут же захочет, чтобы ты умер, – помолчав, вдруг проговорила девчонка. – Это только если ты ничто, никому дела нет.

– По-твоему, это ты – ничто? – проявил проницательность Марк.

– Ты совсем не того, да? Я внучка Старкова, – чуть ли не по слогам произнесла Инта. – На таком фоне что угодно становится ничем.

Марк подавил желание еще раз вздохнуть: ох уж эти проблемы дедов и детей. Он повернул голову и спокойно посмотрел на девушку. Сегодня она была не накрашена, глаза влажно блестели, выбеленные прядки торчали кое-как. В левом ухе насчитывалось штук шесть «гвоздиков». А ведь если бы вернуть этим волосам цвет и дорастить хотя бы до плеч…

– Ты уже – очень красивая. У тебя прекрасные, живые глаза. Ты неглупая; возможно, даже умная – этого пока не скажу: мало тебя знаю. Но сразу видно, что воля и энергия у тебя дедова. Из тебя вышел бы хороший боец – возможно, шотокановец, хотя надо смотреть. Видишь? Это уже совсем не ничто, а очень и очень даже что-то. – Марк с удовольствием наблюдал, как на лице Инты отражается вся гамма чувств от недоверия до смятения. – И я поверить не могу, что я у тебя первый. – Раскрасневшаяся Инта окончательно лишилась слов, и Марк поспешно исправился: – Первый, кто отдает тебе должное. Господи, кто говорит тебе про тебя что-то хорошее, я имею в виду.

Инта сморгнула и быстро отвернулась к воде. Помолчала несколько секунд, потом вскинулась и мрачно спросила:

– «Забияку» знаешь?

Марк перелистал блокнот.

– Зонг-бар? На Думсдей?

– Приходи завтра после десяти. Кое-что расскажу. – Инта резко вскочила и встала над ним, уперев одну руку в бедро. – И, если уж тебе интересно, – да, я его любила.

– Да знаю я.

На лице девушки промелькнула озадаченность, но она тут же взяла себя в руки:

– Ну, не то чтобы… Может, любила – не то слово. Он был старый, конечно. Но интересный. И справедливый. Наверное, не «любила», но…

– Но стрелять в него не стала бы.

Инта нахмурилась.

– Ни один нормальный человек не стал бы. Это вообще бред какой-то. Он же умирал. Все знали.

– Он был в сознании? – вдруг пришло в голову Марку.

– Да то-то и оно, что нет. Впал в кому день назад. Врачи сказали, больше суток не продержится.

Поговорить бы с этими врачами еще, подумал Марк и тут же одернул себя. С ними сто раз уже поговорили. А ты вообще ни с кем разговаривать не должен был, сам же себе работу усложняешь – спроси еще у нее теперь, что она об остальных домочадцах думает. Любишь ты лясы поточить, Марк, нет, чтобы делом заняться.

Инта серьезно поглядела на него, молча повернулась на пятках и зашагала в сторону дома. Напоследок, не останавливаясь и не поворачивая головы, бросила:

– Девятнадцать.

Ну хоть совершеннолетняя, мысленно вздохнул Марк. Бог с ней тогда, пусть стрижется, как хочет.

Скамейка с видом на залив наконец-то была в его распоряжении.

Он выпрямил позвоночник, сложил руки на коленях и прикрыл глаза. Несколько раз глубоко и собранно вздохнул. Зуд был уже почти нестерпимым, как тяга ингаляторщика, пытающегося бросить, как влечение к женщине, как единственное, что имеет важность.