Автограф

Каждый имел веточку полыни от блох, которые в то лето терроризировали городок.

Блохи в основном жили в земляных полах. На протяжении сеанса в кинотеатре пахло полынью. Опять от этого в памяти возникало что-то несбыточно прекрасное. Трещал движок, и в городе знали, что идет кино.

Городок был в лесу, далеко от железной дороги. Три раза в неделю прилетал гидросамолет, садился на небольшое озеро, откуда вытекала Ивня: привозил пассажиров, почту. Самолет прикрепляли у берега веревкой к вбитому в землю колышку, будто привязывали козу. И он тихо ходил на этой веревке в ожидании обратных пассажиров и почты. Билеты на самолет продавались на почте в окошке, над которым от руки было написано «Пользуйтесь услугами малой авиации» и нарисован самолет, похожий на этажерку, поднявшуюся в воздух. Был в городке пожарный сарай. Он стоял на высоком месте, имел пожарную вышку. С нее круглосуточно обозревал местность дежурный пожарник. В сарае были новенькие пожарные машины. Вышка одновременно сделалась ориентиром и для малой авиации: по ней заходили на посадку. Гидросамолет всегда пролетал низко над вышкой и приветствовал покачиванием крыльев дежурного. Возле пожарного сарая собирались девушки: приходили сюда потанцевать, потому что здесь имелась радиотрансляция и удобная для танцев площадка с красивым видом на местность. Однажды вся танцевальная площадка оказалась участницей тушения пожара. Вместе с пожарными «площадка» села на машины и выехала на «очаг загорания». Артем тоже попал на него с танцев. Он когда-то танцевал, любил танцевать. Теперь в это не верилось.

Ночью к городку причаливала, вставала над ним на якорь, как огромная кувшинка, луна. В речке и в озере бесчинствовали, веселились лягушки. Пахло свежими травами, дули ночные ветерки, гасли в домах огни — окно за окном, — до полного всеобщего покоя. В этом городе была поразительность добра, открытости характеров и какой-то согласованности, всеобщности. Он был искренен, природен. Он был постоянной величиной. И в нем было все, чтобы такой постоянной величиной остаться, чтобы сохранить, уберечь свою неизменчивость, свою, может быть, наивную прямоту и надежду. Артем вспомнил слова Ситникова: молитва — это безмолвие. Артему нужно было сейчас безмолвие.

Уже дважды Артем решал ехать в Ратный Двор и перерешал или недорешал, не знает. Постыдно сидит дома, мучает себя, мучает других. Тамара волнуется. Волнуется Геля. Его любимым занятием стало что-то вспоминать: детство, юность. Когда мы несчастны, слабы, выпали из жизни или просто забыты, мы любим вспоминать углубленно и одиноко. Юность — это возмездие, как заметил Ибсен. Время ушло, силы, настроение ушло. Сидит, оправдывает безделье. Перелистывает себя туда и сюда, не знает, на какой странице остановиться. Володя Званцев утверждает — вы, Артем Николаевич, уже здоровы, совершенно здоровы, постыдно здоровы.

В кабинет вошла Геля в халате и в прозрачном клеенчатом колпачке: будет принимать душ.

— Папа, письма.

Положила перед ним письма.

— Что тебе в жизни интересно? — неожиданно спросил он.

— Мне? — Геля напряглась.

— Да. Тебе. — Отец смотрел на нее устало и, как показалось Геле, с раздражением.

— Папа, ты сейчас будешь несправедлив.

— Убеди меня в этом.

— Я не актриса, или так: плохая актриса. Ты прав, — вдруг сказала Геля. — Если бы не ты, меня бы давно выгнали из театра.

Геля удивительно была похожа на него. Геля — это он. Как он раньше не догадался!

— Папа, я тебя ни в чем не обманываю. И никогда не обманывала!

Он сказал:

— Я эгоист с тусклыми мыслями.

Геля присела на подлокотник кресла, обняла отца.

— Все пройдет, вот увидишь. Ничего мне не нужно — ни театра, ни успеха. Я рожу тебе внука.

Артем не предполагал, что простые слова дочери могли возыметь на него такое действие. Оказывается, есть в его семье такие простые слова. Он все больше убеждался, что Геля — это он. И она рядом с ним, как это было и в клинике. Совсем уже самостоятельная. Окончательно.

В коридоре раздался звонок. Геля встала с подлокотника кресла. Пошла в коридор, глянула на себя в зеркало, сняла с головы колпачок, открыла дверь.

Перед Гелей стояли Володя и старик Нифонтов. Геля поняла, что это и есть Володин план и он уже в действии. Подходящее ли время?

Геля вернулась к отцу:

— К тебе Володя.

О старике Нифонтове ничего не сказала — пускай скажет сам Володя. Убежала в ванную.

Накануне Володя был у Саши, имел с ним беседу.

— Требуется Гиппократ.

— А точнее?

— Твой старик. Уговори поехать со мной в один дом.

— Не поедет. Куда, собственно?

— К Гелиному отцу.

— Зачем?

— Надо.

— Дед человек трудный. Может и обидеть. Его надо понимать.

— Они подходят друг другу.

— Попробую.

— Очень рассчитываю на твоего старика — сверхприродная сила, первоатом.

Переговоры со стариком закончились быстро и успешно, потому что старик решил кое-что на свой лад.

Теперь они вдвоем стояли перед Йордановым на пороге его комнаты.

— Извините, что без предупреждения, — сказал Володя.

Артем смотрел на старика Грана. Его внешность поражала.

— Мне хотелось, чтобы вы встретились, — Володя показал на Грана Афанасьевича и на Йорданова. Чтобы снять некоторую неловкость, добавил: — Моя интрига.

Артем Николаевич и Гран Афанасьевич пожали друг другу руки. Артем усадил старика в кресло, сам сел за свой стол. Помолчали..

Гран Афанасьевич медленно обвел взглядом книжные полки, сказал:

— Живете среди книг. Счастливый человек.

— Вы полагаете?

— А вы так не полагаете?

— Нет, отчего же. Стараюсь ценить это счастье. — Артем хотел, чтобы в разговоре поскорее принял участие Володя, но Володя этого делать пока что явно не собирался.

— Впрочем, я тоже счастливый человек. Позвольте взглянуть на книги?

— Конечно.

Старик поднялся с кресла и подошел к полке, на которой стояли трехтомник Данте, Еврипид, Овидий, «История» Геродота, письма Томаса Манна, Шелли, лекции Ключевского. Старик взял письма Томаса Манна. «Неужели будет говорить о литературе?» — испугался Артем. Ну никак не хотелось: старик смущал своим строгим академическим видом.

— Вам не нужны очки? — спросил Артем.

— Обхожусь. Спасибо.

Старик начал просматривать книгу, совершенно не смущаясь тем, что он гость и к нему приковано внимание.

При появлении Грана Афанасьевича Артем подумал: с какой целью Володя привел старика? Знахарь? Иглоукалыватель? Гипнотизер? Заклинатель? Экстрасенс? Кто там еще? Но теперь засомневался. Может быть, знаменитый книжник, букинист?

Володя из портфеля, который держал в руке, с большой осторожностью достал странного вида бутылку. Она светилась тускло и таинственно.

— Нужны рюмки, Артем Николаевич.

Артем растерялся: Володя, сам того не подозревая, подтвердил его веселую догадку — все-таки знахарь! Но Володе Артем подчинялся безоговорочно, и если Володя спрашивал о рюмках, то их следовало принести. Тамара ушла в магазин. В квартире была тишина.

Артем отправился в столовую, принес рюмки.

— Не годятся, — забраковал Гран Афанасьевич.

Отложив книгу, пошел в столовую и выбрал прозрачные из тонкого стекла. Потребовал салфетку и протер каждую рюмку, придирчиво рассматривая на свет. Салфеткой вытер руки и заставил вытереть Артема и Володю. Достал из кармана штопор — по виду такой же старый, как бутылка, — и медленно вкрутил в пробку. Володя хотел помочь старику. Старик молча отстранил его. Не взбалтывая бутылки, вытянул пробку.

Артем наблюдал с каким-то детским внутренним трепетом. Радостно вспомнил, как Пушкин назвал штопор витой сталью, пронизывающей засмоленную главу бутылки. Гран Афанасьевич — его движения, молчаливость, внушительный и даже загадочный вид произвели на Артема сильнейшее впечатление. Он понял — перед ним личность. И эта личность богата жизнью и в своем прошлом, и в своем настоящем.

— Вино делал я сам. Ему больше сорока лет.