Автограф

В библиотеку пришел ассистент режиссера.

— Йорданова готова? — спросил он, не переставая жевать резинку, которую жевал безостановочно с самого утра.

Если по внешнему виду решать, кто режиссер-постановщик, так это ассистент, и никаких сомнений: снисходителен, отечески добр, одет шикарно, только лет мало. На запястье болтается ридикюль — все «по форме». Далеко пойдет, как и Лощин.

Грим был готов.

— На съемочную площадку.

Гримерша под воротник кофточки подоткнула Геле полосочку марли, чтобы случайно не запачкать воротник гримом; и Геля с этой полоской так и пошла за ассистентом в цех. Переступила порог и увидела свою третью печь. Цифра три была написана на ней белой краской. Печь — огромная кастрюля, в которую сверху спущены большие электроды. Раскалены добела.

Стоял в цеху грохот. Да какой! Клокотало, трещало, выстреливало искрами, черным, желтым, белым дымом под самый потолок. Прорезая все вокруг молниями, сверкала из печи вольтова дуга. Так понимала Геля. Раскачивались тяжелые резиновые шланги, подключенные к электродам, мигали лампочки у самой печи на небольшом щите. Геля испугалась — что она может?.. Она еще ничего не понимает и пока не знает ни о заводе, ни о печах, ни о людях, работающих здесь. Зачем согласилась сниматься? Какое легкомыслие, как это несерьезно! Зачем режиссер выбрал ее? По каким признакам? Может, по просьбе Кипреева, потому что она дочь Йорданова? Мама говорила с Кипреевым по этому поводу? Но для Кипреева подобные разговоры не имеют никакого значения.

Краны курсировали под потолком цеха с двух сторон — возили плетеные корзины. Одна из корзин нависла вдали, раскрылась — рухнул поток металлолома. Из-под рухнувшего потока вырвался фонтан огненных брызг и полетели кусочки чего-то раскаленного. Яркие лампы кино в цеху почти не светили. Да и все кино, такое внушительное, впечатляющее своей аппаратурой где-нибудь в павильонах на съемках, здесь потерялось, сникло. Смещение масштабов. Большее должно быть выражено через меньшее. Кажется, что на это и рассчитывал в сценарии Кипреев, хотел показать в кино, как снимается кино на такого вот масштаба заводе. Но ведь все равно на все это есть третья точка зрения — и опять та же кинокамера. Значит, все-таки кино в конечном-то итоге. Или нет? Роль Геле толком не объяснили. Сейчас это она почувствовала. Режиссерская хитрость? Авторская хитрость? Скорее всего, авторская. Где-то Геля читала, что любой режиссер, который является на репетицию с законченным планом, — погибший для искусства человек. Только живая совместная работа есть движение. Эволюция. Может быть, режиссер или Кипреев хотят именно такой эволюции? Ну как тут сниматься — с подобной путаницей в голове?! Пропадешь.

Ассистент вел ее к месту съемки. Шум настолько был велик, что Геля не слышала ассистента, когда он пытался ей что-то говорить и показывать, а может быть, не понимала из-за его жевательной резинки. Обреченно шла за ним. Поднималась и спускалась по железным ступенькам. Все ближе к третьей электропечи. Геля попыталась отыскать глазами сталеваров. Не нашла. Кто-то на Гелю надел предохранительную каску. Каска свалилась на глаза, и Геля вообще перестала что-либо видеть. Когда она каску поправила, возле Гели было уже несколько человек. Один из них повел ее дальше. Он тоже был в каске. Геля узнала режиссера-постановщика. Шли около самой печи, от которой полыхало жаром и сухостью. Лесенка наверх, тоже охваченная жаром, и площадка. На площадке — большое обычное окно и толстая деревянная дверь. Режиссер открыл дверь и ввел Гелю за собой. Дверь закрылась, и наступила тишина и прохлада, относительная прохлада. Девушка в таком же синем халате и косынке сидела перед приборами. Геля поняла, что это пультовщица. Стрелки на шкалах приборов раскачивались. Геля узнала самописец, который упоминался в сценарии, телефон для переговоров с лабораторией. Горели надписи над большими красными кнопками: «выдвижение ванны», «подъем свода», «электроды».

— Обживайтесь, — сказал режиссер.

Геля хотела спросить его о возникших у нее сомнениях в отношении роли, но режиссер сказал:

— Лапушка моя, я вас умоляю. — Взялся руками за селезенку и ушел. Если печень справа, то селезенка, говорят, слева. Значит, все верно.

Геля и девушка-пультовщица остались вдвоем.

Пультовщица была маленького роста, крепкая, симпатичная, с густо-карими глазами и такими же карими ресницами. Один палец у нее был перевязан.

— Дома на кухне, — сказала девушка. И сказала для того, чтобы как-то успокоить Гелю. Геля действительно сосредоточила внимание на ее пальце. — А у вас зачем марля?

— Где?

— На шее.

— А-а… забыла убрать.

Геля убрала марлю, сняла каску, положила на подоконник. Щелкнула громкая связь:

— Катя, включи на два с половиной.

— Вас зовут Катей? Меня Гелей, а по сценарию я — Вера.

— Очень приятно. Устраивайтесь.

— Можно рядом с вами?

— Конечно.

Геля обратила внимание на плоский ящичек, прибитый к стене. Из ящичка торчала «Книга замечаний общественных инспекторов, регистрация несчастных случаев».

— Не страшно?

— Нет. Страшнее на кухне, — засмеялась Катя Мартынова и опять показала палец.

— В кино снимаюсь впервые. Страшно. — И Геля тоже засмеялась.

— Смотрите на печь. Все будет видно.

Сквозь окно внизу видна печь. Жерло ее было полностью открыто, и в него лопатами бросали коричневого цвета порошок. Геля увидела наконец сталеваров.

— Что они кидают?

— Марганец.

Около печи стоял ковш, наполненный водой. В него окунали инструменты, когда вытаскивали из печи. Ополаскивали в этой же воде руки и лица.

— У вас работала моя подруга, может, помните — Ксения Ринальди?

— Ксения Борисовна! Мы ее любили, хотя и побаивались.

— И я люблю и побаиваюсь.

— С вами легко. Будто сто лет вас знаю!

— Спасибо.

— Смотрите, смотрите! Будут вдувать кислород. Красиво. Наш бригадир Сережа.

— Который?

— В фетровой шляпе.

Среди сталеваров Геля без труда отыскала сталевара в обычной фетровой шляпе с круто загнутыми полями. К переднему краю шляпы прикреплены очки с синими стеклами. Такие очки лежали и у Гели в кармане халата. Их дал ей реквизитор. Очки на шляпе Сережи были подняты.

— Наша бригада ведет плавку. Сережа чувствует сталь интуитивно. У него большие способности. Он… знаете… Ксения Борисовна даже его выделяла. Он, как бы вам сказать…

Геля догадалась — Катя любит Сережу. Катя покраснела.

— Миша с Юрой… — Катя хотела переменить тему, — …видите, чуть правее? Помощники бригадира. Миша у нас художник-декоратор, делает эскизы и рисует из любой эпохи. Ксения Борисовна подарила ему книгу «Триста веков искусства».

Геля наблюдала за Сережей. Жерло печи было уже закрыто. Сережа отчетливо просматривался сквозь оконное стекло. Взял шланг с длинным наконечником, похожим на копье. Положил копье на правое плечо. Расставил ноги, уперся ими, махнул рукой, дал команду Мише и Юре. Помощники открыли печь, откуда ударило огнем. Сережа рывком вставил копье внутрь, окунул в кипящую сталь. Из печи веером хлынули брызги, охватили Сережу со всех сторон, и он пропал среди их бушующего пламени. Геля едва не вскрикнула от испуга.

— Возьмите очки. — Катя Мартынова предложила синие очки, которые лежали у нее на пульте.

— У меня есть.

Геля достала их из кармана халата, приложила к глазам. Теперь, среди бушующих искр, Геля снова увидела Сережу с копьем на плече, в фетровой шляпе, сдвинутой на лоб, и с опущенными очками. Он продолжал крепко упираться ногами и удерживать копье на плече. Завидная простота и естественность. В жерле печи всплескивалась сталь. Геля это тоже видела. Наподобие маленьких грибов. Они вырастали на поверхности огненной поляны и расплескивались, исчезали.

— Кип, — сказала Катя.

— Кип?

— Сталь кипит.

— Страшно.

— Страшно, если отгорит шланг и давлением кислорода его начнет мотать. Бешеный факел. Шланг не поймаешь.