Мальчишник

— Я зажгу свою свечу, — сказал Олег, — и полезу с ней.

Подвал озарился лучами двух свечей.

— Будет иллюминацию устраивать, — сказал громко Сало, забыв об осторожности. — Туши свою! Нам экономить нужно!

Мы замерли от его громового голоса.

— Тише ори! — огрызнулся Мишка. — Эко, орет. Услышат ведь. Зажги свою розовую свечу, — сказал он мне. — А то Олег сейчас влезет и мы останемся в темноте. Я полезу за ним, а ты за мной.

Моя свеча вспыхнула как раз вовремя: Сало в это время просунул свою руку с горящей свечой в отверстие двери и сам с кряхтением втиснулся туда. Его грузная туша заняла все пространство в открытой дверце, так что мы видели только нижнюю часть туловища и ноги, бессильно скользящие по полу.

— Тише, тише, — шепнул Мишка. — Скорее!

— Да погоди, — услышали мы приглушенный голос Салика.

Наконец остались только его башмаки. Тогда Мишка потер руки и, нагнувшись, пролез в дверь. Я остался в зале один. Услышал из-за дверцы голос Михикуса:

— Лезь сюда за нами.

Я задул свечу.

Подвал погрузился в полный мрак, лишь узкий луч света падал на пол из открытой дверцы. Я плюнул беззаботно, скрипнул дверцей и на четвереньках пролез вперед. Когда приподнял голову, то увидел только сухие серые кирпичные стены узкого коридора и брюки Мишки — он стоял во весь рост, а я еще находился почти в лежачем положении.

— Закрой дверь, — шепнул Мишка. — Только как можно плотнее.

Я изогнулся, втянул нижние конечности в коридор и, взявшись за край дверцы, затворил ее. Она захрипела и с писком повернулась. Кое-как подвел ее к стене и услышал вопрос Михикуса:

— Плотно закрыл?

— Плотно, — ответил я тихо.

С этими словами я напряг мускулы ног и выпрямился во весь рост. И вы знаете, друзья мои, где мы находились? Мы находились в страшно узком, но очень высоком проходе. Он был до того узким, что в нем можно было стоять только боком, повернув влево или вправо голову, иначе мы бы терлись затылками и носами о стены.

Кирпичи древние, выцветшие, облезлые и местами покрытые легко отскакивающей старой серо-коричневой массой, которая за сотни лет сумела высохнуть. Эта масса при прикосновении к ней рассыпалась на мелкие кусочки и пыль. (Не понимаю, как мы на этот раз «рискнули» отправиться без «масок». Или забыли, или они нам с Олегом здорово поднадоели.)

Сердце у меня бешено колотилось, в груди давило, и от этой ужасной тесноты выработалось какое-то необъяснимое, неприятное чувство.

— Вот видишь, какой проход, — обратился ко мне Мишка, кое-как повернув ко мне голову, отчего его кепка, зацепившись козырьком за стены, сорвала кусочек серо-коричневой замазки и сама съехала набок. — Вот это и есть тот самый узкий ход, о котором мы тебе рассказывали.

Я молча кивнул.

— Ну, пошли, что ли? — спросил Олег.

И мы, шурша одеждой о стены, начали продвигаться вперед. Вдруг в стене, перед моими глазами, проплыло несколько высоких и узких оконцев. Я заглянул в одно из них, но ничего не увидел. Засунул туда руку и ощутил пустоту. Эти жуткие подземелья как бы давили на мое сознание, и я чувствовал себя сдавленным и стиснутым не только физически, из-за узкого коридора, но и морально. Я скосил глаза и увидел, что моя одежда приобрела серый цвет. Мишка, продвигавшийся передо мной, и Салик, идущий впереди всех, тоже были похожи на подземных дьяволов, а не на людей.

На вид эта церковь маленькая, невзрачная, подумал я, а под собой имеет такие обширные подземелья! Очень странно!

У Олега в доме был роман Толстого «Воскресение», издания начала века. Церковная цензура изъяла главу о богослужении. Хозяин книги тех лет переписал ее на обычной «тетрадочной» бумаге и вклеил. Один листок остался свободным. Олег его вырвал и создал на нем текст примерно такого содержания: «Идя по проходу и спускаясь все ниже, увидишь, как вода сочится, а справа будет железная дверь. Ее не открывать, ибо вода хлынет!» Олег намекал на Москву-реку. И подпись — гимназист такой-то.

Изложив на старинной бумаге «старинный» текст, Олег упаковал записку в железную старинную коробку кондитерской фабрики «Сиу». Коробку он подложит Левке в подземелье. Вот будет у Левки рожа, когда Левка обнаружит записку! Но этот потрясающий план с треском лопнул. Причина? Салик спохватился: текст создал без ятей и твердых знаков, чего не мог сотворить даже самый завалящий гимназист. Левка человек «научно дотошный» — сразу разоблачит фальшивку.

И когда теперь, у нас в квартире, доктор наук, профессор Олег Владимирович Сальковский, рассказал нам с Викой эту трагикомическую историю, мы долго смеялись. Он даже принес и показал ту самую, кем-то переписанную главу, откуда он позаимствовал листок для записи.

Миновали годы, а мы с Олегом, читая Левины дневники, вновь совершали то далекое, детское путешествие. Подземные коридоры. Залы. Высокие и узкие оконца и страшные камеры с крючьями и кольцами на потолке. Скрипы. Шорохи. Плесень. Угольная темнота или луч света. Черепа и кости лежат грудами. Малюта Скуратов… Его тайные доклады Ивану Грозному — сколько человек погублено «ручным усечением», сколько еще «надежно пытают». Кого заживо поджарили на большой железной сковородке: было и такое. Я даже запомнил фамилию подобным способом казненного боярина — Щенятев. Короче говоря, настоящая жуть! Что ни говори.

Не прошли мы и нескольких шагов от двери, как коридор, под прямым углом, повернул вправо и сделался еще уже прежнего. Продвигаться боком и то стало труднее: стены коридора касались даже наших ушей. Мы оказались в гигантских тисках.

— И на кой они делали такие проходы? — удивился Мишка. — Кому нужны такие узкие?

— Тут опять поворот! — вскричал Сало.

— Да тише ты, — прошептал Мишка. — Ну что ты все время забываешь об осторожности. Мы тут уже были, и ты знаешь, что поворота два. Первый мы уже прошли, а вот этот — второй. И нечего орать.

Неожиданно где-то в глубине мы услышали шепот. Мы замерли. Простояв несколько секунд, продолжали путь более осторожно. В правой стене я опять увидел оконца.

— Вот смотри, — сказал Мишка, повернув ко мне голову.

— Что? — спросил я сдавленным голосом.

Он сунул горящую свечу в окно. Я заглянул туда и увидел квадратную камеру, стены которой состояли из посеревших кирпичей.

— Видишь, какая камера? — спросил меня Мишка.

— Вижу, — ответил я, пристальным взглядом оглядывая мрачную камеру…

Мы тогда вздрагивали и замирали от этих доносившихся до нас их неведомых глубин истории шепотов. И сейчас я, переписывая Левины страницы, отдаюсь былым переживаниям.

— А, черт, опять обжегся, — прошептал Мишка.

Струя расплавленного стеарина скатилась со свечи ему на руку.

И вот мы дошли до окончания прохода. Стена, преграждавшая нам путь, под самым потолком имела квадратное отверстие в метр шириной: это было начало наклонного хода, ведущего куда-то налево. Около отверстия, также под потолком, темнела длинная, низкая ниша. Для того чтобы попасть в наклонный ход, нужно было сначала взобраться в нишу, а уж из нее переползать в наклонный ход.

— Ну, чего же ты стоишь? — сказал Мишка Олегу. — Лезь туда в нишу, только не сорвись. Потом я полезу к тебе и осмотрю этот ход.

Я немножко отошел назад, чтобы дать Мишке возможность посторониться от взбиравшегося в нишу Олега: тот мог попасть Мишке ногами в лицо…

Все дальнейшее, что было в тот день, вынуждены рассказать мы с Олегом: продолжения Левиных записей нет. Нет следующей тетради. Она — в числе пропавших.

Не сомневаемся, что в эту тетрадь под номером VI было все точно, даже скрупулезно, занесено: количество таинственных оконцев, таинственных камер с черепами и костями, люков, ступеней, коридоров, входов и переходов. И как в одном месте сочилась вода и утекала куда-то между камнями, образовав там за долгое время глубокий желоб.