Мальчишник

— В вашей семье было какое-нибудь предание? Какая-нибудь легенда?

— Недостаточно того, что в доме моей прабабки Лопухиной-Хитрово жил Пушкин? У меня сохранились многие вещи из времен прабабушки. Книжка-дневник, которую она вела с 1816 года. Книжка в музее на Кропоткинской, ждет часа, чтобы ее поместили в музей-квартиру на Арбате. Там же и дорожная «писчебумажная» шкатулка. Была у нас в семье такая шкатулка. В ней — флаконы для чернил и песка, перья, бумага. В детстве я писала из флакона-чернильницы, можно сказать, чернилами пушкинских лет и посыпала бумагу, сушила чернила, песком. Баловалась.

Елена Дмитриевна радуется прошлому, но не подчинена ему. Живет нынешней жизнью и тем максимумом, который предоставлен возрастом и зрением.

Тоже жизненная позиция.

— Немного песка осталось и для музея, — шепнула Елена Дмитриевна и откинулась на венском стуле от своего легкого, прекрасного смеха.

Я видел в музее шкатулку и памятную книжку. Дорожная шкатулка деревянная, с чернью. Открываешь крышку, и получается маленький письменный стол, да еще и с красным сукном. Если «приподнять» сукно за перегородкой стоят флаконы для чернил и песка, лежат перья и бумага. Все это теперь находится в квартире Пушкина на Арбате.

На овальном столе присутствует еще 6×9 фотография в превосходной сафьяновой рамке — Елена Дмитриевна гимназистка, в белой, с присборенным воротом, с вшитым широким кружевом на рукавах, легкой, весенней кофточке. Волосы на висках зачесаны назад, над лбом — приподняты. Никаких украшений — брошек, серег: гимназисткам запрещалось носить даже часы, но Елена Дмитриевна их носила — часы были на очень длинной цепочке, и Елена Дмитриевна прятала их в маленьком потайном карманчике.

— В гимназии я училась в Царском Селе, — Елена Дмитриевна догадалась, какую я держу в руках фотографию.

— Ахматова тоже училась в Царском Селе, — сказала Вика. — Может быть, в этой же гимназии?

— Мы с ней могли учиться в одно время, но женских гимназий было две. Моя гимназия была недалеко от Лицея. Ходили к источнику «Лебедь». Умывались лебединой водой, чтобы сделаться красивыми. Возможно, умывалась и Анна Ахматова. Лазили на таинственную «средневековую» башню Шапель, чтобы по-настоящему как следует напугаться. Помню и казармы, где в прошлом помещались царскосельские гусары: зорю бьют, звук привычный, звук живой…

На стене, тоже на леске, висела еще одна акварель — царскосельский гусар в красном ментике.

— Кадетские ворота, — продолжала вспоминать Елена Дмитриевна. — Подкапризная дорога, по которой гуляли в экипажах, ближе к вечеру. А вы знаете, что в Александровском саду были Пенсионные конюшни, где доживали старость лошади? Было и кладбище для них.

— Сохранились и конюшни, и кладбище, — сказала Вика. — С пышными в честь знаменитых рысаков надписями.

— Дубы помню. Огромные. Перед входом в Александровский дворец и на аллеях. Казаки показывали джигитовку, индийский факир водил слона.

— Джигитовки нет. И слона… — улыбнулась Вика. — А дубы есть, и Подкапризная дорога под Капризами есть… И башня Шапель.

Елена Дмитриевна почувствовала, что Вика улыбнулась, и улыбнулась Вике в ответ. Вообще Елена Дмитриевна сразу, чуть ли не от порога, начала называть Вику Викочкой, и нам это показалось таким естественным, таким закономерным.

— Самое главное, чего всегда хотелось, — потихоньку от всех взобраться на памятник в лицейском саду, где Пушкин сидит на скамье, — сказала Елена Дмитриевна заговорщицки, — и присесть рядом с Пушкиным. Я же его родственница.

— Легенда, что вы родственница, — говорю я теперь совершенно уверенно. — Семейная, да?

— В легенде опять нет нужды. Кологривовы в родстве с Пушкиным через Ржевских. Помните — удельные князья города Ржева, Смоленского княжества, потомки Рюрика. Называли их «смоленскими княжатами». Род славился древностью, жадностью и бедностью, — Елена Дмитриевна весело качнула головой. — Так вот, прабабушка Александра Сергеевича по материнской линии была из рода Ржевских: Сарра Юрьевна, дочь любимца Петра I Юрия Ржевского. Она вышла замуж за Алексея Федоровича Пушкина, прадеда поэта. Моя же прапрабабушка Прасковья Степановна, в замужестве Кологривова, тоже из рода Ржевских. И, конечно, имеется и дальний предок Радша, который по легенде выселился в Россию в княжение Александра Невского и считается родоначальником многих известных фамилий, в том числе Пушкиных и Кологривовых.

Елене Дмитриевне доставляет радость удивлять нас не удельными князьями в ее древнем роду, а неожиданностями, связанными вот с Пушкиным.

— Вы Рюрик! — восклицаю я весело.

— Ну, конечно!

Это ее «Ну, конечно!» напоминает современное восклицание ребят: «А то!» И она обводит руками свою комнату, где простая никелированная кровать, туалетный столик с расколотым зеркалом, настольная лампа, покосившийся будильник, отрывной календарь. Тот же овальный стол, перевязанный веревочкой, и те же неприхотливые венские стулья.

Мы знаем, она почти все отдала в музеи. В Бородинский музей — фарфоровую вазу с гербом. Портреты генерала Ермолова. Наполеона. В Государственный Исторический музей — картины и все старые русские ордена и с бантами и с мечами, которые принадлежали братьям Гутор.

В Киев, в Государственный музей им. Тараса Шевченко, уехали книги, иллюстрированные Шевченко.

Государственный литературный музей М. Ю. Лермонтова в Пятигорске прислал письмо: «Выражаем признательность и благодарность за коллекцию уникальных мемориальных предметов дворянского быта XIX века. Они займут достойное место в экспозициях нашего музея и будут служить увековечению великого русского поэта М. Ю. Лермонтова».

В музей Лермонтова в Тарханах Елена Дмитриевна отправила скатерть камчатую старинной выделки, платки льно-батистовые, вышитые Лопухиной-Хитрово, поднос серебряный с выпуклой отделкой, книгу И. М. Долгорукова «Записки». По поводу этой книги есть письмо из Тархан: «Спасибо Вам огромное от всех наших сотрудников за книгу «нашего князя» Долгорукова И. М. В свои 27 лет Долгоруков был в Пензе вице-губернатором, затем — губернатором».

Государственный музей А. С. Пушкина в Москве подтверждает получение издания «Песнь о вещем Олеге» Пушкина с иллюстрациями Васнецова и приносит глубокую благодарность за подаренную музею деревянную шкатулку для письменных принадлежностей первой трети XIX века, принадлежавшую Кологривовым и Ржевским, имевшим родственную связь с А. С. Пушкиным. Шкатулка, с которой Елена Дмитриевна играла, будучи еще маленькой девочкой. Здесь и памятная книжка-дневник Екатерины Николаевны Лопухиной-Хитрово, как уже рассказала нам Елена Дмитриевна.

— Вы знаете, я часто с мужем бывала у Васнецовых, в Москве. Жили они где-то в районе Садовой. Трудно сейчас мне представить, где именно. Давно это было, в первой трети XX века. — И вновь Елена Дмитриевна улыбается:

В усадьбу Кусково были отправлены «посуда и предметы быта высокой художественной ценности».

А сколько еще ценных вещей прошлого века — картин, серебряных табакерок с чернью и без черни, шкатулок с секретами и без секретов, посуды с позолотой, полочек-консолей красного дерева с бронзовыми дужками — отправлено в различные музеи страны.

С этими вещами Елена Дмитриевна разговаривала. Они были хранителями семейных преданий, поверий, историй. Но они очень нужны были музеям, людям, и Елена Дмитриевна отпускала их от себя, хотя каждый раз лишалась чего-то родного для нее, к чему привыкла с детства, с тех самых пор, когда писала чернилами из пушкинского времени флакона и присыпала песком, тоже пушкинского времени.

Все письма и благодарности, хранимые Еленой Дмитриевной, я бережно прочел, сидя на старом венском стуле, за старым овальным столом.

Передавался в семье из поколения в поколение стеклянный кубок Петр I.

— Ведь моя прабабка, хозяйка арбатского дома, из семьи Лопухиных и доводилась дальней родственницей Евдокии Лопухиной, первой жены Петра I.