Мальчишник

Я разобрался в таблицах. Слово МОСКВА в зашифрованном виде звучало как ГИЕБХУ. Тоже до сих пор помню. Часто встречалось в документах. И я потом легко разбирал переписку между архипастырями, министром внутренних дел и синодом, начальником военного и морского духовенства и бывшим начальником дворцовой полиции. Обсуждалась судьба ГИЕБХУ.

Но самое интересное началось со стенограмм тридцать второго деяния — выборы патриарха. Затеялись такие споры о кандидатах на патриаршество и о судьбе ГИЕБХУ, что дух захватывало. Сплошные заговоры.

Я неохотно возвращался домой к школьным занятиям и с нетерпением ждал вновь выходного и поездки в голландский дом. Приезжал и — сразу к церковным приключениям в храме Христа Спасителя.

В алтаре храма Христа Спасителя в специальный ковчежец положили три жребия с именами отобранных кандидатов. Ковчежец закрыли и обвязали тесьмой, концы которой запечатали печатью. Взяв запечатанный ковчежец, митрополит киевский и галицкий Владимир вынес его из алтаря. По прочтении молитвы ножницами разрезал тесьму, снял с ковчежца крышку и благословил старца-затворника на вынутие жребия. Старца специально откуда-то привезли, из какой-то обители.

В школе, по требованию друзей, я так подробно все пересказывал, что до сих пор не позабылись имена участников событий и фразы, которые были в документах. Не позабылось и то, как в начале тридцатых годов взрывали храм Христа Спасителя. Мы жили напротив через Москву-реку. К нам в дом пришли и велели открыть окна, чтобы не вылетели от взрыва стекла. Храм вздрогнул, медленно приподнялся, потом осел и рассыпался. Был он построен в память Отечественной войны 1812 года, народным иждивением.

Старец-затворник, приняв благословение митрополита Владимира, изымает из ковчежца жребий, предъявляет его свидетелям и оглашает имя избранного во Всероссийские патриархи митрополита московского и коломенского Тихона. Тихон тем временем сидел у себя на подворье. Каждый кандидат сидел у себя на подворье и ждал гонцов. В это время из Успенского собора в Кремле похищается древний патриарший посох, чтобы таким образом объявить патриархом одного военного священника. А вскорости украинские националисты убивают митрополита киевского и галицкого Владимира. В Царицыне выступит на площади иеромонах Илиодор, и он объявит себя патриархом. И так далее и тому подобное. Детектив. Что любопытно, когда уже теперь мы с Викой зашли в Донской монастырь в поисках могилы Вареньки Лопухиной, я обнаружил захоронение патриарха Тихона. Мир праху его.

У меня, может быть, все бы и кончилось только чтением этих документов — шифровок и стенограмм (очевидно, в голландском доме во время революции обосновался какой-нибудь архипастырь), если бы однажды — а я теперь перехожу к самому главному — я совершенно случайно не обнаружил бы настоящий тайник. Во всяком случае, так мне тогда показалось.

Мы, мальчишки, любили путешествовать по дому, изобиловавшему коридорами, коридорчиками, уступами, углами, лестницами, лесенками скрытыми, открытыми. Дому, который скрипел деревом и таинственно звонил в гонг, похожий на колокол, будто «Летучий голландец».

Вообще-то в гонг звонила сестра-хозяйка. Она же расселяла гостей: комнаты не были постоянными, и каждый раз ты оказывался в новой для себя комнате. Я прятался в закабинетной. Часто и ночевал на «железнодорожном» диване. Подушку и постельные принадлежности давала сестра-хозяйка. Спать мне здесь нравилось: предел таинственности и самостоятельности.

И вот однажды… Да. Однажды, совершенно случайно, когда я читал про митрополита кавказского Платона, тоже мечтавшего быть патриархом, но, когда это у него не получилось, уехавшего в Америку с бриллиантами, я тоже стал обладателем сокровищ на несколько минут. В доме висели огнетушители. И в закабинетной комнате был огнетушитель. Но в этот день огнетушителя не было: очевидно, его взяли на проверку, на перезарядку. Как я теперь понимаю. Стена, на которой он висел, была обратной стороной книжных шкафов: всегда слышалось, как ездили створки, если кто-то двигал их в кабинете. К этому звуку я привык. Тут мне показалось, что в одном месте звук несколько иной, более пустой, что ли. Сколько раз я его слышал, а тут звук привлек внимание, может быть, потому, что перекликался с теми шифрованными приключениями, за которыми я следил по документам, сейчас о Платоне. Платона ложно обвинили в похищении бриллиантов, и, как я выяснил, принадлежали они генералу Мамонтову, который изъял бриллианты из какого-то банка, хотел переправить их за границу на «белое дело», чтобы продолжить борьбу с красными. Вообще из всех этих церковных документов, несмотря на их пестроту, я усвоил такое новое для себя понятие, как СОБОРНОСТЬ — объединение русских людей, скрепление России.

Теперь вновь о книжных шкафах в голландском доме. Я подумал, что «звук» пустоты происходил по той причине, что нет на месте огнетушителя. Когда я, уже поздно вечером, вышел в кабинет, зажег свет, подошел к шкафу, покатил дверцу, чтобы положить на место документы, я вспомнил про глухо звучащее место и отсюда, со стороны открытого шкафа примерно, нашел его. В шкафу, в одной из его частей, оказался дополнительный, совсем маленький шкаф. Поворотный. Такие поворотные полочки бывают в аптеках. Здесь же, на полках, когда я их повернул к себе, стояли не лекарства, как в аптеках, а банки с мастикой, бутылки со скипидаром и мебельным лаком, лежали куски воска, полотерные щетки. Имущество сестры-хозяйки. Лежала папка. Из плотной сверкающей кожи с золотой отделкой и с язычком-клапаном. И она, точнее будет сказать, не лежала, а валялась. Я ее взял.

В потемках кабинета высвободил язычок-клапан и раскрыл папку. Счета, накладные, бланки для прачечной, инвентаризационные ведомости. Опять имущество сестры-хозяйки. Но тут из-за подкладки (подкладка была износившейся, рваной) вывалились два конверта. Удлиненные, бумага непривычно плотная. Адреса на них истерлись, погасли. Сургучные печати сохранились. На печатях — оттиски продолговатой, многоугольной формы.

Я попытался разглядеть оттиски. Непонятные буквы, состоящие из палочек, петелек, точек. Сверху — цветы, тоже из палочек, петелек, точек. Ничего церковного, так что к теме моего детектива не относились. Но я запомнил отпечаток на сургуче и потом, вернее, уже теперь, увидел его в музее-лицее, и мне показалось — это отпечаток знаменитого пушкинского перстня-талисмана, с которым он никогда не расставался. Уже с мертвой руки Пушкина перстень снял Жуковский. На сердолике надпись на древнееврейском языке: «Симха, сын честного господина Иосифа старца, да будет благословенна его память». Мне покажет отпечаток сердолика с надписью Алевтина Ивановна Мудренко. Увижу я четко перед собой и те отпечатки на двух конвертах. Они были не то чтобы похожи, они были одинаковыми. Мне кажется. Но это уже теперь.

Запомнил я и многоугольник и там буквы — у многоугольника как будто неровность одной из граней. Оттиск пушкинского талисмана или того же перстня, который остался у графини Воронцовой. Перстней было два. Пушкинский пропал. Его, как известно, похитили, в марте 1917 года, когда решалась и судьба ГИЕБХУ. Время было очень разноликое, и пропажи случались всякие. У Алевтины Ивановны сохраняются футляр, заказанный, очевидно, для перстня, слепки с камня и его отпечатки на воске и сургуче. Алевтина Ивановна сказала мне, что слышала от кого-то, что однажды во Всесоюзный музей Пушкина позвонил неизвестный и заявил: перстень похищен поэтом (фамилия не называлась), чтобы обрести поэтическую силу. Увезен за границу. Умирая и раскаиваясь, поэт обо всем сообщил своему брату, который и говорит сейчас по телефону. Вот и все. Ни имени, ни фамилии поэта-похитителя, ни названия страны, куда сердолик попал. Может быть, это было даже где-то опубликовано. Так что по-прежнему судьба сердоликового перстня неизвестна. Легенда? Сказка? В отношении того, кто похитил? Уверен, что это так, и пусть так и будет. Одной легендой, одной сказкой вокруг перстня больше.