Мальчишник

Пушкинский Дом Академии наук находится на Васильевском острове в здании бывшей петербургской таможни. Чтобы войти в рукописный отдел Пушкинского Дома, требуется у стальных дверей позвонить, и тогда, проверив, кто вы и что вы, вас впустят. За стальной дверью, уже внутри отдела, в бывшей золотой кладовой петербургской таможни, теперь хранилище рукописей. Старинная дверь комнаты запирается большим ключом, которым в прежние времена запирались соборы.

Шкафы с рукописями Пушкина и Лермонтова разделяет только массивное окно во двор. Стекла шкафов закрыты зеленой тканью. Между шкафами, под окном, деревянная, в размер окна, скамейка. На ней — старенький синий эмалированный чайник без крышки с водой и старенькое железное ведро, тоже с водой. Влажность в хранилище должна быть 50 %, а температура +20 °.

Ученый-хранитель Римма Ефремовна Теребенина проверяет показания дважды в день.

Посредине комнаты — круглый стол. Покрыт тоже зеленым. Вокруг стола — четыре стула. Пятый — в сторонке, у стены. Сквозь решетчатое соборное окно входит неяркий балтийский свет.

Можно присесть на один из стульев и побыть в тишине этого маленького собора, чтобы, как очарованному, услышать Пушкина и Лермонтова, их сближенный удел. Цепь их жизни. Единую. Они сами выстроили ее своими стихами, звено за звеном.

Привел меня в хранилище рукописей Камсар Нерсесович Григорьян — он возглавляет рукописный отдел. Он один из тех, кто имеет право разрешить тронуть рукописи. Небольшого роста, седой, подвижной и неумолимый в отношении рукописей. В Отечественную войну Камсар Нерсесович сражался за свой родной Ленинград. Познакомились мы с ним в Ялте. Он читал нам свои поэтические переводы армянских классиков, а потом, конечно, разговорились о Пушкине и Лермонтове. Он знал некоторые наши с Викой публикации в газетах. Сказал: когда будем в Ленинграде, чтобы зашли к нему в рукописный отдел. Зашел я один.

— Рукописи можно тревожить не больше одного раза в год, — сказал Камсар Нерсесович. Для работы даем ксерокопии.

Я киваю. Конечно. И даже не заикаюсь о том, чтобы потревожить какую-нибудь из рукописей Пушкина и Лермонтова.

Сидим с Камсаром Нерсесовичем в бывшей золотой кладовой. Она и теперь золотая кладовая.

— Автобаза во дворе, — продолжает Григорьян, — и через форточку проникают выхлопные газы. Бич для рукописей.

— Ничего не можете поделать с автобазой?

— Скоро они переедут. Ждут, когда на новом месте включат горячую воду. Вообще наше здание очень годится для хранения рукописей: зимой — тепло, летом — прохладно.

— Чьи еще рукописи хранятся вместе с пушкинскими и лермонтовскими?

— Байрона, которому они оба поклонялись. Шиллера, Карамзина, Жуковского, Вяземского. Петра Великого, Наполеона…

— Все эти люди в той или иной степени были им не безразличны.

Камсар Нерсесович совсем недавно обнаружил дотоль неизвестное письмо Жуковского к Гречу, в котором Жуковский сообщает о дуэли Пушкина с Дантесом. Камсар Нерсесович подготовил публикацию письма с комментарием.

Вдруг Григорьян решительно придвинул к лермонтовскому шкафу стул, который стоял у стены, открыл задрапированные зеленым створки шкафа. Встал на стул, дотянулся до верхней полки — все быстро, энергично, — взял с полки стандартного вида папку, соскочил со стула, положил папку на круглый стол. Развязал завязки и вынул небольшую тетрадь.

Я сидел затаясь. Григорьян кивнул мне — глядите. Я осторожно склонился над тетрадью. Камсар Нерсесович открыл ее. На заглавном листе, на темном квадрате, я увидел белыми печатными буквами — «Черкесы». Ниже — рисунок: два пистолета, тоже — белым. Над пистолетами горкой — пули. Под пистолетами проведена линеечка с завитками по краям. И пули и линеечка — тоже белым.

Первая поэма Лермонтова, написана в 1828 году в небольшом уездном городке Чембары, недалеко от Тархан. В основе поэмы — детские впечатления о Кавказе, рассказы родственников, и прежде всего Шан-Гиреев, живших по соседству с Тарханами. Лермонтов написал поэму и сам разрисовал заглавный лист. Было ему — четырнадцать.

Передо мной заглавный лист, подлинник, который теперь потревожат не раньше, чем через год. Камсар Нерсесович положил передо мной и рукопись Пушкина с замечательным автопортретом: Пушкин нарисовал себя юношей. Рисунок в верхнем правом углу листа. Ярко сверкает на автопортрете зрачок. Я вспомнил из поэмы студентов ГИТИСа: «…и в занавеске, как сверчок, пылает Пушкина зрачок». Именно, пылает.

Рукописи старшего и младшего соединились, лежали рядом на столе. На одной из рукописей — два пистолета. Вот она, многая печаль, злое колдовство.

Когда я вышел из рукописного отдела — встретил Нину Ивановну Попову, заведующую музеем-квартирой Пушкина на Мойке.

Мы давно знакомы с Ниной Ивановной. Читали и ее последнюю статью, опубликованную в «Ленинградской панораме». Статья начиналась с абзаца: «К этой табличке «Музей закрыт на капитальный ремонт» — не так-то легко привыкнуть. И нам, хранителям последнего жилища поэта, непривычна тишина пустых комнат пушкинской квартиры».

Не дав Нине Ивановне сказать даже и слова, воскликнул:

— Нина Ивановна! Я видел то, чего больше никогда не увижу. Рукописи!

Нина Ивановна, конечно, не стала спрашивать — чьи рукописи. Она сразу поняла.

— Вы были у Камсара Нерсесовича?

— Да.

— Как же это вам удалось его уговорить?

— Я не уговаривал. Он сам.

Нина Ивановна покачала головой:

— Невероятно.

Действительно невероятно, подумал и я. Камсар Нерсесович понял, что это для меня значило.

— Поедемте к нам, вместе пообедаем, Вика будет очень рада, — предложил я Нине Ивановне.

— Мне надо к Григорьяну. Подписать у него разрешение на ксерокопии с пушкинских писем.

Бумага Григорьяном была подписана, и мы с Ниной Ивановной на троллейбусе отправились в конец Невского проспекта, к лавре, к гостинице «Москва».

В гостинице я закатил небольшой пир: мы сели в нашем номере у самого окна с видом на Неву, на мост Александра Невского, самый большой в Ленинграде, длиной почти в километр. Я пожалел, что не привезли с собой нашу бутылку-сувенир «Вдова Клико». Может быть, сейчас мы бы ее и открыли!

Вика и Нина Ивановна улыбались — они радовались моему счастью. Нина Ивановна даже ничего не рассказывала о тех волнениях (нам-то было известно!), которые она испытывает, наблюдая, как Управление капитального ремонта — специального реставрационного управления нет — ведет сложный ремонт-реставрацию последнего жилища поэта.

Нину Ивановну мучают вопросы: замостить булыгой двор или не следует? Вырыть или не следует колодцы и погреба? Ставить конюшню, сеновал, коновязи или не ставить? Какой паркет настелить в кабинете Пушкина? С чубуком? Карнизы какие сделать — с лепными украшениями или гладкие? Потолки? Тоже гладкие? При восстановлении кабинета Пушкина должна быть проявлена особая тактичность.