Страница 93 из 103
Между тем спутница его дала на чай проводнику, устроившему ее объемистый чемодан на багажной полке, и отколола шляпу. Она посмотрела в окно:
— Это большая станция. Простоим минут десять…
— Ах, какие тут станции? Глухомань, — ответил Лемке.
Раздался могучий голос станционного колокола, поезд тронулся.
Вообразивший себя уже в Европе, Иосаф Германович возмущенно сказал:
— Бескультурье все эти звонки, чисто российская затея.
— А мне нравится, — сказала спутница, посмотрев на него смеющимися глазами, — когда мы с папой путешествовали по Европе, мне все время не хватало этих звонков.
Лемке приосанился, думал было представиться, но ограничился полупоклоном с просьбой разрешить курить.
— Охотно составлю компанию, — непринужденно ответила незнакомка, неприятно удивив начальника тюрьмы.
Она вынула изящный дамский портсигар, достала тонкую папироску и прикурила от предложенной Лемке спички. Он ожидал, что соседка обнаружит развязные манеры, обычные, как он считал, у курящих женщин, начнет навязчивый разговор, но дама была естественна, сдержанна, учтива без манерности. И вскоре завязался именно тот захватывающе интересный и многообещающий разговор, о котором мечтал Лемке. Он рассказал о себе так же просто и легко, не преминув сообщить о своем назначении, к которому Полина Герасимовна Тиунова, так звали ее, отнеслась с видимым интересом и даже уважением.
Его попутчица действительно оказалась дочерью богатого человека, фамилия Тиунов была известна в Сибири. Он не был золотопромышленником, но считался крупным воротилой как русский пайщик английской маслодельной фирмы «Ландсдейль», издавна укоренившейся в Сибири.
Полина Герасимовна постоянно жила в Иркутске с отцом. Между прочим она заметила, что является хозяйкой в доме, поскольку отец ее вдов. Она часто ездит в Читу, где живет ее старшая сестра, она замужем за владельцем аптеки.
Лемке посчитал, что можно задать вопрос: не замужем ли она сама.
— О, нет! И никогда не выйду, — решительно заметила Полина Герасимовна и простодушно добавила: — Мне ведь уже двадцать пять, и если бы я думала о замужестве…
— Да что вы! Никогда бы не дал вам больше двадцати! — галантно воскликнул Лемке.
Был уже поздний вечер, когда, напившись чаю с любезно и просто предложенными Полиной Герасимовной пирожками собственного изготовления, Лемке вышел в коридор, предоставив спутнице возможность расположиться ко сну.
Подняв плотную занавеску, он смотрел на снежные поля, на темную, мрачную стену тайги, вдруг вставшую совсем близко и теперь уже непрерывно бегущую за поездом. Она напомнила Лемке о суровом крае, где ему предстояло теперь служить, о новой для него и немного пугающей службе. Тюремщик! Впрочем, все это предрассудки. Разумный человек не должен гнушаться никакой работой. Напротив, он обязан вносить разумное начало туда, где до него царствовал произвол и самоуправство. Н-да… Однако именно в этих диких краях хорошо бы иметь близкого человека, круг семьи…
Пошел снег, и за окном уже ничего не было видно, кроме неторопливого и беспорядочного мелькания снежинок, временами расцвечиваемых искрами с паровоза. Дверь в коридор открылась. Звеня шпорами, вошел жандармский офицер в сопровождении обер-кондуктора.
— Проверка документов! — объявил офицер в ответ на вопросительный взгляд Лемке.
Начальник тюрьмы с достоинством предъявил свои бумаги.
Офицер откозырял:
— Ваше купе?
— Минуточку! — Лемке осторожно постучал согнутым указательным пальцем. Никто не ответил.
— Полина Герасимовна! — позвал он.
Молчание. Лемке отодвинул дверь. Да, таким сном могла спать только невинная душа! Она не слышала ни оклика, ни стука. Офицер, понимающе улыбаясь, выслушал заверение Лемке о том, что дама — дочь известного Тиунова…
— Ваша спутница? — доверительно спросил офицер.
Лемке с готовностью подтвердил и только потом сообразил, что офицер понял его так, что Тиунова не случайная дорожная знакомая Лемке, а едет вместе с ним. Это польстило Иосафу Германовичу.
Утро было чудесным. Полина Герасимовна встала свежей и бодрой, она рассказывала о местах, которые они проезжали, ведь она хорошо их знала, а Лемке не бывал восточнее Иркутска. Она очень смеялась, когда он рассказал ей про ночное происшествие и как он в качестве верного рыцаря охранял ее сон. Удивительно, завидно крепкий сон! Она очень, очень смеялась.
Полину Герасимовну никто не встретил на вокзале. Да она и не ожидала встречи. Она сказала, что ее сестра повздорила с мужем и оба супруга ждут ее приезда у себя дома. Она должна помирить их.
— А вы похожи на ангела с пальмовой ветвью мира! — любезно заметил Лемке.
Полина Герасимовна опять засмеялась.
Он хотел записать иркутский адрес спутницы, но она резонно объяснила, что отец у нее строгих правил, может превратно истолковать приятное дорожное знакомство, и она попросила попутчика писать ей до востребования на Иркутский почтамт, в Чите она погостит недолго.
Лемке не мог не одобрить такой осмотрительности. Нет, она не была искательницей приключений. Барышня из порядочной, в высшей степени порядочной семьи.
И Лемке, слегка волнуясь, сказал, что будет счастлив пригласить к себе Полину Герасимовну вместе с ее старшей сестрой, когда он устроится на новом месте.
Полина Герасимовна, не чинясь, ответила, что считает такую поездку возможной.
Она не разрешила ему проводить себя. Они простились на Читинском вокзале, убогий вид которого смутил Лемке.
У спутницы же его, напротив, как будто еще поднялось настроение. Последний раз он увидел ее смеющееся лицо, полуприкрытое муфтой, когда она обернулась к нему уже в санях, уносивших ее от вокзала.
Это было удачное знакомство. Новая служба его начиналась под знаком удачи, решил Лемке.
…Женщина ехала в санях, огибая сопку с редкими соснами. Снег знакомо скрипел под полозьями.
У аптеки Перемянкина женщина приказала извозчику остановиться и сама взяла из саней чемодан. Она позвонила, когда извозчик повернул прочь от дома.
Открыла горничная в белом переднике и наколке. Горничная была новая, с облегчением отметила приезжая. «Сам» оказался дома, гостье помогли раздеться и ввели в знакомую ей гостиную. Приезжая сидела, ожидая, в напряженной позе, курила, часто и глубоко затягиваясь.
Перемянкин быстро вошел, почти вбежал в комнату. Борода его была не подстрижена, пенсне как-то боком сидело на переносице, воротничок несвеж.
Увидев гостью, он побледнел, потом покраснел, раскинув широко руки, показал, что он рад, очень рад. Поцеловал руку приезжей и вдруг расчувствовался.
— Бог мой, вы неузнаваемы! Подумать только, что я знал вас такой вот, — Перемянкин показал низко от полу. — Как будет счастлив ваш отец!
— Он не должен знать о моем приезде, — быстро сказала женщина.
Эти слова отрезвили Перемянкина, и он стал торопливо говорить. Казалось, все, что сейчас плавно и гладко лилось с его языка, было подготовлено давно, именно на этот случай ее появления.
— Фанни, душенька, — говорил он, слегка задыхаясь, — я в тяжелом положении. Каждая минута вашего пребывания в моем доме несет вам угрозу. Именно вам. Поверьте, я не думаю о себе. Представьте, составлен список пособников революции, и в нем значусь я. Указано даже, какие суммы, когда жертвовал на революцию. За большие, очень большие деньги мы выкупили этот список, уничтожили. Но кто может поручиться? Не обессудьте, голубушка… Такое время…
Женщина уже не слушала. Она что-то обдумывала. Перебив хозяина, спросила:
— Вы можете послать за извозчиком? У меня тяжелый чемодан.
— Да, разумеется. Впрочем, лучше я сам. Теперь нет уверенности даже в прислуге. Я сию минуту.
Стоя у окна, она видела, как Перемянкин в длинной шубе и бобровой шапке рысцой бежал по улице.
Через четверть часа она сняла номер в гостинице Зензинова, предъявив паспорт на имя Полины Герасимовны Тиуновой.