Мексиканка

В конце концов, она не наркоманка, так? Она всего лишь точечно корректирует своё поведение.

Дара рассказал ей, что когда они в первый раз вместе пошли к Мёрфи, он был уверен, что Салли покупает там наркотики и чуть было не стал забирать у неё порошковую смазку, приняв её за амфетамины. Это натолкнуло Салли на мысль, что когда пузырёк закончится, у Мёрфи действительно можно было чем-нибудь разжиться, чтобы как-то пережить синдром отмены.

Потому что Салли твёрдо решила бросить.

«Можно, конечно, пересесть с оксимиметиков на секс, но это ненадолго» – сказала Вера. И опять, к раздражению Салли оказалась права. Салли казалось, что если взять Веру – длинную и тощую – то её ногами, как циркулем, можно начертить безупречную окружность.

Салли уже пыталась завязать без медикаментозной помощи – просто прекратить принимать таблетки. Сперва ей было просто беспокойно, потом ей овладело чувство, будто ей сильно хочется пить, но не воды. А закончилось это тем, что когда Дара вышел из комнаты, она влезла в его компьютер и удалила с сайта университета его заявку на поступление.

– Вы действительно хотите удалить заявку? – спросило окошко.

Салли нажала «Ок» и в этот момент ей стало легче, словно мозг искупался в апельсиновой газировке. Она шумно выдохнула, закрыла сайт и прыгнула обратно на диван ровно в тот момент, когда вошёл Дара.

– О чём думаешь? – спросил Дара.

– Помнишь, я рассказывала тебе, как моя мама всё пыталась сохранить брак? – сказала Салли после короткой паузы – И даже меня родила, чтобы удержать папу. Выходит, я что-то вроде суперклея. Ходячая зависимость.

Дара, который явно не ожидал такого ответа, только поднял брови.

– Ладно, не обращай внимания, сказала Салли. Давай выпьем чаю.

С твёрдым намерением бросить она пошла к Мёрфи за наркотиками.

Салли шагала по мощёной дороге центра города и сегодня булыжник казался особенно твёрдым, к тому же солнце палило непривычно ярко. Впрочем, ничто не кажется приятным, когда в тебе всего четверть таблетки. Вчера была только половинка и весь день в голове Салли крутилась поговорка «Это не моя чашка чая», причём она относилась сразу ко всему. Не моя, не моя, не моя, к тому же в чашку налили доверху одной заварки, очень и очень горькой. Она просидела весь вечер дома у Дары и несколько раз прижималась к нему, и он обнимал её в ответ, но рассеяно.

– Это я во всём виновата, – сказала ему Салли.

– В чём? – удивился Дара. Он, похоже, искренне не понял.

Год назад они вместе решили, что никуда не поедут, что столица им ни к чему, что Дара будет учиться робототехнике (которая ему в отличие от Салли не нравится, но она его уговорила), а потом – потом они что-нибудь придумают. Что они не будут смешить бога, рассказывая ему о своих планах, поэтому и планов строить не будут, тем более, что жизнь это как раз то, что происходит с людьми, когда они строят свои планы. Да и в бога они оба не верят, поэтому глупо пытаться рассмешить то, чего нет.

Дара порылся на полке и достал небольшой круглый предмет. Он щёлкнул крышкой и повернул ладонь так, чтобы Салли могла рассмотреть.

– А. Это тебе Мёрфи дал, – сказала Салли уверенно.

– Ну да.

– Ты к чему это?

– Ну…

Её всегда удивляло то, как Дара, который мог выдавать страницу за страницей текста их жизни в Ирландии, иногда зависал в разговоре, не зная, с чего начать. Иногда он говорил, что ему хочется изложить некоторые вещи прозой, потому что Салли достойна хорошего текста, а не путаных изложений. Иногда он обещал ей написать и рассказать ей что-то из прошлого, но за прошедший год ничего так и не написал.

Они с Дарой по привычке скрывали свои отношения от всех, кто когда-то мог их высмеять. От всех, для кого Салли была пугалом или ядовитой змеёй, которую Даре запретили приносить на выпускной бал. Потом бал прошёл, Дара краем ухо слышал рассказы, о том, кого и как стошнило под утро на реке и всё это потеряло смысл. Осталась только привычка беречь отношения от чужих взглядов.

Салли, конечно, донесли, что Дара собирался пойти на выпускной с Энни. И хотя он в итоге ни с кем не пошёл, Салли помнила, что Дара выбрал Энни и не сказал ей. Не то, чтобы сам выпускной что-то значил, но недоговорённость осталась, как грязный отпечаток ботинка на полу.

– Он ведь давно тебе это дал? – подсказала Салли.

– Да. Я пришёл к нему как-то в мае. Прошлым маем, после выпускного. Я сказал ему, что не знаю… Не знаю. Он спросил, чего я не знаю, и я даже тут не знал, что сказать. И он сказал, что совершенно нормально молодому человеку не знать, чего он хочет в этой жизни.

– Как-то звучит слишком здраво и приземлённо для Мёрфи.

– Я тоже удивился. В общем… я стал говорить о картинах. Мне всегда казалось, что если и есть где ответы, то это на них. Картины появились как способ показать людям жизнь, которой нельзя увидеть. Потом появились фотокамеры и киноленты, но живопись никуда не исчезла. Будто они всё ещё показывают ту жизнь, которой не увидеть на экранах. И картины стали странными, будто в них спрессовано больше, чем может уловить сетчатка глаза. Может, если я буду смотреть достаточно внимательно… Мёрфи перебил меня и сказал, что как по его мнению, картины не показывают жизнь. Но показывают направление. Куда жить.

– Куда жить? – Салли нахмурилась, разглядывая что-то в углу комнаты. У неё начала болеть голова, за рассказом Дары было сложно следить и ей нестерпимо хотелось отойти в туалет и там проглотить ещё полтаблетки.

– Вот эти два слова. И дал мне компас. Я потом вспомнил фразу из какой-то пошлой книжки: «Счастье это не то, куда ты идёшь, это компас». Мол, если ты счастлив, то ты делаешь всё правильно. Может, Мёрфи имел в виду, что искусство – это не цель, а тоже компас. Или что-то вроде. Я пока не понял. Ну, ты знаешь Мёрфи. Он может так замолчать, что кажется, будто он много чего сказал.

– Это да. – Салли решила выбрать паузу в разговоре, чтобы извиниться, отлучиться и проглотить четвертинку. Четвертинки ей должно хватить. – И что? Ты стал ходить по компасу, по улицам города?

– Нет, я просто положил его на полку и занялся делом – стал перебирать вакансии. Тем вечером пришла ты, мы разговаривали, я вертел его в руках, потом стал ходить по комнате и компас всё время показывал на тебя.

Салли открыла рот и поморгала.

– А. Но У меня в тот вечер, – сказала она, – в кармане джинс был сердечник сервопривода. Он магнитный.

– Да, я потом сообразил. Но потом… ты сняла джинсы. Мы были на диване. А потом я снова походил по комнате с компасом. И он по-прежнему показывал на тебя.

– Так… почему?

– Не знаю. Наверное, потому что я люблю тебя.

Салли положила руку на грудь. У неё по горлу разлилась странная щекотка, будто кто-то невидимый подкрался к ней и незаметно вколол в вену на ключице целую ампулу оксимиметика. Салли прикусила губу.

– Надо разобрать компас, – сказала она. – Надо понять, как Мёрфи сделал так, что стрелка всегда показывает на меня.

Дара молча смотрел на неё.

– То есть… Я тоже люблю тебя, – тихо сказала Салли.

Она подошла к нему. Они обнялись и на несколько минут Салли стало так спокойно, будто стрелки всех часов Ирландии превратились в стрелки компаса и стрелки показывали, что сейчас время и это время спокойного счастья, и они показывают только на них с Дарой и никогда, чтобы там ни говорила Вера, они не сдвинутся с места. И так будет всегда.

– Поэтому, – сказал Дара, – когда я говорил, что это моё решение, это действительно было моим решением.

– Как хорошо, что у нас есть Мёрфи. Он может сказать нам то, что мы не можем сказать друг другу.

– Нам ирландцам трудно выражать свои чувства. Поэтому мы пьём и пишем.

– Разве сейчас… тебе… это было трудно произнести?

– Нет, но… как-то этого недостаточно. Если бы я писал книгу, я бы нашёл слова получше. Ты достойна слов получше.

– Как хорошо, что у нас есть Мёрфи, – сказала она снова.

Наркотики нужны, чтобы их не хватало и в такие моменты острее чувствовать любовь.