Страница 98 из 115
Драгун, этот набольший начальник, сурово спросил:
— Верхняя комната у тебя надежная?
Корчмарь только руки вскинул.
— Как же, ваша честь! Третий год как построена. Крепость, а не комната.
— Ну-ка, свети!
Корчмарь со свечой шел впереди. За ним, гремя по ступеням, поднимались арестованные, поддерживая друг друга. Сзади шли шведы, громыхая тяжелыми сапогами. Самым последним шагал садовников Ян, конец его палаша, звякая, прыгал по ступенькам.
В комнате оба арестованных тотчас же повалились на лавку, словно их всю дорогу пешком гнали. Казалось, лишь теперь они по-настоящему начали понимать, что произошло. Сиверс, свесив голову, глядел на руки — наручники уже оставили красные полосы. Шрадер по очереди осмотрел всех солдат, а затем обратил взгляд на молодого латыша, который ходил по комнате, тщательно оглядывая ее. Он стал возле лавки на колени, потыкал под нею палашом. Попытался воткнуть его в щели потолочных досок, простукал стены — Ян ни на шаг не отставал от него, вытягивал шею и кривил рот, следуя движениям его руки или палаша. Каждый его мускул выражал такую дикую ненависть, что у Шрадера загорелись глаза и руки сжались в кулаки.
Когда солдат подошел к окошку, чтобы посмотреть, как высоко они над землей, корчмарь невольно вытянулся и приоткрыл рот — еле сдержав крик испуга. Но все сошло благополучно. В тени стены солдат не смог разглядеть подкаченную снизу пустую бочку, а попробовать раму ему было невдомек. Корчмарь перевел дух и затоптался за спиной драгун — подождал, пока не удалось перехватить скользящий, полный отчаяния взгляд Шрадера. Тогда он заморгал, скривив рот, и всем лицом принялся объяснять, что хочет сказать: окошко, окошко… Еще не проспавшись с похмелья, посланец Паткуля, видимо, ничего не понял, сердито пожал плечами и отвернулся.
Латыш обернулся и ткнул пальцем в грудь Яна.
— Ты будешь стоять под окном и караулить, чтобы они не убежали.
Тот лишь кивнул головой и на всякий случай хлопнул ладонью по своему оружию. Драгун заметил подозрительно подмигивающего корчмаря и отогнал его.
— Чего вытягиваешь шею, как журавль! Стой у двери и жди, когда тебя позовут!
Затем заговорил с офицером. Довольно долго они обсуждали что-то, поглядывая на пленников. Солдаты тоже глядели на них, и взгляды их не предвещали ничего доброго. Офицер был чем-то недоволен.
— Почему у нас с собой только одни наручники?
— Господин офицер, мы думали, что только одного схватим.
— Да, это так. Не предвидели, что посчастливится заодно поймать и этого насильника и бунтовщика. Он еще опаснее, чем тот, что мужиков убивал. А не связать ли его на всякий случай?
— Думаю, что не стоит. Из этой комнаты никуда не убежишь. Они оба пьяные и будут спать до утра. Да я еще велел этому парню стоять внизу и караулить. Этот не упустит.
Но, чтобы хорошенько припугнуть, он все же повернулся к Шрадеру:
— Слушай, ты, немец, господин офицер хочет тебя связать.
Немец дернулся и попытался встать на ноги.
— Не делайте этого, прошу вас. Я и так едва шевелюсь. Скажите господину офицеру, что я никуда не убегу. Честное слово дворянина!
Солдат перевел. Офицер исподлобья взглянул на пленника — тот выглядел таким перепуганным и беспомощным, будто и шагу не в силах проползти. Швед махнул рукой.
Корчмарь взял свечу. Тяжелые сапоги вновь загромыхали по полу. Шрадер откинулся на лавке, но тотчас тихонько вскрикнул и начал отстраняться назад, пока не ткнулся затылком в стену. Ян нагнулся к нему, тяжело дыша, словно задыхаясь от ярости, — казалось, вот-вот вцепится ему зубами в горло.
Когда дверь со стуком захлопнулась и в комнате стало темно, Шрадер почувствовал, что он весь мокрый. Уф-ф!.. Это же не человек, а волк — бешеный волк…
Восемь драгунов, офицер и толмач вскочили в седла — это их лошади были привязаны к коновязи. Офицер сказал солдату:
— Спроси у поляка, когда же точно Брюммер уехал в имение.
Толмач спросил. Корчмарь быстро прикинул. Как видно, тоже из этих, ежели его ищут. А врать опасно — помочь оно все равно не поможет, только свою шкуру можно загубить. Поэтому сказал правду.
— Рано утром. Кучер еще вчера с вечера за ним приехал.
— А далеко до Танненгофа?
— Шесть миль, считают. Дорога, правда, не бог весть какая, господам тяжело будет верхом ехать. Да ежели еще дождь пойдет…
Но его болтовню уже не слушали. Десять всадников крупной рысью пустились по залитой лунным светом дороге.
Два солдата на верхней ступеньке под дверью, ведущей в верхнюю комнату, привалились каждый к своему косяку.
— Вот чертово ремесло! Торчи тут опять, как остолоп, всю ночь. В сон клонит.
— Прошлую ночь почитай что спать не пришлось. Прямо как охотничьих собак загоняли.
— И все из-за этих проклятых дворян. Чего мы их еще в Ригу везем? Пулю им в лоб — и конец.
— И пускай валяются, покамест воронье глаз не выклюет. Куда толковее. Напрасно только в Риге казенный хлеб есть будут, да, еще, может, кого и помилуют. Бунтовщики они все до единого.
— Всех немцев надо бы перестрелять, тогда бы и порядок был.
— И поляков. Этого поляка самого первого. Шевелит усами, как прусак, сразу видно, что шельма. Как бы только не выкинул сегодня какую-нибудь штуку.
— Да что он может, тараканище этакий.
— Как бы не подложил огня под соломенную крышу. Связать надо бы — и к этим же двоим. Одна шайка.
Другой потрогал, крепко ли заперта дверь. Зевнул и сел на ступеньку.
— Ноги совсем затекли от седла. И весь день жарища, как перед судным днем. Черт подери, что это у них тут за сторона!
— А вот пиво доброе, это верно, надо признать, — похоже, что в голову ударило. Как бы только старик наш не наскочил, знаешь ведь — в таких делах он шуток не любит.
— Откуда ему наскочить? Шесть миль! Хорошо, если завтра до обеда вернется.
Оба уселись плечом к плечу.
— Послушай, у тебя сон полегче, толкни меня, когда я носом клевать начну.
— Не беспокойся, я в карауле никогда не сплю.
Остальные восемь драгунов, еще раз поглядев в стодоле лошадей, нанесли в корчму сена и расстелили его на глинобитном полу так, чтобы головы приходились к наружной стене. Пятеро уже спали, трое, покряхтывая, стягивали сапоги. Корчмарка светила им. Один с наслаждением потянулся.
— Хорошо, когда вот так можно завалиться. Целый день как в пекле.
Другой закинул руки за голову.
— Эх, еще бы бабу под бок!
Кто-то у самых дверей рассмеялся.
— Гляди-ка, что надумал. Ну и хватай эту ведьму!
Тот поднял голову, поглядел и сплюнул.
— Сон только этакая кикимора отгонит. И полячонок тоже верещит, точно нечистый его дерет.
Когда корчмарка ушла и в комнате стало темно, мальчик продолжал кричать по-прежнему. Кто-то нащупал сапог и запустил им в дверь.
— Заткнешь ты ему глотку, чтоб люди поспать могли! Вот пойду да за ноги в крапиву вышвырну, пускай там орет!
Видно, корчмарка что-то накинула ребенку на голову. Крик стал слышаться точно из-под пола, спящих он больше не беспокоил.
Ян хорошенько заприметил окошко, выбрал подходящее место напротив него и уселся на взгорке под елью с такими низкими лапами, что его даже днем было бы трудно разглядеть, не то что теперь, в густых сумерках. Выдернул палаш и попробовал большим пальцем, хорошо ли наточен. Хорошо — нитку в воздухе можно перерубить.
Деревья над головой стали клонить свои верхушки в сторону корчмы. Шумело все сильнее, наверху в темной чаще порою злобно взгукивала сова. Ян не спускал глаз с окна, которое постепенно сливалось с серой стеной. Прошипел сквозь зубы:
— Эй, хоть бы ты попробовал выбраться из окна! Всадил бы по рукоятку! Караульщик волен — ни тебе казенного хлеба на него тратить, ни суда ждать…
Сверкнула далекая молния, на минуту озарив серый переплет окна. За ним как будто бы мелькнуло гнусное лицо немца. Ян протер глаза: видать, призраки уже начинают мерещиться. Из-за угла, покашливая, вышел корчмарь.