Живая душа

Благодарим за ласку, но туда Лида не поедет. Начальнику об этом знать не надо, пускай, надеется до поры до времени. Но Лида на курсы не поедет, потому что не желает возвращаться на эту вот буровую, где круглосуточно ревут дизели, где летом ездишь на санях и где в общежитии перед сном надо бродить по комнате с чадящей головешкой — выкуривать комаров.

Не для того Лида уехала из родной деревни. Не для того получала среднее образование. А его непросто было получить, потому что в родной деревне пока школы-десятилетки еще нет и целых три года бегала Лида учиться в соседнее село…

Нет, слишком много потрачено сил, чтоб теперь от мечты отказываться. Лида поработает на буровой еще годик, отлично поработает, получит самую распрекрасную характеристику. И тогда с этой характеристикой, с производственным стажем за плечами опять наладится в институт.

В прошлом году сорвалась, по конкурсу не прошла. Но больше это не повторится. Лида приедет заранее, на подготовительное отделение запишется. Докажет преподавателям свою прилежность. А если опять не доберет нескольких баллов, уже не страшно. Теперь Лида с трудовой биографией. Отличная производственница. Ездила по комсомольскому призыву на край света, Попробуйте ее не принять!

Нет, пробьется она в институт.

Пока шли в прошлом году экзамены, Лида жила у знакомой городской девочки. На пианино играла эта девочка, по-испански читала стихи, спать ложилась за полночь, а подымалась в девять. И постоянно названивали ей по телефону Славики, Олеги и Костики, приглашая то в театр, то в музей… А Лида думала: чем я-то хуже? Чем?! Одень меня в такие вот брючки, научи испанским стихам и музыке — поглядим, кого Славики пригласят.

Разве Лида виновата, что с детских лет уже землю копала, картошку рыла, за коровой убирала, вместо того чтоб на пианино играть? Разве виновата она, что папа с мамой у нее — крестьяне, иностранным языкам не обученные?

Ну, ничего. Пробьется Лида в институт. А потом полной мерой возьмет все, чем жизнь обделила.

В зрительном зале Лида удобно устроилась среди подружек: слева была страшненькая, с глазами навыкате, и справа была страшненькая, с кривым унылым носом. Защита надежная. Альберт покрутился было, да и отчалил, несолоно хлебавши. Сел впереди, в стариковском ряду.

Концерт начался. Городские артисты рьяно старались, показывая свои номера. Но самым неожиданным получился вот какой номер: выбежал на сцену заведующий клубом и крикнул:

— Товарищи, есть кто с четырнадцатой буровой? Вас экстренно требуют на работу!

Вообще-то подобные номера уже случались. Буровая, где Лида по воле судьбы очутилась, сверлит землю в три смены. И любая смена заранее готова к неожиданностям. Здесь на работе не соскучишься — то внезапное поглощение раствора произойдет, то долото намертво прихватит, то еще что-нибудь.

Если ЧП серьезное, поднимают всех на ноги, будто на пограничной заставе. И Лида никогда не увиливала от лишней работы, наоборот — летела на аврал первой, как и положено ударнице.

Но сегодня-то как полетишь? До буровой — пять с лишним километров, грязь непролазная, и уже стемнело на улице… А отказаться нельзя! В клубе много знакомых, и все знают, на какой буровой Лида вкалывает.

Она заметила, как в стариковском переднем ряду поднялся Альберт и боком протискивается к выходу. Мамоньки, про него Лида и забыла…

А он не забыл. Задержался в дверях и подмигивает. Понимает, что попалась Лида прямо к нему в руки.

Миновали крайние дома поселка; растворился в оседающем тумане последний электрический фонарь. И навалилась такая тьма, будто тебе мешок на голову надели.

— Давай руку! — с готовностью предложил Альберт.

— Зачем это?

— Чтоб не поскользнулась.

— Обойдусь.

— Самой ведь хуже!

— Ты шагай впереди, — сказала Лида. — А я следом, вот и будет всем хорошо.

Двинулись. Он, невидимый, плывет где-то впереди, в тумане и мраке, только слышно, как сапоги чавкают; Лида торопится за ним, стараясь не поскользнуться и ступать беззвучно.

Внезапно бодрое плюханье впереди оборвалось. Лида вытянула руки и чуть не налетела на Альберта. Отскочила, вскрикнула визгливо:

— Только посмей!..

— Чего! — раздался из тьмы удивленный голос.

— Того! Еще комсомолец называется!

Голос кашлянул, хмыкнул, произнес недоуменно:

— Ну ты и дура. Просто полотняная дура.

— Не выражайся! Почему встал?

— Тут газопровод должен быть, — помолчав, объяснил Альберт. — От семнадцатой буровой.

— Ну и что?

— Влезем на трубу и пойдем. Удобней. На дороге-то завязнешь.

Лида услышала, как он шагнул в сторону; мокро зашелестели о его плащ листья кустарников, пахнуло пронзительной сыростью.

— Не уходи далеко!

— Стой на месте, не бойся.

— Я не боюсь. Только…

— Что?

— Все равно далеко не уходи!

Глаза Лиды постепенно начали привыкать к темноте. А может, августовская ночь уже чуток посветлела; это бывает. Лида и в деревне это замечала. После заката нахлынет полная тьма, глухая воробьиная ночь кругом. А потом, исподволь, небо начинает бледнеть. Выйдешь на крылечко, закинешь голову и разглядишь слоистые облака, их беззвучное движение, их общий поток; мелкие звезды замигают, то скрываясь, то выныривая, а на том месте, где висит за облаками луна, проявится расплывчатое желтое пятно…

Смотришь на это небо, и в голову лезут непривычные мысли. О том, например, что облако, проплывающее над тобой, днем было над Северным Ледовитым океаном. Тень его скользила по льдинам и торосам. А завтра окажется облако над азиатской пустыней. Никто не знает его пути. Но этот путь можно вообразить, можно представить себе и моря, и горные цепи, и города с россыпью огней, что, медленно поворачиваясь, проходят под облаком, будто под самолетным крылом.

А когда вообразишь это, сделается тебе грустно, потому что не видела ты еще ни Ледовитого океана, ни пустынь, ни горных цепей, ни сверкающих в ночи городов. И много еще времени пройдет, пока их увидишь. Если вообще доведется…

— Ау-у!.. — подал голос Альберт.

— Ау-у! Ты скоро там?

Беспокоится Альберт. Мужчинам, даже вот таким шалопаям, нравится чувствовать свое превосходство. Хорошо, пусть Альберт ее опекает. Лида слаба и беззащитна, и она ему доверится.

Альберту не обязательно знать, что Лида про него думает. Пускай питает надежды — вроде того начальника конторы. Отчего этим не воспользоваться?

Главное-то — что? Главное — быть себе на уме.

В кустах затрещало.

— Альберт, это ты?

— Это медведь. Иди сюда!

Лида осторожно наступила на моховую подушку, раздвинула ветки. Холодная роса обожгла ее пальцы. Альберт стоял возле тускло отсвечивающей мокрой магистральной трубы. К ней были прислонены березовые палки, четко белевшие на срезах; Альберт обстругивал еще одну.

— А это зачем?

— Оружие тебе. Для обороны. Влезай на трубу… Упирайся палками, как лыжник. Сможешь идти?

— Я… я попробую…

— Смелей!

— Да, легко тебе говорить! — заискивающе протянула Лида. — Ты мужчина. Ты сильный!

— Вот так и шагай за мной.

— Впереди-то небось трясина…

— Вытащим!

Альберт тоже взобрался на газопровод и пошел по нему, почти не отрывая подошв от скользкого горбика трубы, ловко переставляя палки. Вообще-то неплохо он это придумал… Идти по трубе гораздо легче, чем по вязкому дорожному месиву. Труба поднята невысоко над землей и уложена на деревянные сваи. Она, правда, тонковата, ступаешь, как по железнодорожному рельсу, но с палками удержать равновесие просто. Иногда палка, всхлипнув, проваливается в торфяную жижу. Тогда выдергиваешь ее, как из собачьей пасти. Но и это терпимо. Лида не белоручка все-таки.

— Шагай, шагай! — подбадривает Альберт.

— Я… стараюсь… — робко откликается Лида.

Примерно на середине трассы, когда с края болота уже доносился хриплый рев дизелей на буровой, Лида оступилась. Сама оплошала — задумалась некстати. Палка, выпущенная из руки, шлепнулась в трясину, а за нею, вскрикнув от испуга, свалилась и Лида. Угодила между кочками в болотное окошко, затянутое плесенью; одежда мгновенно промокла, ледяная вода ошпарила так, что дыхание оборвалось.